Дровосек - Дмитрий Дивеевский

Она вела безумную гонку амбиций с мужем, который ничем не угнетал ее.

Ей нравилось осознавать свое превосходство во вкусе, в повседневной аккуратности и воспитанности, и она не упускала случая в язвительной форме указать Даниле на его несовершенство. Но ведь если честно взглянуть на вещи, муж состоятельнее ее во всех главных вещах: в образованности, в профессии, в способностях. Везде он лидер, везде у него все получается. Правильно ли она соревнуется с ним, уязвляя его в мелочах? Пытаясь ответить себе на эти вопросы, она приходила к выводу, что муж сам виноват в таких отношениях. Он не смог полностью простить ее измен, не достиг величия души, в глубине его натуры постоянно свербит боль униженного самолюбия. Хоть он не упрекал, но она чувствовала его состояние и не могла не выстрелить агрессией в молчаливое указание на собственное окаянство.

Зоя не любила анализировать свое поведение. Ее мыслительный процесс был устроен так, как он устроен у большинства женщин: фокусировался на практических повседневных вещах и отношениях с близким кругом людей. Поэтому ей было удивительно, что в голову стали приходить размышления о муже и собственной роли в его жизни. И хотя чувство вины было ей совсем не свойственно, она начинала осознавать, что играет в его жизни совсем не благостную роль. Ей пришлось даже допустить, что ему может захотеться сбежать от такого брака к другой женщине, и это желание будет иметь основания. Подобные просветления стали посещать ее все чаще, хотя вместе с этим она продолжала навязывать Даниле бесконечный, изматывающий бой двух людей, скованных цепями брака.

Глава 11

1987 год. Булай и Аристарх

Что-то стало происходить с мировоззрением Булая. Шумиха перестройки внесла в его голову беспросветную путаницу, разрушив прежние стройные и надежные идейные конструкции. Он читал повалившие лавиной публикации демократических авторов, слушал их выступления по телевидению, и чем дальше, тем больше начинал осознавать, что в государственном руководстве ни у кого нет понимания происходящих событий, а тем более, плана действий. Его стал возмущать Горбачев, учредивший безумный «сухой закон» в то время, как экономика страны полным ходом катилась под откос. Он видел, что этот лидер несет явную чушь о перестройке социализма в Советском Союзе. Долгое время пробыв за границей, Булай понимал, что люди, мечтающие напялить на СССР заграничное платье, готовят ему наряд не впору. Хуже того, у него стало возникать подозрение, что громогласные цели перестройки являются лишь мишурой, служат для отвода глаз, а на самом деле идет подготовка к осуществлению каких-то других, наверное, враждебных планов. Особенно это было видно по тому, с какой яростью демократическая пропаганда стала нападать на КГБ – главного охранника Системы. Его явно хотели уничтожить, чтобы развязать себе руки. Что же ждет впереди? У Булая не хватало знаний, чтобы глубоко осмыслить заспешившие события.

Единственным его собеседником, от которого можно было услышать системный анализ ситуации, был Аристарх Комлев. Каким-то незаметным образом они подружились с первой встречи, и бывший доцент, несмотря на принадлежность Данилы к «органам», с удовольствием вел с ним разговоры. Он видел, что у его собеседника имеется потребность разобраться в происходящем. А неразбериха в собственной голове припекала Данилу настолько, что порой он садился за руль автомобиля, пролетал за ночь пятьсот километров по неважной дороге и под утро стучался в окно Комлева:

– Пан доцент, встречай идейного противника.

Булаю было внове, а порой чуждо и непонятно то, что говорил Аристарх. Он пытался спорить, но независимо от того, соглашался он с Комлевым или нет, эти разговоры ему помогали. Была в речах Комлева какая-то неистребимая надежда на лучшее.

