Посредник - Ларс Кристенсен

– Вам тяжело?

– Конечно, мои проблемы не сравнить с…

Она перебила:

– Джимми погиб не на войне. Упал в воду.

Шериф опустил взгляд, огорчился. Он уже и вспомнить не мог, когда огорчался последний раз. Он частенько приходил в ярость, раздражался, отчаивался и злился, что при его работе, в общем, вполне естественно, но сейчас лишь чертовски огорчился.

– Могу отвезти вас домой, – сказал он.

Миссис Стаут бросила окурок на пол, затоптала каблуком.

– Начала я.

– Та-ак. Каким же образом?

– Попросила Стива поставить «В-двенадцать».

– Неплохой выбор, миссис Стаут.

Мужики за бильярдным столом уложили шары на сукне. Бармен замывал кровь. Боб Спенсер осушил свой стакан, попросил еще. Вечер мало-помалу наладился, всё опять пошло своим чередом, раскручиваясь, как тяжелый маховик. Шериф вернулся к Фрэнку, положил руку ему на плечо:

– Вы что-нибудь пили?

– Нет. Только «Канада-драй».

– Хорошо. Езжайте в больницу, гляньте, как ваш приятель.

– А как насчет Боба Спенсера?

– Я им займусь, Фаррелли.

Фрэнк пошел на Эйприл-авеню, сел в «шевроле», поехал в больницу Пресвятой Девы Марии. Счастье, что он не соблазнился и не пил пиво. Это бесспорно говорило в его пользу. Может, из этой беды в итоге выйдет что-нибудь хорошее. Стив уже лежал на операционном столе и в сознание пока не приходил. Фрэнк сел в приемной. Усталая приветливая сиделка принесла кружку кофе. Ничего нового, сказала она и опять исчезла. Немногим позже приехал Шериф, сел рядом с Фрэнком, снял шляпу, завел разговор:

– Народ разучился владеть собой. Чуть копни – чисто животные. Дикие звери, Фрэнк. Но они знать не знают, на кого злятся, вот и лупят кулаками где и когда ни попадя.

Фрэнк помолчал, потом сказал:

– Они?

– Мы тоже, Фрэнк. Что правда, то правда. Мы тоже. Подвернется случай, и мы тоже становимся зверьми. Да, черт побери. Мы ничуть не лучше. Мы ведь даже не звери. Мы чудовища!

– Да, посмотрите хоть на миссис Стаут.

Шериф резко повернулся к Фрэнку:

– Что, черт побери, это значит?

Фрэнк чуток присмирел и пожалел, что открыл рот, но полагал, что имеет некоторое право высказаться: в конце концов, это его приятель находится между жизнью и смертью.

– Во всяком случае, она вела себя…

Шериф оборвал его:

– У каждого своя беда, Фаррелли! И тут не наше дело судить. Запомните!

– Я ничего такого в виду не имел.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, Фаррелли. Только слышу, что вы говорите. А теперь хорошенько послушайте, что я скажу, поскольку вы успели забыть, что я это уже говорил. Слушаете меня?

– Да, слушаю.

– Все беды разные. Беда – она как подпись. Можно, черт побери, подписать завещание своей бедой. А знаете, каковы чернила? Знаете?

– Нет.

– Боль, Фаррелли. И чернил этих всегда сколько угодно.

Больше они ничего не говорили. Шериф сидел, теребил звезду. Немного погодя Фрэнк начал клевать носом. Заметил, что голова свесилась на грудь, уперлась в нее подбородком и что он вот-вот уснет. Он изо всех сил боролся со сном, выпрямился, но все повторилось, словно он кукла, привязанная к незримым нитям, кто-то дергает за них и командует им. Он больше не стал выпрямляться и скользнул в тонкий, прозрачный сон, где грезы проплывали мимо в неглубокой серебристой воде и повсюду было детство, когда они ловили ящериц возле железной дороги, играли в мяч на Эйприл-авеню, когда пахло горячим асфальтом, а Мартин, отец Стива, звал их и у него в мастерской была кола в ведерке со льдом, и отец Фрэнка отвозил их туда, хоть расстояние было два шага, просто он мог тогда продемонстрировать соседям надраенный «шевроле», а остаток воскресенья они носились по берегу Снейк-Ривер, купались в омуте пониже мельниц, и матери по очереди присматривали за ними, пока остальные отдыхали в теньке под деревьями авокадо, пили малиновый сок и не спеша сплетничали о своих недотепах-мужьях, которых все равно любили. Проснулся Фрэнк с легкой печалью, которая не шла ни в какое сравнение со скорбью миссис Стаут; эта была слабой, почти прозрачной, голубой подписью. Он думал, что отключился лишь на несколько минут, максимум на четверть часа, однако время близилось к полуночи. Шериф стоял у двери, разговаривал с Доктором. Фрэнк сразу понял, что дела у Стива плохи. Выражение их лиц не оставляло сомнений на сей счет. Лица не умеют лгать. Это надо запомнить. Что лица не лгут. И он оказался прав. Со Стивом обстояло плохо. Он так и не очнулся и, вероятно, не очнется никогда, а если, вопреки прогнозам, и очнется, то как овощ. Говорил Доктор. Мозг очень сильно поврежден. Стив подключен к аппаратам. Для жизнеобеспечения.

