Черный Пеликан - Вадим Бабенко

«Топал, не топал – что ж мне, порхать? – буркнул я недовольно, чувствуя, как волшебство рассеивается, и игра заканчивается, не начавшись. – Там расшаталось все давно. А в комнате маяться, так со скуки свихнешься. Ты вот сама-то что делала весь день?»

«Мечтала», – отрезала Стелла и, повернувшись к Сильвии, стала говорить с ней о какой-то ленте с заколкой и брошью. Та отвечала с едва уловимой иронией, но Стелла не отставала, и я опять стал ощущать себя лишним. Будто сговорились все, и эти две туда же, – подумалось язвительно, – будто специально демонстрируют тут… Я нарочито потянулся и спросил как можно развязнее: – «О чем же ты мечтала, не обо мне ли вдруг?» Стелла лишь глянула недоуменно и вновь повернулась к Сильвии, но я опять грубо перебил ее: – «Или о своем женихе – у тебя есть жених? А как вообще у тебя с этим делом – ну, ты понимаешь о чем я?..»

Тут они обе замолчали и уставились на меня, а я понес уже вовсе какой-то вздор, стал дурачиться и ерничать, добиваясь хотя бы одного смешка, называл Сильвию цыганкой и просил погадать мне на хлебном мякише, а еще хотел показать фокус с проглатыванием ложки, но неловко двинул пальцами и оконфузился. Так продолжалось с четверть часа, но все мои усилия не приносили успеха – Сильвия поглядывала на меня все печальнее, а Стелла дулась, хмурилась и крикнула, наконец: – «Да прекрати ты кривляться, хоть тут не будь идиотом. Кому это нужно, нам с ней что ли?.. – И добавила с сожалением, неизвестно к чему: – Совсем ты не знаешь, что такое женщина».

Я как-то сразу сник – и в самом деле, она была совершенно права. Не хотелось даже уточнять про не совсем понятное «хоть тут». В молчании мы закончили ужин и разошлись, едва пожелав друг другу доброй ночи.

«Не будь идиотом», – бормотал я сам себе, как обычно запоздало злясь на собственную глупость, и, вернувшись уже в спальню, все никак не мог успокоиться, представляя себя в унизительных видах и едва справляясь с желанием немедленно пойти к Стелле и нагрубить. Я им про тоску и невыносимость отчуждения, а они все про одно и то же, где уж им хоть что-то понять, думал я раздраженно, сознавая, что винить некого и злясь от этого еще сильнее…

За окном уже вновь сгустилась тьма, день кончился, не порадовав ничем. Мир сузился до размеров комнаты, в которой становилось невыносимо тесно. «Чем меня поманили, на что я купился?» – спрашивал я и отвечал понуро: – «Что-то было непродуманно или сорвалось. Хотели использовать, вот и взяли с собой, но планы поменялись, и я стал не нужен…» Все ясней ясного – так что ж я делаю здесь? У меня есть цель, забывать о которой – стыдно!

Я бросился к окну и опустил тугую раму. Было темно и ветрено, но дождь, ливший весь день, теперь почти перестал, сменившись мелкой, едва заметной моросью. Ну вот, – подумал я, – мне подают знак, не иначе, – и, больше не медля, стал собираться в путь. Конечно, стоило подождать до утра, но нетерпение терзало все сильнее, и просто невозможно было усидеть на месте. К тому же, я надеялся, что ветер вскоре разгонит тучи, и луна, приближавшаяся по моим подсчетам к самой полной фазе, даст достаточно света. Пусть ночь, но я не собьюсь с курса, – уверял я себя, – и потом, другие же выбирались, судя по рассказам… Быстро побросав вещи в сумку, я произвел в голове кое-какие подсчеты и прикинул направление наикратчайшей дороги назад, к мотелю. Очень помогла бы схема, нарисованная на бумаге, но я твердо помнил: никаких схем – и удержался даже от того, чтобы начертить пальцем на пыльной поверхности подоконника два катета предыдущего маршрута и гипотенузу предстоящего. Сборы были окончены, да и можно ли назвать это сборами – легок на подъем, нигде ничто не держит… Посидев пару минут на кровати и прикинув про себя, не попрощаться ли с Сильвией, я погасил свет, зашел на кухню за галетами и водой и бесшумно выбрался наружу.

Мокрый ветер хлестнул в лицо, сразу захотелось вернуться, но я преодолел мгновенную слабость и, нагнув голову, зашагал по жесткому песку, удаляясь и от дома, и от океана, оставляя за спиной нераскрытые загадки и спутников, не ставших мне ближе за то время, что мы были вместе. Свист ветра и шум прибоя за спиной скрадывали прочие звуки; в душе у меня не было страха – одно лишь сожаление о чем-то, не доведенном до конца, робко шевелилось порой, не имея смелости перечить в открытую. Я гнал его прочь, весь во власти упрямой решимости, и бормотал про себя грубые слова, словно упреждая сомнения, спрятанные глубоко внутри.