– Нет, мой друг, – говорил Аристарх, прогуливаясь с Данилой, как всегда, по лесной дороге, – твои представления о западном пути России несбыточны. Я понимаю, что тебе хотелось бы видеть свой народ таким же благополучным и преуспевающим, как, например, немцы. Ведь и правда, немецкий обыватель живет очень неплохо. Если он, конечно, не задумывается над тем, как его дурят. А те, кто задумывается, образуют «Красные бригады» или глушат тоску кокаином. Ну, да не о них речь. Если мы хотим своему народу благополучия, то должны идти самостоятельно. Что-то частное, конечно, можно и позаимствовать, но в таких важных вещах, как, например, общественное сознание, заимствовать нечего, мы развивались по совершенно разным направлениям. Почему я о нем говорю? Потому что как раз на основе нашего с тобой сознания должно строиться новое общество, правильно? Ты спросишь – а может быть, наоборот? Нет, не наоборот. Общественное сознание вырастает веками, из поколения в поколение. Оно у нас не только в мыслях, оно и в подкорке, в темной глубине головы. А государственное устройство мы меняем гораздо чаще. Вот, например, сейчас начинаем новую стройку. Поэтому очередность такая: сначала посмотри, что у народа в сознании, и с учетом этого дела предлагай ему государственное устройство.

– Ну, и в чем здесь большие различия?

– В том, что в Европе больше двух веков человека выпекало буржуазное общество. У него свои правила игры. Какие они – ты лучше меня знаешь. Главное в том, что человек Европы атеист, прагматик. Вся игра политических сил ведется вокруг сугубо практических вопросов. В частном измерении – это сознание маленького человеческого существа, которое борется за выживание. Мозги его искусственно уменьшены в калибре настолько, чтобы оно верило легенде о равенстве возможностей и ощущало себя свободным. Для него создан иллюзорный мир свободы – этакий большой вольер. Ему внушили, что свобода заключается в возможности передвигаться в этом вольере и удовлетворять свои потребности. Правда, здорово? Что еще человеку надо?

– Красиво излагаешь, герр доцент. Особенно про вольер. А где же решетки этого вольера, куда нельзя соваться этому маленькому существу?

– Напрасно язвите, герр шпион. На вашем месте надо бы твердо знать, что за пределами вольера есть еще и администрация зоопарка. В этой администрации белые люди решают, какие условия кормежки и гигиены требуется создать в вольере. Сколько бананов надо поставить его обитателям, а какого непослушного крикуна оставить без жратвы. И представь, при всей потрясающей гласности зоопарка решения принимаются абсолютно независимо от того, чего хотят в вольере. Учитывается разве что состояние стада.

Так вот, существо в вольере знать не знает, что настоящая свобода человека заключается совсем не в свободе удовлетворять свои инстинкты. Человек только тогда становится по-настоящему свободен, когда осознает собственную богоподобность и вечность своей души. Познавший истинного Бога поднимается над любым материальным пониманием свободы. Все глупости, вроде удовлетворения земных потребностей, отодвигаются в сознании на второй план. Чувствуешь? В сознании! Он хочет есть и пить, путешествовать и учиться, но это для него не главное. Главное – его связь с Творцом и выполнение его земного долга перед Господом. Это есть особое состояние души, которую уже нельзя сковать никакими выдумками. Вот где мы с Западом расходимся так, что не сойтись.

– Все здорово, только русские-то тоже атеисты и прагматики!

– Не спеши с выводами. В России буржуазия не успела привить народу буржуазного сознания. Времени у нее не хватило, да и православная мораль была сильна. А тут и революция случилась.

Вот скажи, ты сам крещеный?

– Да, бабка крестила.

– И я крещеный, и большинство наших с тобою соотечественников. Правда? Что это значит? То, что советский атеист – самый ненадежный атеист в мире. Он атеист не по убеждению, а по глупому наущению. Антихрист на Руси при большевиках своей задачи решить не сумел. Мучения он принес страшные, но веру не искоренил. Подсознание-то работает, и несут крестить советские атеисты своих детей в церковь. У нас даже не успело появиться полностью некрещеного поколения. Большинство людей в традиционно православных районах сегодня являются крещеными. В смысле промысла Божьего это очень важно.

Так что такое религиозное общественное сознание? Это когда человек осмысливает себя не гражданином государства, со своими правами и обязанностями, а членом верующего общества, и ожидает от этого общества жизнеустройства по законам веры. Русский народ, бесспорно, был таким, и тяга к корням у него просыпается.

– Ты что, хочешь сказать, что мы вернемся в состояние «до семнадцатого года»? Да ты в своем уме? Ты же историк, Аристарх! – Данила даже остановился от удивления, услышав вывод Комлева.

– Да, я, историк. Поэтому и говорю, что западные нормы нам не подходят. Так же, как не подходили они и Российской Империи. Ведь если бы народ был готов принять буржуазную революцию, то он грудью бы встал на защиту правительства Керенского. А он вместо этого пошел грабить помещиков, жечь усадьбы и делить землю.