– Надо известить семью, – сказал Доктор.

Оба повернулись к Фрэнку.

– Он ведь жил с отцом? – спросил Шериф.

Фрэнк встал:

– Да. У него жив только отец. Другой родни и внебрачных детей нет. Жил?

– Так ведь теперь-то он съехал из квартиры, – сказал Доктор.

Шериф опять положил руку на плечо Фрэнку, которому эта дурная привычка начинала действовать на нервы.

– Вы его знаете, верно? Отца? Отца Стива.

– Конечно знаю. Мартина Миллера.

– Если и знаете, Фрэнк, от этого не легче. Наоборот, тяжелее.

Фрэнк вспомнил, чту Шериф говорил про плохие вести: мол, плохие вести могут и подождать.

– Может, отложить до утра? Стив спозаранку домой не возвращается.

– Я охотно отложил бы и до утра, и до послезавтра, но слухи, Фрэнк. «Рейлуэй рест» хуже швейного клуба.

– Могу съездить прямо сейчас.

– И не воображайте, будто знакомство облегчит разговор. Наоборот.

– Я запомню.

Шериф задержал Фрэнка:

– Скажите Мартину, что он должен решить, когда нам вынуть затычку.

Когда ехал вдоль реки, Фрэнк вдруг повеселел. Может, благодаря плеску воды, текущей в том же направлении. Он ехал наперегонки с потоком. Река в конце концов одержит верх, но соревноваться все равно приятно. В голове вертелись слова Шерифа: вынуть затычку. Он живо представил себе эту картину. Все, что осталось от Стива-человека, уходит в сток, как вода из ванны, остаются лишь волоски да грязный ободок. Не очень-то приглядный образ. Повернуть выключатель – и то лучше звучит. Тогда Фрэнк представил себе Стива как дом, где во всех комнатах поочередно гаснет свет, пока они не сливаются с ночью и небом. Он свернул от реки, затормозил у калитки и поднялся на взгорок, к дому, где Стив прожил всю жизнь. Его отец, Мартин Миллер, упрямец и ворчун, как обычно, сидел на веранде со стаканом в руке и зажженной сигаретой в пепельнице на колене. От него по-прежнему пахло машинным маслом и дизельным топливом, и грязь под ногтями он полностью истребить не сумел. Работа пристает к тебе на всю жизнь. Чем будет пахнуть от Фрэнка под конец? Слезами? Расшатанные ступеньки из старых шпал ужасно скрипели, и в лицо тотчас ударил яркий свет. Ясное дело, Мартин включил карманный фонарь, он, как всегда, настороже. Разглядев, кто перед ним, он погасил фонарь и кивнул на табуретку, предложив Фрэнку сесть. Фрэнк остановился у перил.

– Редкий гость, – сказал Мартин.

– Да, давненько я сюда не заходил.

– Стив говорит, ты получил работу. К мэрии примазался.

– Верно. Хоть и не примазался.

– Кем же работаешь?

Вопрос был настолько простой, что не ответить никак нельзя.

– Посредником.

– Посредником? Первый раз слышу. И в чем же он посредничает?

Мартин добродушно засмеялся, отхлебнул из стакана.

– Посредник приносит вести, – сказал Фрэнк.

– И ты принес вести мне? Курьером заделался, Фрэнк?

– Ты не замерз?

Мартин, явно рассерженный, подлил в стакан.

– Ты что, явился спросить, замерз я или нет? Коли бы замерз, давно бы ушел в дом и закрыл дверь, так?

Фрэнк засмеялся. Мартин все тот же. Никогда не изменится. Потому он Фрэнку и нравился. Все менялось, а Мартин сидел на веранде, со стаканом в руке и пепельницей на колене, такой же строптивый, упорный и злющий, как раньше.

– Конечно, – сказал Фрэнк. – Ты бы ушел в дом и затопил камин.

– Ты под кайфом, Фаррелли? Или просто пьян?

– Стива избили нынче вечером, Мартин. В «Рейлуэй рест».

– Его лупят каждую субботу, по пьяни.

– Да, он, бывало, чересчур уж заглядывал в бутылку.

Мартин поднял стакан и опять поставил.

– Ты это о чем, черт возьми?

– Да так, ни о чем, Мартин. Он заглядывал в бутылку не больше всех остальных.

– Опять.

– Что?

– Заглядывал. Ты говоришь о Стиве в прошедшем времени.

Фрэнк прислонился к перилам. Все звуки приблизились, река, ветки, трава. Все дышало. Существовал незримый мир, наверно лучше этого. Фрэнк мысленно чертыхнулся. Значит, он уже говорит в прошедшем времени.

– Темень, – сказал он. – Не вижу, блин, что говорю.

Мартин хмыкнул:

– Коли ты ищешь Стива, так он у тебя, Фрэнк.