Дровосек - Дмитрий Дивеевский

В год освобождения Комлева советская власть еще чувствовала себя крепко, и у Аристарха не было надежды на то, что Питер примет его в прежнем качестве. Постоянное внимание КГБ, опаска и неприязнь бывших товарищей, необходимость заново устраивать жизнь где-то по соседству с Верой теперь уже на положении человека второго сорта привели его к решению начать с чистого листа и поселиться там, где его никто не знает.

На этот раз Господь распорядился не медлить с устройством личной жизни Аристарха после долгой отсидки, и все стало происходить с той стремительностью, которую испытавшие ее люди называют необъяснимой.

Первым делом, которое Комлев должен был исполнить по новому месту жительства, являлось получение паспорта на основании справки об освобождении. Еще не имея постоянного угла, Аристарх прибыл в местный райотдел милиции, в котором заодно умещался и паспортный стол. Выходя из кабинета начальника паспортного стола, которому он сдавал заявление, Аристарх натолкнулся на молодую женщину, шагнувшую ему навстречу. Они не сумели ловко разминуться, слегка соприкоснулись, и, извиняясь, он увидел ее улыбчивый и любопытный взгляд. Появившись через несколько дней снова в паспортном столе, Комлев обнаружил эту женщину сидящей за столом в приемной. Она улыбнулась Аристарху как старому знакомому и сказала:

– А я знаю, у кого Вы поселились. У бабки Анфисы, – и засмеялась.

Аристарху тоже стало весело, и он спросил:

– А почему это смешно?

– Бабка Анфиса – колдунья. Она Вас приворотит и заставит на себе жениться. После этого оба стали хохотать.

Просмеявшись, Аристарх уточнил, правда ли, что бабка волхвует. Валентина, так звали женщину, подтвердила этот антинаучный факт. Правда, народ к ней идет в основном заговаривать зубную боль и бородавки. На остальных направлениях медицины бабка дает сбои.

Аристарху было так легко разговаривать с новой знакомой, что он и сам не заметил, как они переходят с темы на тему, как он поведал о себе, а она очень просто рассказала в ответ, что находится в разводе, мужа попросила съехать сама, потому что любовь кончилась, что у нее дочка-подросток учится в сельхозтехникуме, о том, что она любит свой Темников, хотя многие считают его скучным и провинциальным.

Она понравилась Аристарху и внешне. Довольно высокая и легкая фигура, миловидное лицо с серо-карими глазами и очень улыбчивым ртом. Казалось, Валентина готова ответить улыбкой на любое обращение к ней. Необычная, очень мягкая манера речи, нескрываемая, видимо, идущая от природы скромность – все в ней очаровывало. Его не покидало ощущение легкости от ее присутствия, и, поговорив с Валей больше часа, Аристарх, наконец, сказал:

– Валентина Ивановна, мне так легко с Вами, так хорошо, что хочется еще больше времени вместе проводить. Но в кино вроде бы приглашать не очень удобно, не дети мы, а куда еще – не знаю.

Валентина просто ответила:

– А Вы пригласите погулять. У нас тут округа красивая. Одно удовольствие.

На следующий день к вечеру они встретились как старые знакомые и пошли на окраину города, где за холмы и перелески опускалась заря. Что-то необычное творилось у них обоих в головах и душах, что-то необъяснимое. Они шли по пустынной дороге и молчали. Над горизонтом медленно садилось в лиловые облака раскаленное светило. Уже наплывала вечерняя сырость, и первые молочные клочья тумана засветились в низинках. По кустам отпевали последние песни лесные птахи. Они шли и слушали в своих душах музыку красоты, такую великую и торжественную, исходившую и от малинового заката, и от того, что вокруг них происходит невидимое вращение таинственных сил, которые трудятся для того, зачем Господь сотворил Землю и человека – ради появления между ними великого блага любви.

Вскоре Аристарх поселился у Валентины в ее доме, в деревеньке рядом с Темниковым, стал работать истопником в кочегарке районной средней школы и был счастлив так, как бывает счастлив человек, точно знающий, почем оно, это счастье.

Появились у него в Темникове и знакомые. Первым стал Микула Селянинович, он же многолетний кочегар темниковской школы, в напарники к которому устроился Комлев. Аристарх часто с улыбкой вспоминал их первую встречу. Завхоз школы Саня Мышкин привел в кочегарку нового работника рано утром, когда занятия еще не начались. В распахнутую дверь вместе с посетителями влетел свежий утренний ветерок, и на дощатом топчане шевельнулась куча тряпья, из которой раздался рыкающий голос:

– Дверь закройте, архангелы. Вам тут не курорт.

Потом из кучи появилась могучая мохнатая рука, которая отбросила засаленное ватное одеяло в сторону и обнаружила двухметрового пожилого мужика, сивую гриву и бороду которого явно обрабатывал местный визажист с помощью портняжных ножниц.

– Ну?

– Вот, Микула Селянинович, привел тебе напарника. Теперь в сутки через сутки будете кочегарить.

– А теньга?

– Теньга будет малость поменьше. С полторы ставки я тебя снимаю.

