Нереальная реальность - Илья Стальнов

И причины протрезветь были. Еще какие! Пейзаж не изменился нисколько. Что это значило? А значило это одно – машинка возвращения не фурычила!

– Э, – пробурчал Степан, встряхнул «транзистор» и снова нажал на кнопку.

С тем же успехом он мог дергать себя за нос.

– Возьми меня за руку, – велел Лаврушин. – Вернемся оба.

Степан сжал руку друга с хрустом, отчаянно, как тонущие сжимают спасательный круг. Лаврушин нажал на кнопку…

Как они были в Берлине, так и остались!

– Ты чего сделал, Лаврушин? – хрипло произнес Степан.

– Должен он работать.

– Работает?

– Нет.

– Значит, не должен.

– Ну зачем ты так? Сейчас подремонтируем, – Лаврушин встряхнул прибор. Открыл крышку. И присвистнул.

Схемы внутри были оплавлены, будто аппарат повалялся в плавильной печи.

– Необъяснимое природное явление, – развел руками Лаврушин, садясь на взрыхленную авиафугасом землю.

– Ах явление, – Степан еще сильнее сжал его руку. – А ты в Гестапо бывал?

– Будешь орать по-русски – точно побываем.

Степан поежился. Только теперь он заметил, что для нейлоновой синей курточки здесь прохладно. Небо было низкое и серое. В нем растворялись точки уходящих бомбардировщиков.

Бомбежка закончилась. Было пыльно, дымно.

Из бомбоубежищ стали выползать немцы, большей частью женщины и старики – всеобщая мобилизация вымела всех, способных держать оружие. Появились люди в форме и гражданские рабочие – разгребать новые развалины и освобождать улицу от рухнувшей стены. Им на помощь шла шеренга военнопленных. Надрывисто урча моторами, неторопливо поползли грузовики. Тарахтя пронесся мотоцикл с коляской, к которой был прилажен пулемет _. Слышались каркающие немецкие голоса, отрывистые команды.

Слава те Господи, языкового барьера не было. После того, как друзья побывали в руках таниан, у них обострилось восприятие иностранных языков. Эти самые языки впечатывались намертво в сознание, так что теперь на немецком, аглицком и испанском они трепались, как на русском.

На бредущих по улице двоих странно одетых, с затравленными взорами людей озирались.

– Надо искать подвал, где схорониться, пока фильм не кончится, – прошептал Степан, ежась под пытливым взором бедно одетой фрау со значком национал-социалистической партии на лацкане пальто.

Вдали замаячил военный патруль – два фрица с надвинутыми на брови касками и автоматами МП-40_

Друзья свернули на тихую, не тронутую бомбежками улицу из двух-трехэтажных домов с липами без листьев.

Из-за поворота выехал и, натужно воя, проехал мимо переполненный солдатами грузовик. За ним появилась небольшая черная машина с эмблемой «Мерседеса» на капоте. Она резко затормозила в нескольких метрах от друзей.

– Дела-а, – протянул Степан.

Из «Мерседеса» вышел Штирлиц!

– Стойте, – приказал он.

Обалдевшие друзья и не собирались никуда бежать. Штирлиц подошел к ним и смерил их оценивающим, всевидящим, буравящим взглядом профессионального супершпиона и советского мужского эталона.

– Здравствуйте, – расплывшись в глупой улыбке, произнес Лаврушин, тут же поняв, что использовал русский язык.

Штирлиц держал в руке сверток.

– Вас то мне и надо.

– Но…

– Никаких но, – Штирлиц протянул Лаврушину сверток. – Уполномочен передать вам.

Лаврушин развернул газету и изумленно уставился на небольшой деревянный предмет – параллелепипед с семью клавишами, напоминавший детский клавесин. Он был грубо выкрашен в зеленую краску, сработан топорно, как дешевая самоделка.

– И что с этим делать? – спросил Лаврушин.

– Это спасение, – пояснил советский разведчик.

– Какое такое спасение? – возмутился Степан.

– Будьте осторожнее с ним. Не забывайте – мы все под колпаком.

– Ага, – кивнул Степан, в его голове еще гуляли водочные пары. – У Мюллера.

Штирлиц странно посмотрел, раздумывая, подходят ли здесь расхожие слова «он слишком много знал», и стоит ли на месте расхлопать этих людей.

– Нет, не у Мюллера, – наконец, сказал он. – Много хуже… До свиданья.

– Привет пианистке Кэт, Максим Максимович, – махнул ручкой Степан.

Глыбу самообладания Штирлица не мог сдвинуть с места никакой ураган. Но его рука потянулась к карману. Потом он решил из каких-то своих соображений, что расстреливать странных людей не стоит, молча обернулся и пошел прочь.

Знаменитый на всю Россию «Мерседес» уехал. Неожиданно Лаврушин, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся. И увидел на ступенях островерхого двухэтажного дома с ухоженным подъездом застывшую высокую мужскую фигуру в темно-синем плаще. А ведь плащ этот подходил к данному месту ничуть не лучше, чем нейлоновые куртки и американские джинсы. Тот человек был здесь чужим.

