Ричард Длинные Руки – воин Господа - Гай Орловский

Мне что-то показалось знакомым, но я перехватил внимательный взгляд отца Дитриха, умная мысль тут же выпорхнула из черепа.

Они пререкались, переговаривались, а я слушал доносящуюся с площади песню. Из глубины моей скользкой и зеленой души поднималось нечто чистое, белое и пушистое, сердце начинало биться в унисон сильным, исполненным благородства голосом.

Все хорошее заканчивается, песня закончилась тоже, и певец после еще одного исполинского глотка из кувшина запел сложную и виртуозную песню с изысканными модуляциями. Лишь два голоса присоединились к его пению, а большая часть собравшихся начала расходиться.

Я услышал за спиной участливый голос отца Дитриха:

– Сын мой, что с вами? Вы вдруг так опечалились…

Я молча указал на окно. Отец Дитрих с минуту вслушивался, его быстрые глаза мигом охватили всю площадь, уходящих людей, лавки с товаром, оставленных лошадей. Когда он повернул ко мне голову, лицо его тоже стало печальным, но в глазах печаль смешивалась с выражением непреклонной стойкости.

– Отец Гарпах, – позвал он, – подойдите, пожалуйста.

Священник прервал горячую речь, больше смахивающую на проповедь. Я посторонился, отец Дитрих указал священнику на окно.

– Имеющий уши да услышит, – произнес он, – имеющий глаза да узрит…

Я видел через их головы, что певец от усердия привставал на цыпочки, вытягивал шею, взмывал, голос его взлетал под облака, песня звучала на разные голоса, тонкая, изысканная, с модуляциями. Народ уже разошелся, а перед помостом стояли двое горожан и тоже пели, глаза закрыты от наслаждения, морды довольные…

Отец Гарпах сказал раздраженно:

– Что я должен увидеть?

– Что рано… чтобы все как один, чтобы все прониклись святостью и величием идей… Взгляните на певца. Вы ведь тоже…

Отец Гарпах выпрямился.

– Что у нас может быть общего? Я слуга церкви, а он… он слуга дьявола!

– Может быть, – согласился отец Дитрих, – но сейчас, именно с этой песней, он на нашей стороне. Вы ведь слышите, что он поет…

Священник сказал раздраженно:

– С какой стати я буду слушать, что поет какой-то простолюдин? Пусть даже он хорошо поет… Даже удивительно, что он поет… такое! Я слышал, что ревели на площади только что, здесь стены дрожали от скабрезности и возмущения!

– Вот-вот, – сказал отец Дитрих. – Он поет чересчур хорошо.

– Чересчур?

– А сколько ему подпевало, когда горланил похабщину про пьяного священника и распутную жену трактирщика? Сколько?.. Намного больше, чем про поход в южные страны!.. А сейчас он поет, как будто замаливает грехи, о душе, о духовности, о высоком… и что?

Я отвернулся. Мне не надо смотреть в окно, подобное я насмотрелся по любым каналам телевидения, по всем газетам, по Интернету, в политике, науке, искусстве. Я сам, стыдно теперь признаться, переключал на шоу или футбол, если случайно натыкался на оперу или балет.

Отец Дитрих кивнул мне.

– Пойдем, сын мой. Простите, отцы, я отлучусь на минутку. Отведу испытуемого в келью и сразу вернусь.

Глава 12

Когда мы вышли в коридор, солнце опускалось за зубчатую стену, по стене со зловещей неотвратимостью двигалась черная ощеренная тень. В нишах становилось темнее, зло начинало просыпаться, потягиваться в полусне, расправлять мускулы для ночной охоты.

Багровый луч падал на дверь, к которой подвел отец Дитрих, медные полосы и заклепки выглядели раскаленными в огне до вишневого цвета. Я едва не толкнул створку ногой. Вовсе не из непочтения, вдруг почудилось, что святая церковь спалит пальцы нечестивца…

Огромное помещение пугало пустотой, отец Дитрих вел по широкому проходу между скамьями, на приближающемся алтаре я рассмотрел раскрытую книгу. Шаги мои замедлились, отец Дитрих поклонился алтарю, начертал в воздухе крест. Глаза его из внимательных стали трезвыми, он словно сейчас сообразил, куда меня привел, явно его душа все еще дралась в теологических битвах о будущем Зорра.

– Я уже знаю, – сказал он негромко. – Король отпускает…

– Благочестивая королева сообщила? – спросил я.

– У нас есть и другие источники, – ответил он суховато. – Итак, сэр Ричард… преклоните колени перед алтарем. Там святая книга, источник нашей стойкости… Вам предстоит бдение до утра.

– Зачем? – спросил я.

Он сказал строже:

– Вам предстоит тяжелый путь. И опасный. Так что… не медлите, сэр.

Я перевел взгляд на алтарь. Книга в латунном переплете выглядит пугающе толстой. Справа и слева горят толстые свечи, наплывы воска словно наледи возле колодца. Мощно пахнет благовониями, но это слово у меня неизменно распадается на составляющие «благо» и «вонь».

– Надо ли сейчас?

Тяжелая рука опустилась на плечо медленно, но тяжесть придавила меня к земле. На колени я опустился, можно сказать, поневоле. Пальцы на моем плече оставили странно горячий след, уже исчезли, а кожа вся еще чувствовала жар. Голос произнес над головой требовательно:

– Разве ты не воин, сын мой?

– Воин, – проговорил я. – Отец Дитрих, разве не вы сказали о трудной дороге? Если же выступать на рассвете… Хорош из меня будет рубатель нечисти, если ночь простою здесь на коленях! Еще бы и гороху подсыпали под колени.

Инквизитор сказал сурово:

– Лучше потерять жизнь, чем душу.

Я смолчал, ибо шуточку насчет гороха могут принять как руководство к действию. У церкви чувство юмора всегда было на точке замерзания. Он повернулся уходить, уверенный, что я и так все знаю, я взмолился вдогонку:

– Отец Дитрих, но что я должен делать? Я ж не очень… осенен благочестием, вы же сами знаете!..

– Тебе надо укрепиться, сын мой, – ответил он строго. – Да, твоя душа не весьма чиста… Местами смердит так, что небесам гадко, с этим уж ничего не поделать… пока что, но для успеха трудного пути надо, чтобы те свойства твоей души… ну, в которых еще есть свет, окрепли и не погасли. Укрепись!.. Подумай о себе, о людях, о мире, о своем месте в мире. В Морданте, к примеру, музыка и пляски, чтобы человек жил, не думая, в постоянном радостном веселье, аки скот… А человек потому и человек, что может скорбеть душой, а не только телом. Человек может плакать, а мордантец – нет. Слезы очищают, облагораживают, так что не стыдись слез… Плакать не умеют только скот и простолюдины. И еще скот, простолюдины и мордантцы каждую свободную минуту тратят на игры, веселье, пляски, песни, похоть… Человеку же даден день в неделю для раздумий: правильно ли жил, как жить верно дальше, как строить жизнь… Это свойство человека, сэр Ричард! Вот и подумай…

Он ушел, а я остался в довольно глупой позе на коленях. В пустом костеле. Идиотизм, конечно. Согласен, не все же время веселиться, уже прямо из себя выжимаем веселье по любому поводу, а серьезный человек уже подозрителен, но и мыслить именно на коленях – дурь. Мыслить лучше в хорошем удобном кресле, чтобы нигде ничего не давило, в правой руке – чашечка с крепким горячим кофе, пусть прочищает мозги, в левой – пульт от цифрового телеящика, новости ничуть не мешают мышлению, а то и придают новые повороты, добавляют нюансы и нюансики…