Мужик потряс лохматой головой и, наконец, внимательно взглянул на Аристарха, на его поджарую фигуру и аккуратную интеллигентскую бородку:

– Это что за ссыльный поселенец такой? Среди кочегаров таких отродясь не водилось.

Аристарх решил отрекомендоваться:

– Точно, имел отношение к местам заключения по политическим статьям. Сейчас начинаю жизнь с чистой совестью.

Мужик потянулся, обнаруживая могучую грудь:

– Это хорошо, что политический. Значит, сможешь на мои непростые вопросы отвечать. А то до тебя у нас бывший жулик работал. Он не смог. Пришлось изгнать его из этого скорбного места. Ну, давай знакомиться. Меня по паспорту Николаем Силуяновичем обозначили, но население Микулой Селяниновичем кличет. И ты зови меня просто, по-дружески: Микула Селянинович.

В разговор вмешался Мышкин:

– Он у нас раньше в местных силачах значился. Среди его подвигов есть несколько героических. Что, Микула, рассказать про «воронок»?

– А что рассказывать, опрокинул я его в пруд вместе с представителями власти, вот и все.

– За что же так?

– За надо. Я, понимаешь, на пруду с одной знакомой отдыхал, никого не трогал. Правда, малость водочки выпил и отдыхал. А эти, в «воронке», приехали тоже отдыхать, но выпили больше. Машину прямо рядом с берегом поставили. Вот так, значит. Всех я их наперечет знаю, все мне во внуки годятся. Они над знакомой моей пошутили, мол, нашла себе гриб трухлявый. «Гриба трухлявого» я им не спустил. Сначала в автомобиль загнал, а когда они мне стали оттудова грозить, я его с берега в воду и перевернул.

– И что, ничего за это не было?

– Как не было. Три года условно за хулиганство.

– Что-то мало!

– Чай, у нас Темников, народ на суд приходил понимающий. Все же знали, что милиционеры выпимши были. Судьи-то, поди, тоже живые люди. Да и не пришиб я никого.

Когда Комлев с Мышкиным вышли из кочегарки, завхоз сказал:

– Хотите, удивлю Вас? Угадайте, сколько Микуле лет?

– Думаю, все пятьдесят.

– Ему в этом году семьдесят исполнилось. А он со знакомой на пруду…!

– Действительно, народный богатырь.

Как потом оказалось, Микула был человеком компанейским и простым, но к философическим беседам совсем не склонным.

Со временем у Аристарха появилось и любимое место для хорошей погоды – скамейка перед фасадом дома, который смотрел на юг. Он любил греться на солнышке и читать газеты, а заодно поглядывать, как солнце скатывается за лес, как темнеют небеса, и небо набирается сонливой фиолетовой тяжести.

Вот и сейчас Аристарх читал передовицу в «Правде», написанную членом Политбюро Александром Бабакиным, и пытался свести концы с концами. Для него не была загадкой природа этого человека. Напротив, Бабакин являл собою довольно распространенный типаж политического мародера, готового очистить карманы любого павшего бойца и перебежать на ту сторону, где банка консервов тяжелее. Сколько их, людей с хватательным рефлексом и пещерным сознанием прибилось к руководящим постам в партии после смерти Сталина! Диктатор тоже делал много кадровых ошибок, которые и привели его к преждевременной смерти. Он сам создал вокруг себя круг самых отъявленных хищников. Однако в партии в целом он сумел вырастить слой политиков и управленцев, которые уподоблялись ему самому: далеких от примитивного стяжательства, по-настоящему патриотичных, сильных духом и характером. Авторитет партии тогда держался именно на них. Но все они были обречены на вымирание с приходом к власти Хрущева, который горел желанием «обновить» партийное руководство по той простой причине, что оно слишком хорошо знало, какой свиньей он является и в политических, и в человеческих делах. Хрущевское обновление привело в руководство первую волну людей, далеких от партийных принципов и рассматривающих свою карьеру чисто с меркантильной точки зрения. Дальше этот процесс приобретал все более губительные размеры, и все закончилось так, как заканчивается в старых добрых буржуазных режимах. Политбюро погрязло в кумовстве и коррупции, и к его руководству прорвалась группа авантюристов во главе с Горбачевым и Бабакиным, которые ни в коей мере не соответствовали вызовам, перед которыми стояло огромное государство. О чем пишет Бабакин? О необходимости принять западные нормы демократии, построить в СССР какое-то «новое общество», которое должно быть скопировано не то с Европы, не то с Америки. Бабакин долго жил за границей, много видел. Как он не понимает, что копирование здесь смертельно опасно? В чем дело? Где искать ответ на этот феномен? Не в рукописях ли тысячелетней давности, не в воспоминаниях ли о подвигах Иллариона…? «Ах, святой Илларион! Тысячу лет назад ты жил на нашей земле, целую тысячу лет назад размышлял о наших судьбах, а я сегодня прибегаю к тебе за советом, будто ты стоишь рядом, стоишь и смотришь на происходящее…», – думал Аристарх, уходя мыслями в глубокую-глубокую историю…