Матрица смерти - Джонатан Эйклифф

Раз уж мне не суждено было избавиться от ненавистной книги, я решил рассмотреть ее и понять, зачем мне ее всучили, и отчего ее присутствие вызвало кошмарные сны. Я встал и вынул книгу из кармана куртки.

Я сразу же заметил, что у книги было два названия. Первый, «Kalibool Koloob», означал «Источник вечной жизни». Второе название, «Resaalatool Shams ilaal Helaal», означал «Письма солнца к растущей луне».

Я перечитал короткое предисловие английского переводчика, Николаса Окли, но дилемма моя так и осталась неразрешенной. Судя по всему, Окли мало разбирался в существе дела. Он знал лишь, что книга и ее автор пользуются дурной репутацией. Постепенно я понял, что работал он не с арабским оригиналом, а с латинским переводом, и что латинский вариант не всегда соответствовал оригиналу.

Запутавшись во всех этих противоречиях, я решил сам попытаться перевести с арабского. У меня все еще оставались словари и учебник грамматики, и я подумал, что смогу, пользуясь имеющимися переводами, уточнить смысл написанного.

С самого начала я выяснил две вещи: личность автора и время, в которое он жил. Как латинист, так и Окли называли его «Авиметус», однако в предисловии к оригиналу автор написал свое имя полностью, вместе с именем отца, как это было у них принято: «wa min ba'd. Hakadqha yaqul al-'abd al-fani...» Начало: «это говорит смиреннейший слуга, Абу Ахмад Абд Алла-ибн-Сулейман аль-Фаси аль-Магриби... Абу Ахмад Ад Алла, сын Соломона, человека из Феса, марокканец...»

Я отложил книгу. Мне приоткрылась ужасная правда. Я, конечно, мог бы уже догадаться, что первая часть его имени, приспособленная к латинскому написанию, — «Авиметус» — произошла из старого написания «Абу Ахмет», перешедшего в «Аву Ахметус», а потом — в «Авиметус». Но даже если бы я понял это в первый раз, все остальное тогда для меня осталось бы неясным. Теперь, однако...

Я обратился к словарю классического арабского языка, которым пользовался в Марокко. Во время занятий с шейхом Ахмадом я иногда делал заметки на пустых страницах в конце словаря. На одном уроке он мне что-то рассказывал о своей родословной. Я добросовестно записал его слова, которым, впрочем, тогда не придал особого значения. Сейчас же я внимательно вчитался в них.

Он сказал, что при рождении получил имя Ахмад, сын Абд Алла. Это означало, что отца его звали Абу Ахмад Абд Алла — «отец Ахмада, Абд Алла». Я снова заглянул в свои записи. Деда Ахмада звали Сулейман, прадеда — Абд аль-Расул, а прапрадеда — Умар.

Я снова взял «Matrix» и пролистал первые страницы. На третьей странице я нашел то, что искал: «Я научился этому от своего отца, который, в свою очередь, научился этому от своего отца, Сулеймана; и Сулейман — от своего отца — Абд аль-Расула, а тот — от своего отца — Умара».

Казалось совершенно невозможным, что эта книга, английский перевод которой был опубликован в 1598 году, могла быть написана отцом человека, с которым я беседовал всего несколько месяцев назад. Но тут в моем мозгу настойчиво зазвучал голос Дункана Милна: «В мемуарах, где он рассказывает о встрече с шейхом, он пишет, что шейх в это время уже был очень старым человеком».

Но когда же, в таком случае, жил сам автор «Matrix»? Я тут же обратился к выходным данным, помещенным в конце текста, там, где автор обычно сообщает дату окончания работы над книгой. Я не остался разочарован.

«Закончено собственноручно смиреннейшим слугой в имперском городе Фесе в пятый день Раби аль-Аввад 585, в царствование справедливого и милосердного калифа, повелителя Испании и Марокко, султана Якуба-ибн-Юсуфа аль-Мансура».

Яснее и быть не могло. «Kalibool Kolood» был закончен двадцать третьего апреля 1189 года.

Цель послания не трудно было понять. Абу Ахмад заявил, что он передал своему старшему сыну секрет секретов, ключ к мастерству — власти над жизнью и смертью. Тот, кто желал победить смерть, должен был прочитать заклинания и исполнить ритуалы, подробно описанные в тексте.

Следовательно, целью «Matrix Aeternitatis» было обучение людей способу обретения вечной жизни — не через религию или мистицизм, или алхимию, но через магию. Сама книга явилась пособием для выживания. Но лишь дочитав ее, я понял, что это еще не все. Книга учила возвращать к жизни тех, кто был уже мертв.

Глава 25

Было темно, и я испугался. До сих пор я и не подозревал, насколько древним было зло, долгие месяцы затягивавшее меня в свои сети. Тут мне вспомнился д'Эрвиль, поклоняющийся в своем холодном танжерском храме богам, более древним, чем сам город. Припомнились лица — старые, морщинистые лица, которые выхватывал из темноты свет горящих свечей. Я как бы ощущал дыхание смерти на их губах. А тот ужасный старик из Феса, каждую ночь спящий сном мертвых. Шейх Ахмад обещал вечную жизнь, но что за жизнь это будет и на каких условиях?

Оставаться в квартире я больше не мог. Вспомнив о своем обещании звонить домой каждый вечер, пошел на переговорный пункт. Мать тут же сняла трубку. Голос ее звучал еще тревожнее.

— У него сегодня опять приступ. Он, бедный, и сейчас страдает: эти жуткие боли не прекращаются.

Доктора говорят, его надо немедленно везти на большую землю. В Инвернессе ему уже зарезервировали место в Северной королевской больнице. Я, разумеется, еду с ним. Если понадобится, его отправят в Эдинбург. Не сможешь ли ты приехать сейчас?

Я помолчал. По сути, настоящей причины у меня не было, но сказать матери правду я не мог.

— Постараюсь, — ответил я. — Мне потребуются два дня, чтобы уладить здесь дела.

— Он не может ждать, Эндрю. В больницу его возьмут его на пару дней, чтобы сделать анализы. Вроде бы, ему собираются сделать компьютерную томографию.

— Наверное, это неплохо, но мне кажется, они ничего не найдут. Ни опухоли, ни чего-то другого.

— Что-то ты слишком уверен, Эндрю. Мне бы твою уверенность. Даже доктор Бойд говорит, что не знает, какой будет диагноз.

— Положим, у меня такое предчувствие.

— Приезжай, сынок. Знаю, он будет тебе рад. Сейчас он говорит только по-гэльски. Каждую ночь видит кошмарные сны, а о чем — не говорит. Может быть, тебе расскажет. Ему бы это было на пользу.

Мы еще немного поговорили, и я пообещал позвонить на следующий день. О могиле Катрионы и о найденном там мертвом ребенке я ничего не сказал. Если даже моя мать и видела в газете эту заметку, вряд ли догадалась, чья была это могила. Что ж, лучше оставить ее в неведении.

Выглянув в окно, я увидел, что совсем стемнело. Час был поздний, и все пабы либо уже закрыты, либо закрываются. Кроме дома, идти было некуда. Мысль эта свернулась во мне, как скисшее молоко. Я опять снял телефонную трубку и позвонил в справочную службу. Мне дали телефон гостиницы Генриетты. Я попросил соединить с ее номером.