Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

От такой жизни люди просто бы одичали, если бы не строили бань. Тогда посещение бани являлось не капризом, не модой, а насущной необходимостью. Бань в Москве было много. Стояла в Москве баня купца Пономарёва в Неглинном проезде, напротив Малого театра, на Самотёке — баня купца Бирюкова. Этот Бирюков, сам бывший банщик, одно время владел и Сандуновской баней. Правда, баню на Самотёке в 1896 году снесли, а на её месте построили новую, которая и дожила до наших дней. Стоимость посещения новой бани колебалась в зависимости от разряда от 5 копеек до 5 рублей. Таких шикарных и дорогих бань, как Сандуновская, в Москве тогда не было. Многие бани вообще имели довольно жалкий вид. В середине XIX века на берегу Москвы-реки, существовали так называемые торговые бани. Было их всего три или четыре. Топились они два раза в неделю, и зазывать в них ходили по торговым рядам на Красной площади специальные зазывалы. В руках они держали длинные палки и кричали: «В баню! В баню!» При банях этих были предбанники с коридорами, выходившими на берег Москвы-реки. По ним в чём мать родила бегали зимой коммерсанты с торговых рядов и ныряли в прорубь. У Бабьегородской плотины и храма Христа Спасителя берега Москвы-реки и Яузы были завалены грязью и навозом. Находившиеся здесь так называемые «цыганские» бани пользовались речной водой без всякой фильтрации. Это был настоящий рассадник заразы. При этом возле бани всегда стояли лужи мыльной вонючей воды, а люди после помывки окрашивались в разные цвета, в зависимости от того, какого цвета краску сливала в этот день расположенная рядом красильная фабрика. В Лефортове, недалеко от Госпитальной улицы, находились Янковские бани с деревянными полами, а в других банях, принадлежащих купцу Нижегородцеву, печки топились как в деревне, «по-чёрному», и вода в банях была какая-то зеленоватая. Помимо гигиенических, у бань были и другие недостатки. Прежде всего это обслуживающий персонал. Во многих банях «прислуга» была нечистоплотная, грязная и пьяная, а иногда и просто преступная. В 1884 году запасный бомбардир Иван Успенский в тех самых «простонародных» Сандуновских банях, о которых мы упоминали, сдал вещи гардеробщику Безрукову, взял номерок и пошёл мыться. Когда помылся и зашёл в гардероб, чтобы получить вещи, то ему было сказано, что никакой номерок ему не давался и никаких его вещей в гардеробе нет. Обнаглев, банщики то не давали места тем, кто отказывался от их услуг, то требовали у посетителей деньги на пиво. А был случай, когда банщики одной из бань захватили под свой контроль единственный работавший кран. Когда же посетитель попытался им воспользоваться, то банщики стали требовать с него плату, а за попытку силой завладеть краном — избили. Даже в Центральных банях банщики не давали места тем, кто желал мыться сам, — невыгодно.

В женских банях тоже существовали волчьи законы. Бывало, что там на всё мыльное отделение имелся один работающий кран, и тогда женщине, отказавшейся от услуг бабки-мылыцицы, воспользоваться этим краном становилось весьма сложно. Правда, если попадалась «дама зубастая», то она к крану прорывалась, а смирной и скромной оставалось только плакать.

Когда узнаёшь об этом, невольно думаешь: и что это русские люди так быстро и легко усваивают всё плохое? Взять хотя бы сегодняшний день. Ещё не так давно никому бы и в голову не пришло требовать деньги за какую-нибудь мелкую услугу или помощь, а теперь без зазрения совести мы требуем за неё с ближнего деньги и утешаем себя тем, что все так делают. Делают так, конечно, не все, как и тогда, 100 лет назад. Мы забыли, что ещё при советской власти нестяжательство было для нас непременной чертой русского характера, одним из его достоинств, на котором базировалась наша национальная гордость. И как легко мы от всего этого отказались!

В конце XIX века, когда в нашей стране после Крестьянской реформы стали развиваться товарно-денежные отношения, предприимчивые люди тоже не очень-то стесняли себя православными заповедями о любви к ближнему. Один лавочник, например, прочёл где-то у Гоголя о том, что всякая дрянь должна давать доход, и заколотил ларь около своей лавки, в который раньше все бросали мусор. Теперь окружающие были вынуждены давать ему деньги за пользование этим ларём, к тому же рядом с ним образовалась помойка: видно, не все были готовы платить за такую услугу. Однажды одному человеку понадобилось разменять рубль и он обратился за этим к буфетчику гостиницы «Ярославль» на углу Сретенки и Сухаревской площади. Тот согласился разменять, но вместо рубля возвратил ему 90 копеек, а 10 копеек удержал за размен. Когда человек запротестовал, буфетчик вернул ему его рубль и заявил: «У нас даром не меняют».

Примеры подобного поведения можно было найти и среди людей интеллигентных профессий, например врачей. Доктор принимал в аптеке больных. Вёл себя с ними грубо, кричал на них. Одна женщина, пришедшая с больным сыном, спросила у него:

— Доктор, чем бы мне избавиться от изжоги?

