Дети Капища - Ян Валетов

Можно, конечно, на свой страх и риск мотнуть напрямую до границы с Конфедерацией, но боязно. И боязно прежде всего потому, что слишком много во всей этой истории «непоняток». Кто и что знает в Конфедерации о миссии этого сумасшедшего араба на Ничьей Земле, достоверно не известно. Конфедераты – парни веселые, у них паранойя – национальная черта.

Сергеев вспомнил физиономию Ромы Шалая, возглавляющего нынче службу безопасности гетмана Конфедерации Стецькива, и невольно усмехнулся.

Похожий на белку-переростка Рома Шалай, еще будучи курсантом, был фанатичным приверженцем теории заговора. Нечистый узкий лоб его виднелся из-под постоянно падающей вниз редковатой челки, крупные передние зубы торчали между бледными тонкими губами, из глубоких, костлявых глазниц посверкивали маленькие живые глазки, но при всей комичности внешности не уважать Романа было нельзя.

Под личиной рыжего грызуна скрывался мощный, аналитический ум, расчетливая злоба и выдающиеся оперативные способности. Паранойя только лишь добавляла перцу к его талантам – делала его неутомимым и изобретательным. Шалай, особенно крепко выпив, искал врагов внешних и внутренних даже под кроватями в казарме, а уж став во главе СБ конфедератов (и личной охраны трусоватого гетмана), явно оказался на своем месте. Враги дрожали и сдавались пачками. Проблема заключалась в том, что количество врагов на единицу времени было конечным, и, когда враги временно кончались, Шалай их придумывал и назначал самолично.

Сергеева он уважал, привечал и, можно сказать, ему симпатизировал, но предугадать, не случится ли у Романа Ивановича острого приступа подозрительности по их приезду, Михаил не брался.

Рвануть к «Вампирам»? Круче их, а Сергеев имел возможность сравнить, через границы никто не перебрасывал. Тоже идея неплохая. Но летом. Зимой планеры не летали. А, как было известно Михаилу, два из трех их винтовых самолетов (если честно, то это были не самолеты, а просто летающие гробы, собранные из мусора, найденного в Зоне) были сбиты вертолетным ооновским патрулем еще в начале осени.

На Севере хозяйничали российские патрули, охранявшие газо– и нефтепроводы, хулиганствовали банды, стремящиеся в стольный град Киев, брели на Юг, через леса и поля, неприкаянные дети Капища.

А на самом Юге дышала ядовитыми испарениями Пустошь – бывшая плодородная дельта Днепра, стучали копыта отрядов самообороны и татарских патрулей по высохшей земле равнинного Крыма, у побережья плескались волны безжизненного, как гнилая лужа, моря.

Будь Сергеев один или только с Молчуном – проблема выбора места перехода не стояла бы остро. Она вообще бы не стояла. И план был бы совсем другой.

– Как я понял, трогать Али-Бабу прямо сегодня нежелательно?

– Категорически нежелательно! – сказал раздраженно Красавицкий. – И я не поручусь, что завтра будет можно. И послезавтра. Он ранен, если ты забыл. И тяжело.

– Тимур, да я и не собираюсь! Я хочу смотаться к Равви, взять кого-то из его бойцов в помощь. Жалко будет такую машину бросать, пусть отгонит обратно. Зачем, чтобы добро пропадало?

– Ты безнадежный оптимист, – констатировал Гринберг и покачал головой. – Добро ему жалко. А себя ему не жалко…

– Я не собираюсь ломиться напрямик, – сказал Сергеев без особой уверенности.

В комнату заглянула женщина в аккуратно повязанной белой косынке и, найдя глазами Говорову, сказала:

– Ирина Константиновна! Там раненый ваш в себя пришел. Глазами хлопает.

Молчун, все это время дремавший в уголке, мгновенно ожил. Михаилу даже стало завидно.

Молчун никогда не стал бы тратить время на препирательства и объяснения. Это было лишним, как и любое обсуждение моральной стороны какого-либо действия. Слово «мораль» в его лексикон не входило. Главным для того, чтобы выжить, давно стало слово «необходимость». Если нужно – Молчун убивал. Если нужно – рисковал жизнью, чтобы спасти. Сложно было назвать его поведение жестоким, скорее уж, он был просто рационален. Жесток и прагматичен. Единственный, кто не всегда вписывался в стройную картину совершения необходимых для выживания поступков, был Сергеев. Но не бывает правил без исключений, и Сергеев не обольщался. Ratio, обретшее плоть…

Вот и сейчас Молчун спал, пока не пришло время действовать.

«Что говорить? О чем? Проснулся Али-Баба, и через полчаса все само собой решится – станет ясно, что делать, куда ехать, куда бежать. А до того… Дело, конечно, ваше, но я бы лучше поспал».

