Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 - Фридо Зенгер

Гуццони успокаивал себя тем, что новое правительство Бадольо заявило, что война будет продолжена. Однако в наших застольных беседах он признавался, что король явно не намерен идти тупиковым путем. Такой подход мог повлиять и на политику, и на ведение войны. Известно было, что Муссолини не возражал против идеи Гитлера об обороне Италии на Апеннинах. В этом вопросе его подвел собственный Большой фашистский совет, иными словами – его собственная партия. Те офицеры, которые не были посвящены в заговор, могли поверить, что Бадольо хочет вести войну еще энергичнее, особенно защищая континентальную Италию, и что для этого он кое-что потребует у немцев.

Но целью Бадольо, естественно, было положить конец уже проигранной, на его взгляд, войне, даже если для этого придется действовать за спиной Гитлера. Эту цель одобряли большинство его генералов, хотя и не все вступили с ним в заговор. Именно эти генералы особо негодовали по поводу растущего германского диктата. Потеря Сицилии явилась последней из неудач, которую потерпело фашистское правительство. Бадольо удалился со сцены, когда началась военная кампания в Греции, из-за расхождений с партией, и дальнейший ход войны его оправдал.

Существовало, кроме того, внутриполитическое осложнение, вызванное осознанием не только союзниками, но и фашистами, что умственные и физические силы Муссолини быстро иссякают. Поэтому, когда возникал разговор о преемнике, не надо было быть предателем, чтобы пророчить скорую смену правительства. Бадольо, считавшийся выдающимся военачальником Италии, должен был возглавить сильное правительство, которое провело бы и военные реформы.

Даже принимая во внимание общеизвестную слабость фашистского режима, удивляешься, насколько бесславным, бесконфликтным и бесцветным оказалось его исчезновение за одну ночь. Ни Гуццони, ни я не ведали о степени напряженности в отношениях между итальянским и германским правительствами. Мы с ним знали друг друга как не слишком ярых приверженцев наших политических режимов, и это способствовало нашему дружескому общению.

Вскоре стало заметно, что новое правительство Италии уже не настаивает на том, чтобы командующий 6-й итальянской армией оставался главным воинским начальником на Сицилии, и уступает требованиям немцев взять это на себя. Естественно, атмосфера в фургоне-столовой стала мрачной. После смены правительства с нами иногда обедали префект и комиссар по Сицилии, и тогда Гуццони имел обыкновение говорить о своем неприятии фашизма, обвиняя Муссолини более всего в невнимании к вооружению страны. Чтобы сделать свои аргументы более весомыми, он указывал на состояние итальянских войск на Сицилии.

Последнее замечание проливает свет на взгляды итальянского высшего общества, которое всегда пользовалось уважением монархии и было до некоторой степени профашистским, хотя, как правило, более антигермански настроенным, чем партийные функционеры. Теперь антигерманские настроения возобладали. Верный старина Гуццони был захвачен потоком событий. Он смотрел на мир проницательными, широко раскрытыми глазами. На стене за ним висел портрет короля, а рядом – пустая рама, символ нынешнего конституционного вакуума. Я предложил заполнить эту раму портретом королевы, как это принято в монархиях.

Перед тем как окончательно сдать дела, я нанес визит генералу Хубе, командиру 14-го танкового корпуса. Дорога, ведущая в Таормину, была прорублена в скалах и стала едва проходимой из-за обвалов в результате обстрелов корабельной артиллерией противника. «Странно, – подумал я, – почему противник полностью не пресек движение по этому пути». Рано утром 8 августа я ехал вдоль северного побережья к Мессинскому проливу, который напоминал широкую реку. По фронтовому опыту я знал, что самым безопасным временем для переправы являются первые минуты рассвета, когда ночные бомбардировщики уже улетели, а дневные еще не появились. Бааде прибыл вовремя, чтобы перевезти своего бывшего командира. Он стоял на мостике торпедного катера, как адмирал. Мы переправились за полчаса без всяких приключений и позавтракали на его командном пункте, расположенном на некоторой высоте над уровнем моря. Никогда не забуду, как смотрел я на Сицилию через пролив. У меня было идиотское ощущение, что спасен, и я испытывал облегчение оттого, что был теперь свободен от любой ответственности.

Затем я отправился вдоль побережья на север. В полдень мы искупались в море. Когда мы мирно сидели на пляже, послышался рев бомбардировщиков, летящих на высоте сто метров. Мы бросились в воду и укрылись за валунами, потому что привыкли к налетам любых самолетов. Однако эти нас проигнорировали. Ночь мы провели вблизи Кастровиллари. Неаполь оставил неприятное впечатление из-за болезненного вида его оборванных и голодных жителей. Проводя вторую ночь в городе Кассино, мы нанесли визит аббату, который пригласил нас на завтрак. Монастырь тесно контактировал с генералом Хубе, много времени проведшим в Кассино. В тот день должен был прибыть главный аббат барон Штотцинген, однако я не мог остаться. И невдомек мне было, какое значение на ближайшие месяцы и годы приобретут для меня этот город и эта дорога, по которой я ехал тогда в Рим.

