Посредник - Ларс Кристенсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мартин хмыкнул:
– Коли ты ищешь Стива, так он у тебя, Фрэнк.
– Верно. Обедал он у нас.
– Он что, в машине сидит?
– Стива избили, Мартин.
– Слышал. Расскажи что-нибудь новенькое.
– Нелегко мне это сказать… – начал Фрэнк.
Он умолк, заметив, что на самом деле наоборот. Сказать легко, легче, чем просто болтать, легче пустого разговора, который идет себе и идет и в конце концов говорить уже нечего. А он сейчас властвовал и над словами, и над временем.
Мартин начал терять терпение:
– Да говори же! Выкладывай, парень!
– На сей раз Стив, к сожалению, не встал.
– Что ты имеешь в виду? Не встал? Все еще там лежит?
– Его увезла «скорая».
– Стив в больнице?
Фрэнк подошел ближе:
– На дыхательном аппарате. В коме. Дело плохо, Мартин. Но Стив так легко не сдастся. Нам надо…
Мартин наклонился вперед, перебил:
– Он очнется? Очнется?
Фрэнк провел по глазам тыльной стороной руки. Теперь придется сказать. Теперь еще одна жизнь перевернется, это все равно что перевернуть камень – не знаешь, что под ним объявится.
– Никто пока не знает. И я вовсе не хочу внушать тебе ложные надежды, Мартин. Могу только сказать: Стив не страдает. Страдания позади. Пусть это будет тебе утешением. Что твой сын не страдает.
Пока Фрэнк говорил, Мартин сидел не шевелясь. Потом откинулся на спинку кресла:
– Говоришь, надежды нет?
– Надежда есть всегда, Мартин.
– Значит, с этой вестью ты и пришел? Что надежда есть всегда? В таком разе вали-ка ты обратно в мэрию. Чертов Посредник!
– Знаю, это трудно, Мартин.
– Не называй меня Мартином каждый раз, как открываешь варежку! И вот что я тебе еще скажу, Фрэнк. Ты никогда мне не нравился. Ты вечно плелся в хвосте. Нет у тебя хребта. И не один я так говорю.
Фрэнк молча стоял, вынужденный выслушивать все это. Поневоле напоминая себе, что у каждого человека беда своя. Беда Мартина Миллера упряма и злобна. Надо проявить терпение. И все-таки больно. Значит, вот как люди смотрят на него? Считают бесхребетным? Он, мол, плетется в хвосте? Такого он попросту не заслуживает. Фрэнк не только обиделся, но разозлился. Разве обычно не он, Фрэнк Фаррелли, принимал на себя удар, разве не он был вынужден почти со всем мириться? Больше он не желал мириться и заговорил, медленно, не спеша:
– Удар расплющил ему нос. Но это не самое скверное.
Фрэнк замолчал, посмотрел на Мартина. Тени скользили туда-сюда по его морщинистому лицу. Фонарь на углу качался от ветра.
– Что самое скверное, Фрэнк?
– Падая, Стив ударился затылком о музыкальный автомат. Мозги у него сдвинулись, вроде как груз в самолете при резком вираже съезжает на другой борт, верно? Так что, если Стив, вопреки всему, очнется, он уже не будет Стивом, какого мы знаем, Мартин. Мне очень жаль.
На миг Фрэнку показалось, что Мартин уснул в своем старом кресле, что он не слышал. Но тот вдруг поднял глаза, и в ту же секунду стакан выпал у него из рук и покатился прочь по наклонному полу веранды.
– То есть станет овощем?
– Я могу отвезти тебя в больницу.
– Зачем?
– Вдруг Стив заметит, что ты пришел. Как знать?
– Да уж, как знать. Идиот.
В конце концов Мартин все же поехал. Когда вблизи от Снейк-Ривер дорога плавно повернула, Фрэнк кое-что приметил. Замедлил скорость, показал. Мартин тоже обернулся. Посреди реки дрейфовала парусная лодка, вот-вот перевернется, сильное течение швыряло ее из стороны в сторону, и скоро они видели только парус, белое пятно в ночи. Потом и он пропал.
Фрэнк особенной религиозностью не отличался. В церковь после смерти отца не ходил ни разу. И не верил в знаки и предостережения. В жизни и без того хватало всякого. Но это было жутковато.
– На борту никого нет, – сказал Мартин.
Фрэнк прибавил газу, свернул прочь от реки. Мартин опять заартачился:
– Почему ты не остановился? Если бы повезло, мы бы могли получить вознаграждение за лом.
– А кто бы его выплатил? Почему ты не спросишь, кто избил Стива?
– Да какая разница?
– А как насчет капельки справедливости? На это тебе тоже плевать?
Мартин расхохотался:
– Справедливость? Когда ты ее видал последний раз? Пошел ты в задницу!
– Дело твое, – сказал Фрэнк.
– Все рано или поздно получают взбучку. Так уж заведено. А Стив иной раз бывает совершенно несносным.
Ближе к больнице тон изменился.