Али-Баба был еще не вполне адекватен. Кровопотеря, не очень качественный, скорее всего, просроченный наркоз, болевой шок. Тем более что после окончания операции Красавицкий обезболивающих ему не колол. Зашили и радуйся! Антибиотики, правда, вводили – по необходимости. Ранения были опасными. Сергеев вспомнил, как сыпались коричнево-серые чешуйки с торчащего из плеча Али-Бабы заточенного электрода, как хлестала кровь из простреленной ноги, и поблагодарил Бога за то, что этот гений террора доплелся до дверей Госпиталя. Без антибиотиков араб уже начал бы умирать от заражения крови и горячки. А вместе с ним умерли б надежды на завершение сделки. А так…

Он лежал на белых, хоть и основательно застиранных простынях, с серым, цвета второсортной муки, лицом и больными глазами раненого оленя. Лоб его был густо покрыт испариной, мелкие капельки россыпью рассеялись над верхней губой, прячась в отросшей щетинке. На виске желтела залитая йодом царапина, веки припухли, и от этого жалобный взгляд стал еще более выразительным.

– Здравствуй, Али-Баба, – сказал Сергеев по-русски и сел на стоящий в изножье стул.

– Ждраштвуй, – прохрипел Али и облизал распухшим языком сухие, потрескавшиеся губы. – Я хочу пить. Ошень.

Нянечка возникла у Михаила за спиной, заплескалась наливаемая в стаканчик вода, и через секунду араб с жадностью приник к питью.

– Лучше б ты меня дождался, – продолжил Сергеев по-английски, – что тебе стоило – задержаться на сутки на дебаркадере. Ты же знал, что я приду. Знал, что я хочу сделать этот бизнес.

– Какой сегодня день недели? – спросил Али-Баба. – Давно я тут лежу?

День недели так сразу было не вспомнить – Сергеев присмотрелся к циферблату своих наручных часов.

– Вторник, двадцатое ноября.

– Я здесь два дня?

– Чуть меньше. Что произошло? Ты помнишь?

Он кивнул головой.

– Помню. Дети. Девочка и два мальчика. Она плакала в развалинах. Рыдала. И я пошел.

«О черт! – подумал Михаил. – Убийца, террорист, бандит, которого разыскивает Интерпол, бежит, как щенок, на детский плач из развалин, где за каждым камнем притаилась смерть. Рефлекс – плачет ребенок, надо спасать. И тот же человек взрывает поезда вместе с пассажирами и вокзалами, пускает ко дну паромы, разносит на куски самолеты. А в тот момент, когда он, может быть впервые в жизни, поддался порыву, плачущая девчушка хладнокровно расстреливает его вместе со спутниками».

– С тобой были двое – они живы?

– Нет. Она их убила.

– Ты видел это?

– Как тебя, – ответил араб, с усилием выдавливая из себя слова. – Я пока не могу об этом говорить.

– Миша, – тихо попросил Красавицкий от дверей, – ты его не напрягай. Нельзя сейчас.

– Когда ты должен выйти? И где?

Али-Баба опять облизнул губы (на этот раз язык оставил влажный след) и промолчал.

– Послушай, – Сергеев был дружелюбен, но тот, кто хорошо его знал, мог бы отметить, что это дружелюбие дается Михаилу нелегко. – Я не стараюсь выведать у тебя секреты. Они мне без надобности. И, веришь, я не о тебе забочусь. На тебя мне, собственно говоря, наплевать! Понимаешь?

Араб кивнул и поморщился от боли в раненом плече и затекшей шее.

– Мне нужно, чтобы наша сделка состоялась. Все равно как. И, раз без тебя она состояться не может, значит, она состоится с тобой. Когда ты должен быть в точке рандеву?

– Двадцать третьего, – сказал Али-Баба, – не позже 23.00. И не раньше семи вечера.

– Где?

Али-Баба на мгновение замялся. Ему явно не хотелось вручать свою судьбу в руки Сергееву. Впрочем, на его месте Сергеев не горел бы желанием вручать свою жизнь в руки Али-Бабы. Это как раз было совершенно разумной реакцией. Но при трезвом размышлении становилось понятно, что деваться-то, собственно говоря, некуда. Можно, конечно, было и помолчать, но тогда пребывание здесь в качестве раненого могло плавно преобразоваться в пребывание здесь же в качестве пленного. Разница была существенная. Для того чтобы не понимать разницу в статусе, нужно было быть непроходимым дураком. Араб был кем угодно, но только не дураком.

– За Петропавловка… – он повел глазами, что-то разыскивая в комнате. – У меня в рюкзаке GPS. Там есть метка.

– Одна точка?

– Если бы ты пришел вовремя было бы две.

– Это далеко от границы?

– Практически на ней.

– Истомин готовил окно?

Секунд тридцать Али-Баба смотрел на него молча и становился еще более измученным и мрачным, хотя стать еще мрачнее было задачей сложной, почти нерешаемой.