Пастырь Вселенной - Дмитрий Абеляшев

Владимир, с трудом сглотнув почти непроглатываемый комок в каком-то непролазно-узком горле, спросил срывающимся, не своим голосом:

– Тебе дать одежду?

– Да! – отозвалась Лея, отвернувшись и накрепко сжимая ноги. Впрочем, Володя теперь сам смотрел в сторону и видел только контур да белый цвет тела Леи, без подробностей.

Володя, чувствуя себя как во сне или будто только что совершил какую-то запредельную низость, отворил старенький шкаф и, достав оттуда темно-синий бархатный халат мамы, бросил его Лее. Девушка стремительно надела его, бесследно скрыв наготу. Она продолжала сидеть на полу все так же, спиной к Володе, и вдруг без паузы, неожиданно попросила, потребовала даже:

– А теперь, пожалуйста, открой окно. Для меня тут НЕСТЕРПИМО жарко.

Владимир, начиная смутно догадываться об истинной причине раздевания Леи, сопоставив это и с невозможностью для девушки употребления горячей пищи или питья, распахнул окно. И хотя плоть Володи была все еще возбуждена до предела, сознание стремительно трезвело. Сейчас Владимир уже хорошо осознавал, к примеру, что сжимает в руке смертоносное оружие и что у него нет, увы, оснований слишком уж доверять Лее, в которую, он это хорошо понимал, теперь был действительно страстно, что называется, по уши влюблен.

Девушка же и не думала скрывать причины своего внезапного стриптиза – напротив, она чувствовала потребность объясниться как можно скорее.

– Понимаешь, – сказала она, все еще не находя в себе сил повернуться к Володе лицом, – мы не привыкли к вашей земной жаре. На улице-то еще у вас куда ни шло, но то, что делается в ваших жилищах, – это просто кошмар. Мой костюм поддерживал оптимальную температуру, пока не разрядилась батарея, подзарядить которую нет никакой возможности в твоих домашних условиях. Это возможно только в нашем штабе. Как только комбинезон перестал генерировать холод, я испытала состояние, близкое к тепловому удару, – ведь он начал копить мой собственный жар, а, будучи связана, я не могла раздеться сама. Я, в сущности, была на грани потери сознания, – с укоризненными нотками в чрезмерно спокойном голосе сказала Лея.

Владимир стоял у распахнутого окна, играя желваками челюстей, потерянно, как школьник, разбивший стекло и пойманный при этом, слушая нотацию Леи. Ему пришла, конечно, в голову идея разрешить Лее подойти к окну, на свежий, морозный воздух, но кто знает, что она способна была выкинуть. Выпрыгнет еще, не дай Господь. Владимир сказал:

– Возьми с пола трос и свяжи себе ноги.

– Вот как все просто у тебя, – сказала в ответ Лея, в голосе которой, впервые за время их знакомства, Владимир различил истерические нотки. – Ты разве не понял, что без комбинезона я этим тросом себе кожу порву, если буду стягивать туго. А не туго тебя ведь не устроит – ты решишь, что я собираюсь сбежать.

“Резонно”, – подумал Владимир и, поразмыслив чуток, бросил, вытащив из того же шкафа, длинный кожаный ремень, который Лея теперь туго-натуго обвязала вокруг колен причудливыми, неземными узлами. Так они, должно быть, вяжут своих пленников, подумал Владимир.

– Связывай еще, – велел он и бросил еще один, брезентовый широкий шнур, ранее служивший поводком для собаки, а теперь, по причине сломанного замка, без дела пылившийся в шкафу.

Лея покорно, сильно – так, что ремень зримо врезался в плоть, более не защищаемую металлизированными пластинами, но лишь материей халата, – обвязала себя в районе обнаженных щиколоток. Владимир остался удовлетворен, приходилось опасаться даже, как бы она не пережала себе кровеносные сосуды.

– Теперь отвернись и закрой глаза, – велел Володя, с некоторой даже мстительностью неудовлетворенного желания отыгрываясь теперь хоть в чем-нибудь другом.

Когда Лея повиновалась, Владимир связал ей руки за спиной последним обнаруженным им кожаным ремнем. Он уже чувствовал, что беседа у них сегодня не заладится. Володя спросил:

– Тебе поставить какой-нибудь фильм?

– Поставь, – кивнула Лея. – Только, пожалуйста, документальный. Меня раздражают эти земные романтики со своими пустыми и тщетными мечтами.

“Это что, мечтать не вредно, что ли, в переводе на русский?” – подумал Володя, почувствовавший, что это уже камушек в его огород. Впрочем, подобное ведение беседы могло означать, что он все-таки не был совсем уж безразличен Лее и остается отдаленная надежда на потепление отношений. Хотя, разумеется, весьма отдаленная.