– Мне вот интересно знать, что он хотел включить на музыкальном автомате, – сказал Мартин.
– «В-двенадцать».
Мартин усмехнулся:
– «В-двенадцать». Давненько не слыхал. Давненько.
– Да, жаль, он не заработал. В смысле, автомат. Я бы тоже охотно послушал «В-двенадцать». Нам необходимы такие песни.
– Хорошо помню, как она пела живьем, Элла. Настроение поднималось, Фрэнк.
– Я думал, она в Сульванге выступала, а?
– Она в церкви у нас пела, дурень. Вы со Стивом только-только родились. Не воображай, будто все знаешь.
– Может, она в обоих местах пела.
Мартин Миллер провел тыльной стороной руки по глазам, утер слезу.
– В обоих местах? В обоих местах никто петь не может. Дурень.
Фрэнк припарковался на площадке для родственников, где было совершенно свободно. В Кармаке скоро и родственников не останется. Кто, кстати, проводит его самого к могиле, когда придет время? Когда придет его время помирать, наверно, его матери давным-давно не будет, и кто останется? Ему что же, придется нести собственный гроб, когда придет время? Фрэнк хорошо знал это бешенство, одновременно доброе и резкое. Он чувствовал, что с ним обходятся несправедливо, попросту несправедливо, а он этого не заслуживает. Рядом вдруг послышался какой-то звук. Мартин плакал, глядя в сторону, чтобы Фрэнк не видел его слез, которые одна за другой катились по щекам. Фрэнк снова обругал себя за то, что не имеет носового платка или хоть бумажных салфеток, нет, лучше все-таки носовой платок, бумажными салфетками козырять незачем.
– Ударил его, между прочим, Боб, – сказал он. – Боб Спенсер. Ну, у которого рожа рябая.
В лифте, поднимаясь в отделение интенсивной терапии, Мартин, по-прежнему с красными глазами, взял руку Фрэнка, крепко стиснул:
– Ты не бери в голову, Фрэнк, я тебе черт-те чего наговорил.
– Чего наговорил?
– Ну, чтоб ты валил в мэрию. Я ничего такого не имел в виду. Наболтал чепухи.
– Все в порядке, Мартин. В полном порядке. Мы можем говорить друг другу что угодно.
– Ты замечательный Посредник, Фрэнк. Так и знай. Я рад, что именно ты сообщил мне о случившемся.
Мартин отпустил его руку, и Фрэнк подумал, не спросить ли, правда или нет все прочее, что говорил Мартин, ну, что Фрэнк ему никогда не нравился, что он бесхребетный прихвостень. Но вслух сказал:
– А ты должен знать вот что. Только одному тебе решать, когда повернуть выключатель. Только тебе одному.
На третьем этаже они вышли из лифта, Фрэнк впереди, за ним Мартин, бледный, с поникшей головой. Медсестра проводила их в палату, где лежал Стив, и оставила одних. При виде сына у Мартина вырвался стон.
– Мальчик мой, мальчик мой, – твердил он, – что они с тобой сделали?
Стив был опутан сетью проводов и трубок, к выбритому черепу прикреплены электроды, к нему словно присосался огромный бледный спрут. Фрэнк положил руку Мартину на плечо.
– Это не жизнь, – сказал он.
Мартин резко обернулся, стряхнул руку Фрэнка:
– Почем ты знаешь? Как ты можешь знать, что в нем нет жизни? Ты ясновидец?
Мартину организовали койку, чтобы он мог ночевать в больнице. Фрэнк был больше не нужен. Поехал обратно в Кармак. По дороге ему вдруг пришло в голову: где же теперь заправиться? Он проехал к миллеровской автомастерской, взял шланг от бензонасоса, сунул в бак, залил бензин. Уж это-то Стив наверняка бы ему позволил. На всякий случай он обошел мастерскую, нашел канистру, наполнил и ее. Луна крепко вцепилась в небо. Теперь дома не было Стива.
Мало-помалу Фрэнк обнаружил, что читать протоколы полезно. Можно сравнить. В давние хорошие времена несчастья носили другой характер. О них можно было говорить вслух. Крестьянин лишился пальца, попавшего в мельничное колесо. Недотепа-разнорабочий прищемил ногу, когда на железной дороге укладывали шпалы. Каменщик упал со строительных лесов и сломал руку. Эти несчастные случаи происходили на службе стране. В плохие времена несчастья были вульгарные, грязные, недостойные. Плохие времена и сами по себе несчастье.
– Тебя что-то мучит, Фрэнк?
Вопрос задала Бленда Джонсон. Они сидели у него в кабинете за ланчем. Фрэнк не возражал. Ему нравилось, что она заходит. Нравились ее туфли и незатейливая прическа. Нравилась ее манера вести разговор и формы, заполнявшие все кресло, которое она принесла для себя, потому что в конторе у Фрэнка был только один стул, для него самого. Сейчас оба сидели здесь, каждый со своим сандвичем с индейкой.
