Нереальная реальность - Илья Стальнов

Пил Лаврушин редко. И без всякого вкуса. Напивался еще реже, в крайних случаях. Сейчас и представился этот самый случай.

Праздновали друзья на лаврушинской квартире знаменательное редкое событие – зарплату. Ждали они ее безнадежно полтора года в свете последней реформы Академии Наук.

Полная бутылка на столе должна вмещать тысячу миллилитров водки «Абсолют», однако теперь в ней осталось не больше ста пятидесяти граммов.

– Ну, еще по одной, – Степан разлил жалкие остатки горячительного напитка.

– П-по одной, – кивнул Лаврушин.

– Алкаши, – проворчал из угла Мозг.

– Молчать. Смирно, – Лаврушин икнул.

– Ща-ас, – в тоне Мозга звучал вызов.

– Выключу.

– Ща-ас, – уже не так нахально, но упрямо повторил Мозг.

– Не уважает, – вздохнул Лаврушин. – Подселенец…

После возвращения из жизнь друзей изменилась. Хотя не то чтобы изменилась. Это мягко сказано. Ее просто переписали. Точнее, перерисовали все декорации, оставив главных героев.

Лаврушин отлично помнил, что в 1989 году они отправились в путешествие по пси-мирам. И вернулись они оттуда в свой мир – к своим знакомым, ничуть не постаревшим, в свой институт, только немножко другой, в свои квартиры, обставленные почти так же. Вот только время перенеслось больше чем на два десятка лет вперед. Теперь и у Степана, и у Лаврушина было два комплекса воспоминаний – одна жизнь старая, закончившаяся в восемьдесят девятом. И новая – тоже известная до мельчайших подробностей. И вещи – вроде и чужие, и своим – ноутбуки, плазменные панели, Интернет. Что это такое – никто объяснить не мог. Радовало лишь, что Лаврушин здесь аж доктор наук. Не радовало – что он на фиг здесь никому не нужен.

Дела в новой реальности у друзей шли, мягко сказать, так себе. То есть так, как у всех «неброкеров». Когда грянула ползучая революция, Лаврушин разделил мир для себя на «брокеров» и «неброкеров». Первые в глобальной российской игре в «дурака» захапали все козыри, а у вторых, какими бы выдающимися людьми они не были, были на руках сплошь шестерки, притом ни одной козырной.

Перестройку сменила постперестройка – такая злобная, никчемная, тупая тварь в заплатанных и дырявых обносках, которая больше всего на свете любила жрать. Помимо всего прочего схавала она не глядя и дотации на Институт смежных проблем.

И в институте начался какой-то болезненный, высокотемпературный, как при малярии, загул. Парторги, комсорги, записные болтуны стали вдруг бизнесменами. Если точнее – ярмарочными лоточниками, орущими: «Налетай-подешевело». В тех, кто налетает, недостатка не было. Двинули в институт бывшие мировые враги. Они хозяйски копались в экспериментальных установках, слюнявя пальчики листали бумаги, в верхних углах которых было стыдливо вымарано белилами «секретно. Экземпляр номер…»

«Карашо», – каркали при этом немцы. «Холосо», – сюсюкали японцы. «Хорьошо», – лыбились американцы. Им действительно было хорошо – о таких разработках они не могли и мечтать. И институтским «бизнесменам» было «карашо». Они были при загранпоездках, при иномарках и при хрустящих баксах. А Лаврушину и другим ученым было вовсе не «холосо». Потому как дубиной над ними нависла «САМООКУПАЕМОСТЬ». Когда звучало это слово, внутри все холодело и обрывалось похлеще, чем в пыточной камере у «Звездоликого».

Что оно означало? То, что перспективные, направленные на третье тысячелетие разработки должны были сегодня в унисон захрустеть баксами. Не сыпется баксовый дождь? По боку направление. Прикрывались целые лаборатории. Завлабы уходили в челночники, лаборанты – в банкиры, лаборантки – на панель. Единственно, кто чувствовал себя отлично – новая, самая перспективная, лаборатория экономических проблем. Там все собрались как на подбор – прилизанные, мытые «Тайтом», чищенные «Аквафрешем», выглаженные, при галстуках очкарики. Они все время улыбались и говорили с особым шармом – с английским пришептыванием. Зарплату получали не в россиянских древесностружечных деньгах, а в полновесных баксах и прославились экономическим открытием, явившимся блестящим продолжением теории бессмертного Шарикова. Тот предлагал решить все проблемы просто – собрать все имущество и поделить. Мыслители из экономической лаборатории пошли дальше – взять все, собрать, да загнать, лучше дешевле, или задаром, а еще лучше – отпетому жулью. Главное создать класс, которому есть что терять, тогда «коммуняки поганые» никогда не вернутся. А экономика авось сама наладится. Или не наладится.