11 августа я доложился в Риме Кессельрингу. Он был в хорошем настроении, и я отметил, что в отношениях между нами не осталось и следа того напряжения, которое было во время боев на Сицилии. Он вручил мне свою фотографию с лестной надписью. Возможно, это было признанием моего предвидения поворота событий на Сицилии, которое оказалось точным. Отправка на остров новых подкреплений ничего бы не изменила, а только задержала бы эвакуацию.

Я присутствовал на совещании Кессельринга с недавно назначенным итальянским министром флота, который в прошлом был военным атташе в Берлине, однако мне не удалось прояснить личную позицию министра. Оба участника беседы согласились, что итальянский флот не может играть активную роль, до тех пор пока остается в портах Ла-Специи и Таранто. Многие тогда не понимали, что операции военно-морских сил требуют еще более мощного прикрытия с воздуха, чем сухопутные войска. Авиация привела к более революционным изменениям в тактике морского боя, нежели сухопутных операций. Поэтому лишь жестом отчаяния явилось бы решение направить итальянские корабли в бой. Каждый профессионал понимал, что вышедший в море линкор будет немедленно опознан и уничтожен противником, обладающим превосходством в воздухе и на воде.

Кессельринг предоставил в мое распоряжение самолет «ДО-217», на борт которого мы и погрузились 12 августа вместе с майором фон Рором и моим денщиком Фейрштаком. Мы сидели тесно под колпаком бомбардировщика, а багаж разместили в бомбоотсеках. Но на этот раз нам пришлось нацепить на спину только парашютные ранцы без дополнительных спасательных жилетов, положенных при полетах над морем. За час сорок минут мы долетели до Мюнхена, где я успел на хорошо знакомый мне поезд до Геттингена.

САРДИНИЯ И КОРСИКА – ИСХОДНАЯ ОБСТАНОВКА

Вспоминая Сицилию со смешанными чувствами, я не могу утверждать, что с большим воодушевлением принял свое новое назначение в начале сентября – командующим силами вермахта, отвечающего за эвакуацию с Сардинии и оборону Корсики. Перспективы становились все хуже и хуже, и обострилась политическая обстановка. ОКБ относилось к правительству Бадольо с обескураживающей резкостью, в то время как люди, сведущие в дипломатии, вроде нашего атташе в Риме, отстаивали modus Vivendi, даже зная позицию этого правительства. Я с большой долей вероятности прогнозировал, что наш союзник бросит нас на этих островах, и эта перспектива не очень-то вдохновляла. Ввиду такой возможности главнокомандующий германских вооруженных сил на юге приказал разоружить всех итальянцев. Однако немецкие войска на островах были слишком малочисленны, чтобы выполнить эту задачу. Кроме того, существовала опасность вмешательства местных французских повстанцев. Наконец, была угроза союзных десантов. Перемахнув с Сицилии на эти острова, они получили бы базу для высадки глубоко в тылу германских войск на континенте. Географически они более удалены, чем Сицилия, так как находятся почти на таком же расстоянии от континента, как Сицилия от Северной Африки. К тому же союзники господствовали на море и в воздухе. На мой взгляд, приказ оборонять такие изолированные острова стал еще одним примером неспособности понять жизненную важность участия флота и авиации в современной войне. Бесполезными выглядели и данные мне инструкции, что в случае измены итальянцев немецкий гарнизон на Сардинии должен быть переброшен на Корсику, которую и надлежало оборонять. Вряд ли следовало ожидать, что союзники станут безучастно наблюдать за тем, как объединяются два гарнизона. Рано или поздно Корсика тоже падет перед ними.

7 сентября «ДО-217» доставил меня в Аяччо, мой штаб был переброшен из Ливорно. Я отправился с визитом в итальянский 7-й армейский корпус в Корте. Его командир генерал Мальи считался прогермански настроенным, потому что он служил вместе с Кавальеро, и за это его ценил Кессельринг. Я все же отметил весьма прохладный прием у офицеров. Тот факт, что Кессельринг рассчитывал на «лояльное сотрудничество» со стороны Мальи, особенно осложнял политическую составляющую моей миссии. Ни Кессельринг, ни гитлеровское ОКБ не понимали, что любой итальянский офицер может оказаться в таком положении, когда ему придется выполнять приказы своего законного правительства, приказы, которые могут заставить их сложить оружие. Ведь такой приказ в итоге положил бы конец этой войне, как было и в других проигранных войнах. При существующем положении вещей приказ этот мог быть отдан только за спинами немцев. Однако нельзя было позволить неприятному привкусу «предательства» разрушить путь, ведущий к спасению людей. В подобных случаях офицеры обязаны подчиняться. Поэтому я не удивился, когда Мальи отказался выполнить мое требование, как прежде отказался выполнить и требование Кессельринга направить немецкие подразделения для обслуживания его собственных береговых батарей. Он счел это требование унизительным и разрушающим моральный дух его войск.