Фигура исчезла в подъезде. Громко хлопнула дверь.

Везения хватило на пятнадцать минут. Идея поиском подвала, где можно схорониться, оказалась не из лучших. Друзья все же дождались неизбежного – услышали такое неродное, но знакомое каждому русскому человеку:

– Хенде хох.

Двое патрульных – отъевшиеся в тылу мордатые псы в серых шинелях, настигли Лаврушина и Степана на небольшой церковной площади, где выстроилась длинная очередь за водой. Толпа радовалась – не каждый день на твоих глазах вяжут диверсантов.

– Что? – растерянно спросил Степан по-немецки.

В ответ дуло автомата дрогнуло, и Степан понял, что фриц выстрелит. И, поборов свое знаменитое упрямство, стиснув зубы и играя желваками, поднял руки вверх.

Через десять минут друзья томились в подвале местного отделения Гестапо. Судя по дурной репутации этого учреждения, церемониться тут не принято.

– Кто? Откуда? Цель заброски?! – орал пузатый потный фриц в черном кителе с одним погоном.

Сидевшие на привинченных к полу табуретках друзья только пожимали плечами.

– Англичане? – гестаповец ткнул в «Мальборо», которое достали из кармана Степана.

– Да, да, – закивал Лаврушин.

– Англичане. Ваши «галифаксы» и «ланкастеры» бомбят немецкие города. От ваших бомб гибнут немецкие дети! Вы убийцы! Кровожадные убийцы!

Лаврушин пожал плечами.

– Цель заброски?! – продолжал орать гестаповец.

Дальше по идее должны были быть пытки, иголки под ногти. До такого доводить не хотелось.

Неожиданно Лаврушина осенило. Мгновенная вспышка озарения. Он «проинтуичил». Будто прикоснулся к огромному, бездонному источнику информации и ухватил из него то, что было нужно. В голове сложилась мозаика.

– Все объясню, – сказал Лаврушин и кивнул на «клавесин», извлеченный из его кармана и лежащий на столе. – Инструкции центра в этой штуке. Только руки развяжите.

Гестаповец был из доверчивых и наивных. Он не привык, что его обманывали в этом кабинете. В таких кабинетах не обманывают, это нарушение незыблемого ОРДНУНГА – знаменитого порядка Великой Германии. В таких кабинетах положено умолять о прощении и снисхождении. И с английскими диверсантами он дела иметь не привык, как-то все больше попадались разносчики пораженческих настроений и злобных слухов. Поэтому он отдал приказ, и Лаврушина освободили от наручников.

– Вот, – Лаврушин нажал на клавишу «клавесина».

Из недр игрушки вырвался необычно мощный скрежещащий звук. Солдаты у выхода сжали автоматы и подались вперед.

– Спокойно, – Лаврушин нажал еще на три клавиши, выжав из «клавесина» жуткую мелодию.

– И вот, – он нажал на следующую клавишу и схватил за плечо Степана.

– Пристрелите их! – заорал гестаповец.

Но было поздно.

В воздухе возникла воронка. Она засосала друзей.

Тьма.

А потом застрочил автомат…

Точнее, строчил не один автомат.

Строчило их много. Строчили они ожесточенно. Строчили со вкусом.

Лаврушин упал на землю и вжал голову в плечи. Вовремя. Над ним по бетону забарабанили пули, они с визгом рикошетили и со стуком били в мусорный бак сбоку. Ревели моторы скоростных автомобилей, визжали колодки.

Звуки выстрелов и моторов отдалялись.

– Вставай, – наконец сказал Степан.

Чудом одна из пуль угодила в кольцо между его браслетами, лишь слегка оцарапав коду, так что сейчас руки Степана были свободны.

Лаврушин встал, отряхнулся и огляделся.

Местечко было нисколько не лучше содрогающегося от бомбардировок Берлина.

– «Сельва», – не веря своим глазам произнес Лаврушин.

– Какая «сельва»? Мы не на Химендзе. Это Гарлем!

Замусоренная, заваленная ржавыми кузовами, заставленная допотопными машинами улица была прямая и длинная. Восьми-девятиэтажные дома сталинского типа были загажены, исписаны, изрисованы похабными картинками. Это были идеальные трущобы. Куда не кинь глаз – везде негритянская шпана, одетая вызывающе дико и непристойно, позвякивающая металлическими бляшками, красующаяся разноцветными – красно-зелено-синими, прическами. И у каждого в руке или дубина с гвоздями, или автомат «Узи», или просто нож. Такого сброда и в таких количествах друзья не видели даже в «сельве». Никто не скучал без дела, все чем-то занимались. Одни дрались. Другие ширялись наркотиками. Третьи кого-то с криком насиловали. Четвертые – резали.