Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Эти сакраментальные «они» существовали для всех уровней власти, не исключая самого Генерального секретаря. При этом на всех уровнях, когда говорили «они», при этом рукой пока­зывали куда-то на потолок. На этом «они» держалась вся со­ветская власть.

Я думаю, что под «они» у Хрущева и у Андропова понима­лись остальные члены Политбюро. Все эти люди были настоль­ко крепко между собой повязаны, что никто из них, даже за­нимающий главный пост, абсолютной верховной власти никогда не имел. В этом была очень важная, интересная осо­бенность системы. Работала круговая порука, сильная, не­разрывная взаимозависимость. Собственно, кризис или путч 1991 г. произошел потому, что Горбачев попытался так или иначе эту круговую поруку разорвать. А «они» пытались ему этого не позволить. Горбачев так или иначе победил, и после этого, действительно, началась другая эпоха, в которой уже работали несколько другие правила.

80-летие Ландау

В январе 1988 г. мы собирались отметить 80 лет со дня рож­дения Льва Давидовича Ландау. Не успели мы еще опреде­литься с планами, как получили предложение от известного израильского физика Ювала Неймана провести в Тель-Авиве международную конференцию по теоретической физике, по­священную этому событию.

В то время официальные отношения с Израилем только на­чинали налаживаться, и делегации Академии наук еще не вы­езжали в эту страну. Данное обстоятельство, а также естествен­ная необходимость проведения такой конференции в Москве, где работал и жил Ландау, создавали довольно сложную ситуа­цию. Поэтому возникла идея: вместо указанных двух конфе­ренций провести одну в Копенгагене, в Институте Нильса Бора, где в свое время Ландау начинал свою научную карьеру. Отно­сительно Копенгагена удалось договориться довольно быстро. Однако, когда мы сообщили об этом решении в Израиль, то получили ответ, что там подготовка к конференции идет пол­ным ходом, и уже разосланы приглашения. С одной стороны, нельзя было не считаться с этим фактом, но с другой — приго­товления к конференции в Копенгагене тоже уже начались. Выход из положения помог найти тогдашний президент АН Гурий Иванович Марчук. Он сумел получить в ЦК КПСС разрешение послать на конференцию в Тель-Авив немного­численную, но авторитетную делегацию. Что же касается ко­пенгагенской конференции, то нам представилась возможность послать туда большую делегацию, включавшую как учеников Ландау, так и многих других крупных теоретиков. Проведение двух столь представительных юбилейных конференций исклю­чало необходимость аналогичной в Москве. К тому же, по­скольку конференция в Копенгагене проводилась в рамках нашей постоянной программы сотрудничества с NORDITA и Институтом Нильса Бора, то запланированная на следующий, 1989-й год, ответная конференция в Москве в рамках той же программы как бы восстанавливала баланс сил.

В результате летом 1988 г. были проведены последователь­но две международные юбилейные конференции. В Тель-Авив прибыла первая в истории советско-израильских отношений делегация Академии наук СССР. В ее состав входили три ака­демика: Людвиг Дмитриевич Фаддеев, директор Ленинград­ского отделения Математического института, Юрий Андрее­вич Осипьян, директор Института физики твердого тела, и я, представлявший Институт Ландау. Нашу делегацию тепло при­ветствовали на конференции. Трогательными были встречи с коллегами, эмигрировавшими в Израиль. Было приятно снова увидеть Наума Меймана, Марка Азбеля, Вениамина Файна, Сашу Воронеля и других. На этой конференции было также много ученых из США и Европы. Марк Азбель выступил с лекцией «То be a student of Landau». То, что представитель Харьковской школы Ильи Лифшица, никогда не работавший с Ландау и даже не сдававший ему экзамены теоретического минимума, выдавал себя в Израиле за ученика Ландау, могло вызвать только улыбку.

Мне пришлось дважды выступать с воспоминаниями о Лан­дау — сначала в Тель-Авиве, потом — в Копенгагене. Конфе­ренция в Копенгагене получилась очень представительной. От нашей страны приехало около 20 участников, среди которых было много членов АН. Программа включала обзорные докла­ды, представленные западными и нашими участниками.