Доктор на это, не поднимая глаз, буркнул:

— Давайте ещё рубль.

— У меня нет, — вздохнув, ответила женщина.

— Тогда оставайтесь при своей изжоге, — отрезал доктор.

Так и хочется бросить в лицо этому московскому эскулапу слова папы Карло, обращённые к Карабасу-Барабасу: «Стыдно, доктор, маленьких обижать!» — и что хорошие доктора так не поступают. Только ничего этого он уже не услышит, поскольку давно опочил на одном из московских кладбищ, и могила его с крестом и выведенными на нём чёрной краской словами: «Господи, прими дух его с миром», а может быть, и само кладбище канули в Лету. Много воды с тех пор утекло в грязной реке жизни.

О похоронах тех лет мы больше знаем по юмористическим рассказам А. П. Чехова, а не по надгробным речам и надписям на траурных венках. Мы никогда не увидим и не услышим усопших. Они безвозвратно ушли в прошлое. Правда, сохранились надписи на надгробиях, такие как: «Дражайшему супругу и родителю от сетующих супруги и детей», «Помяни их, Господи, во царствии своём», «имярек» в сём мире жил 45 лет, 5 месяцев и 14 дней. Содержание надписей на венках донесли до нас старые газеты. В одной из них читаем: «Незабвенному хозяину от служителей Преображенского складу», «Доброму хозяину от приказчиков-хозяев», «Дорогому продавцу от благодарных покупателей» и пр. — это с венков на могиле купца Зимина.

Но, пожалуй, никто, включая многих близких, сослуживцев и покупателей, не проявлял к покойному ещё при его жизни такого внимания, как гробовщики. Их в Москве было много, не меньше, чем в Арбатове с его «Нимфами», Безенчуками[30] и пр. И вот, бывало, человек ещё не помер, а только готовится предстать перед Всевышним, а они уже тут как тут. Ничего не поделаешь, рыночные отношения очень способствуют активизации интимных, ритуальных и прочих услуг. В 1897 году в квартиру одной из умирающих однажды ввалились сразу десять гробовщиков с предложением своих услуг. Еле-еле их выставили. И всё это несмотря на то, что ещё в 1893 году городские власти приняли решение об искоренении подобных фактов. В составленном по этому поводу документе говорилось: «Всем известны беспорядки и безобразия, которыми сопровождается кончина каждого жителя Москвы в течение нескольких дней до его погребения. В последнее время появились попытки ввести здесь порядок… Комиссия находит возможным принять следующие меры. В видах облагорожения печального ремесла гробовщиков — уничтожить вывески и гробовые лавки в теперешнем их виде, а разрешить мастерские с надписью на карте, прибитой на входной двери „Мастерская принадлежностей погребения“. Уничтожить через полицию уличные сборища гробовщиков около домов умирающих, сопровождаемые ссорами и драками, и устроить правильные агентства погребения по 12 округам». Как мы видим, уничтожить «через полицию» домогательства гробовщиков не удалось. Те лучше полиции знали, кто и где должен умереть.

Могильщик — друг покойника. Он рыл для него могилу, а потом засыпал её землёй. На переполненных захоронениях старых кладбищ, таких как Пятницкое или Ваганьковское, могильщики в своей работе часто натыкались на черепа и целые скелеты. Когда похороны назначались на утро, могильщикам нередко приходилось рыть могилу и в полночь и за полночь. Много тогда приходилось им зарывать детских гробиков — уж очень высокой была детская смертность. Заработок могильщиков зависел как от количества захоронений, так и от материального достатка родственников покойного и их доброты. На Пятницком кладбище хоронили по шесть — восемь взрослых людей в день да десяток детишек Могильщики Ваганьковского кладбища говорили: «У нас никогда затишья на покойников не бывает — всё несут и несут… Работы много…»

Похоронные процессии в начале XX века сопровождали так называемые «траурные». Профессия эта была не новая. В старину подобных лиц называли факельщиками. Они несли гроб, а за гробом — венки, цветы и награды покойного. Работали они подённо, собираясь по утрам на своих биржах и ожидая работы. Такие биржи существовали на Немецком и Смоленском рынках, в Каретном Ряду, на 4-й Тверской-Ямской улице и в других местах. За каждые похороны им платили по 75 копеек или рубль, независимо от расстояния от дома покойного до кладбища. Руководил ими староста. Он нанимал на работу и устанавливал очередь на участие в похоронах. «Траурные» отчисляли старосте по 10–20 копеек с заработанного рубля. Главной надеждой «траурных» были чаевые. Получал их приказчик похоронной конторы, так как самим «траурным» запрещалось. Оставив себе часть чаевых, нередко половину, он остальные раздавал «траурным». Обман, как и везде, был здесь способом своего материального обеспечения. Гробовщики, например, обманывали и «траурных», и заказчиков. Вместо заказанных и оплаченных восьми «траурных» посылали шесть, а деньги за двоих присваивали, за покров вместо 40 — брали 100 рублей, за венок — вместо 5 брали 25 рублей. Если кто из «траурных» начинал протестовать, ему отвечали: «Не хочешь — уходи! Другие найдутся!»