Уже через час, однако, стало ясно, что моя затея непосильна. Оставшись за гребнем первых песчаных холмов, океан сразу смолк, и на смену размеренному рокоту пришли нервные звуки ночных дюн – скрипы, шорохи, поспешное бегство и жалобный плач, торжествующий вопль вдали, в котором отчетливо слышалась угроза, или обреченный вздох, будто признающий бессмысленность дальнейшего упорства. Сначала мне было просто не по себе, но чем дальше, тем становилось тревожнее и хуже, мысли начали путаться, и со всех сторон чудились затаившиеся монстры, так что я брел, пригнувшись, петляя так, чтобы обогнуть каждое темное пятно, то и дело застывая на месте и оглядываясь – не крадется ли кто-нибудь за спиной. Я сознавал, что прошел лишь самую малость, и едва ли таким темпом доберусь до цели, но ничего не мог с собой поделать – нервы были натянуты, как струны, и в голове звенело от избытка адреналина, не дающего рассуждать спокойно.

Каждый возглас и каждый вздох, разраставшиеся в воображении громогласными раскатами или визгом, пронзительным до дурноты, будто спешили сообщить что-то и от чего-то предостеречь, но, срываясь на полпути, лишь сигналили, казалось: поздно, поздно, не успеть. Нет ничего хуже намеков, не дающихся пониманию – мне представлялось уже, что почва дрожит со всех сторон в преддверии неотвратимых катастроф, а я не знаю, не вижу главнейшей опасности, глаза мои завязаны и разум бессилен. Я понимал: прошлая суета напрасна, и худшее еще впереди, но – где оно, в чем? Быть может, мне пытаются подсказать, но я не могу довериться вслепую окликам неведомых сил, источники которых скрыты во мраке, а голоса столь бесчеловечны. Почему их так много? – Так не бывает, и это страшнее всего…

Впрочем, страхи страхами – рано или поздно, думаю, я совладал бы с собой – но с направлением дело обстояло куда плачевнее. Луна то выходила из облаков, то исчезала вновь, и весь ландшафт неузнаваемо менялся с каждым ее появлением, так что я, замечая по всем правилам топографии характерные ориентиры, всякий раз оказывался в сомнении, тот ли это холм и тот ли это куст, что еще четверть часа назад служили точками притяжения, и вообще, на той ли самой равнине нахожусь я теперь – все тени будто изменили очертания, и ничего не узнать. Я понял, что не уйду далеко – скорее всего совершенно собьюсь с курса и буду петлять кругами. Нужно было возвращаться, как ни противна была эта мысль моей еще не до конца иссякшей решимости. Лишь для вида поспорив с собой еще немного, я остановился, признав с облегчением, что вот-вот окончательно заблужусь, и стал дожидаться очередной порции лунного света, чтобы определиться с дорогой назад.

Это оказалось непросто. Я слишком долго простоял, озираясь в темноте, так что все контуры слились в одно и явили собой совершенно незнакомую местность, когда серебряное сияние вновь залило пространство. Я судорожно рыскал взглядом от возвышенности к возвышенности, отбегал назад в поисках своих следов, но никак не мог увериться в правильности картины, что была у меня в голове. Наконец, от моих метаний все следы перепутались и сделались бесполезны. Усилием воли я заставил себя не паниковать, присел на корточки и стал чертить на песке дюны и океан, свой предполагаемый маршрут и неуловимую луну, прикидывая, куда она могла сместиться, и как теперь должны лежать тени, и еще вспоминая, с какой стороны свистел ветер, что, впрочем, не имело большого смысла – ветер вполне мог и поменяться. Вдруг, как молния, пронзило: что я делаю, это же готовая схема, почти что карта – быть может я уже нарушил запрет, и дюны сейчас начнут мстить, меняясь и сдвигаясь, не щадя ни селения, ни одиноких путников. Я поспешно разровнял песок, аккуратно стерев все линии, и зашагал быстро, как только мог, туда, где по моим представлениям находился столь легкомысленно покинутый дом.

Через некоторое время, измученный неуверенностью и новыми приступами ночных страхов, я выбрался-таки к океану. Невыразимое облегчение, испытанное сразу, как только я услышал шум волн, быстро сменилось новым сомнением: дома не было и в помине, нигде не угадывалось ни огня, ни светящегося окна, очевидно, я здорово промахнулся в своих прикидках, и нужно было снова принимать решение. Поколебавшись, я повернул направо и побрел вдоль воды, ежась от ветра, задувающего под куртку.

Океан рокотал рассерженно, ночь нависла надо мной бескрайним шатром, расстояния казались огромны и непосильны ни разуму, ни зрению. Я был столь мал и значил столь мало, что не мог даже удивляться равнодушию пространства кругом – право, не в моих силах было хоть чем-то его смутить. Город М. и грозные легенды, дюны, из которых я едва выбрался только что, мои спутники и даже неуловимый Юлиан – все ушло куда-то на задний план и продолжало уменьшаться в размерах.