Владимир молча поставил Лее четырехчасовую кассету с жизнью земных животных разных стран и континентов и решил, что сегодня ляжет спать пораньше. Вот только позанимается часок на тренажере, чтобы вся напрасно копившаяся в теле энергия вышла, и ляжет. Владимир привязал, для надежности, связанные за спиной руки пленницы к ножке шкафа и отправился в свою комнату сбрасывать напряжение. Сегодня он работал так, как давно не выкладывался, и, через полтора часа проверив Лею и получив отрицательный ответ на вопрос, не надо ли ей в туалет, с облегчением удалился. Собственно, он даже не представлял себе, как она будет теперь, не в комбинезоне, посещать уборную. Видимо, ей придется развязывать ноги и водить ее под дулом плазмомета. “Да уж, – подумал Владимир. – Час от часу не легче”. И, помолившись вечерними молитвами, Володя лег на постель и, поворочавшись с полчаса, уснул.

Глава 17

ПРЕДАТЕЛЬНИЦА

Определенно, последовавшее затем ранним, ночным еще, утром следующего дня пробуждение было самым страшным в жизни Володи. Еще бы – когда пробуждаешься от укуса комара или клопа, это уже более чем неприятно. А тут – дулом плазмомета тычут в затылок три раза подряд. Володя без посторонней помощи встал бы много позже, а потому он пришел в себя не сразу, впрочем, с первого же мгновения понимая, что такое вот пробуждение не сулит ему ничего доброго. Собственно, у него к тому моменту, как он обернулся, было уже целых три варианта, кто мог будить его столь варварским способом. Первый и наиболее вероятный заключался в том, что в квартиру проникли штурмовики Анданора и сейчас, собственно, и приступали к его аресту или уничтожению. Другой вариант, не менее тягостный, звучал так: Зубцов узнал, что Владимир скрывает у себя Лею, пардон – патрульного захватчиков, и теперь пришел разобраться с Володей. В этом случае у него, казалось, был шанс выжить, однако судьба девушки, увы, представлялась Володе просто ужасающей. И он, честно говоря, даже не знал уже, какой из вариантов казался ему самому трагичнее и неприемлемой. Так вот, оказывается, угораздило его влюбиться в пленницу. Третий же вариант был самым пикантным, но, увы, казался наименее вероятным. Тыкать его в затылок дулом теоретически могла сама Лея, но Владимиру не верилось, чтобы она сумела освободиться без посторонней помощи – девушка была связана весьма надежно и основательно. Эта ситуация могла таить в себе некую надежду на благополучный исход, но пока Владимир видел лишь, какой была его Лея в качестве пленницы. И он мог лишь предполагать, какая из нее получится тюремщица. Или сразу палач?

Володя нехотя – все варианты были на самом деле чудовищны и означали его полное фиаско – оторвал голову от подушки и увидел Лею, глядящую на него немигающим взглядом пустынной змеи. Увидев, что Володя очнулся, она стремительно отступила на несколько шагов, и по тому, как она держала плазмомет, и даже по тому, как красиво, безупречно, с точностью каратиста, выполняющего давно разученную кату, она отступила назад, Владимир понял, вспомнил, скорее, что он имеет дело с оккупантом, безжалостным анданорским офицером, и все, что он видел от девушки в прошедшие дни, являлось скорее всего искусной игрой, неминуемой целью которой было это, роковое для Владимира, утро. Играть в кошки-мышки с профессионалом для дилетанта смертельно – Владимир только теперь понял это, увы, слишком поздно. Неужели ложью было все?! Почти физической болью прозвучал в сердце немой вопрос. А еще Владимир заметил, что Лея стала еще более прекрасной, если это вообще представлялось возможным. Проморгавшись – слишком уж неожиданным было зрелище, – Владимир увидел, что Лея облачена в пышное, бальное почти, платье его мамы, которое та не надевала уже лет двадцать, слишком располнев для него. Это был подарок к свадьбе от будущего папы не рожденного тогда Владимира. Когда же отец бросил их, мама выкинула все его подарки, кроме этого платья. “Его наденет твоя невеста”, – сказала мама и повесила его в шкаф. Да уж, что и говорить, угадала почти. Лею Володя мечтал бы назвать своей невестой, и не только теперь, когда его жизнь была целиком в руках этой, почти незнакомой, по сути, ему женщины. Захватчица с другой планеты, напарника которой он убил, обезглавив на ее глазах, а саму контузии ударом кувалды, – вот что он знал про Лею, точнее, про ту, что назвалась ему Леей. И все эти достоверные факты, увы, не предвещали ничего хорошего. А еще – Владимир сперва и тут решил, что его подводит зрение, – анданорианка была очень красиво, массированно, но при этом изумительно аристократично накрашена. “Так могла бы краситься Клеопатра, – подумал Володя с невольным восторгом, – густо, как было принято в древности, но с царским изяществом безукоризненно выверенных линий”. На лице Леи не было никаких румян – лишь ярко подведенные глаза, изысканно положенная вуалька теней на щеках да яркая роза алых от помады губ. Володе даже как-то неожиданно комфортное сделалось. От руки такой красавицы и умереть было не жалко. И ни тени улыбки. Только змеиные жала ядовитых глаз. “Да уж, – грустно подумалось Володе, – ей есть за что на меня сердиться”.