В лабораторию к Лаврушину повалили желтолицые господа с подножья Фудзи. Их косые глаза все замечали. Тут он и вспомнил о САМООКУПАЕМОСТИ, от имени института всучил самураям генератор Н-излучения, разгоняющий до космических скоростей эворлюцию ждивых систем. Отдавал он его с чистым сердцем. Лучшие оборонщики СССР сломали зубы и завернули мозги, пытаясь понять его принцип или на худой случай добиться схожего эффекта. Без толку. А куда там японцам и американцам. Отдал Лаврушин покупателям и всю свору животных уродов – жертв Н-облучения. И даже гигантский муравейник, выросший под действием излучения – он японцев почему-то поразил больше всего. Они подогнали огромную платформу, при помощи хитроумного погрузчика подцепили муравьиную кучу и увезли ее в сопровождении мигающего гаишевского «Форда». Иены, или чем они там расплачивались, позволили продолжить запланированные работы, выплатить зарплату сотрудникам за последние полтора года.

В честь этого друзья и пили. Степан курил «Мальборо», которое презентовали японцы. Он после путешествия на Танию начал много курить.

– А ты знаешь, что это такое? – Лаврушин кивнул в сторону уродливого аппарата, занимавшего угол комнаты.

– Фиговина, – коротко определил Степан.

– Генератор пси-поля.

– Опять?!

– Ага.

Степан мутным взором окинул аппарат, который походил на выпотрошенный холодильник, хотя был гораздо меньше прошлого чудовища и выглядел куда лучше. Предыдущий генератор развалился после памятного путешествия в пси-мир, где друзей едва не расстреляли белогвардейцы, и все попытки воссоздать его были безуспешными.

– Дела-а, – протянул Степан. – Работает?

– Как зверь.

– А чего, – махнул рукой Степан. – Пригодится. Бизнес организуем.

– Какой бизнес?

– Туристов возить будем в пси-миры.

– Или рэкетиров укрывать от милиции и конкурентов.

– А давай вообще эмигрируем. В «Кубанские казаки». Или в «Девять дней одного года».

– Или в Хичкоковский фильм… Ну что, испытаем?

Был бы Степан трезв, глядишь, и обошлось бы. Но он был порядком под мухой. Хотя в нем еще тлел слабый огонек осторожности.

– А как вернемся?

– Проще простого, – Лаврушин вынул из письменного стола две коробочки, напоминавшие транзисторные приемники. – Автономный блок экстренного возращения.

Степан взвесил его на руке, и с пьяной бесшабашностью махнул рукой.

– А чего? Поехали!

– Ишь, – ворчал Мозг. – Гулёны. Меня одного оставляете!

– Ага, – кивнул Степан.

– Полудурки…

Лаврушин вставил в аппарат деталь, извлеченную из телевизора «Сони», который ему позавчера презентовали япошки. Щелкнул переключателем…

Рядом оглушительно бабахнуло. И земля заходила ходуном.

Гранатными осколками разлетелся кирпич. По щеке Лаврушина чиркнуло.

Друзья бросились за развалины, прижались к полуразрушенной толстой кирпичной стене. И провели в скрюченном положении, боясь поднять голову, минут десять.

– Где мы? – проорал Степан.

Опять прогрохотало, и за разрушенной стеной поднялся столб пыли. Друзья вжались в землю.

Все затихло. Лаврушин выглянул из-за развалин.

Вокруг простирался серый, неуютный город. Половина домов была разрушена. Некоторые все еще возвышались обгоревшими остовами, их перекрытия выгорели, но закопченные черные стены чудом устояли – это были готовые распасться в любую секунду трупы домов, из которых ушла жизнь, но которые еще сохранили часть внешней оболочки, и от того выглядели еще ужаснее. В городе правили бал война, безумие и смерть.

Улица была перегорожена рухнувшей стеной. По мостовой, пригибаясь, бежали солдаты в мешковатой серой форме Вермахта. У двоих из них, тащивших носилки с телом, на рукавах белели повязки с красными крестами.

– Никак Берлин, – сказал Лаврушин.

Степан огляделся, присел на корточки и кивнул:

– Может быть… Ну что, посмотрели – и айда домой.

– А прогуляться не хочешь?

– Под бомбежкой? Покорно благодарю. Первый эсесовец повяжет… Домой-домой, – Степан вытащил из кармана «транзистор». – Куда жать?

– Сюда, – Лаврушин показал на кнопку.

– Ну. Раз-два-три, – Степан зажмурил глаза и нажал на кнопку.

А когда открыл глаза, то сразу протрезвел. Окончательно и бесповоротно.

И причины протрезветь были. Еще какие! Пейзаж не изменился нисколько. Что это значило? А значило это одно – машинка возвращения не фурычила!