Вся конференция прошла в необычайно праздничном сти­ле, советская делегация была окружена вниманием не только организаторов, но и посольства СССР. Посол Б.Н. Пастухов устроил большой прием для участников. Здесь хотелось бы отметить, что наше посольство в Копенгагене было традицион­но гостеприимным по отношению к ученым из Советского Союза, посещавшим Данию. Б.Н. Пастухов продолжал тради­цию, которая начиналась еще при предыдущем после Н.Г. Егорычеве. Мне приходилось несколько раз встречаться с послом Егорычевым в неофициальной обстановке и иметь с ним дру­жеские и откровенные беседы. Егорычев, по нынешней тер­минологии, — бывший партаппаратчик. Он занимал высокий пост первого секретаря Московского комитета партии, но по­смел беспрецедентно открыто критиковать Брежнева и за это был «сослан» послом в Данию. На меня он производил впе­чатление умного и интеллигентного человека. В пользу этого говорит и тот факт, что Капица любил с ним играть в шахма­ты. Хотя, по правде говоря, я слышал о нем и не очень одоб­рительные отзывы. Все возможно, по это лишний раз под­тверждает, что людей нельзя красить одним цветом.

В октябре 1989 г. мы провели ответный симпозиум совместно с NORDITA, который можно рассматривать как естественное продолжение конференции в Копенгагене 1988 г. Это был по­следний из серии традиционных советско-американских и советско-датских симпозиумов, начало которой положил пер­вый советско-американский симпозиум 1969 г. В течение двадцати лет эти международные форумы ученых играли очень заметную роль в прогрессе теоретической физики. Но всему приходит конец. Начинался распад Советского Союза и «боль­шой разъезд» советских ученых.

Последний мушкетер

В декабре 1989 г. Нью-Йоркская академия наук предложи­ла провести совместно с Институтом Ландау небольшой со­ветско-американский симпозиум по теоретической физике. Следует сказать, что членами этой академии могут быть все желающие, если они готовы заплатить ежегодный взнос. Она очень многочисленна и скорее напоминает клуб. О том, как происходит прием в эту Академию, хорошо говорит следую­щий факт. В 1994 г. она разослала приглашения вступить в ее состав 40 тысячам ученых, адреса которых она, по-видимому, нашла по их публикациям. Тысячи таких приглашений при­шли и в Россию. Всякий заплативший около 100 долларов мог получить диплом Нью-Йоркской академии наук. Так или ина­че, но она проявила инициативу и провела симпозиум, за что мы должны быть ей благодарны.

Симпозиуму предшествовала взбудоражившая Институт Ландау инициатива о создании в Турине на базе ISI (Инсти­тута научных обменов) филиала Института Ландау. Предпо­лагалось, что сотрудники Института Ландау будут по полгода поочередно работать в этом филиале.

С начала 1989 г. в Институте Ландау происходило большое «брожение умов». Ряд сотрудников из числа «звезд», такие как Саша Поляков, Костя Ефетов, уже имели приглашения на постоянную работу, и многие из тех, кто считал себя не хуже, тоже подыскивали позиции на Западе. Поэтому и воз­никла идея создания филиалов института, которые могли бы уберечь его от полного развала, грозившего ему в случае разъезда ведущих сотрудников.

Туринские физики Тулио Редже и Марио Разетти были пер­выми, кто откликнулся на эту идею. И было условлено, что сразу же после конференции в Нью-Йорке я прилечу в Турин для подписания протокола о намерениях. Но той же осенью вслед за предложением из Турина пришло предложение из США, из Университета А&М в Техасе о создании подобного филиала у них.

Предложение американцев выглядело очень заманчивым — оно включало на той же «полуставочной» основе, что и в Ту­рине, избрание шести почетных (исключительных) профессо­ров из числа наиболее известных людей Института Ландау и участие еще десяти профессоров, которые могли бы из года в год меняться. Это предложение выглядело более привлекатель­ным, чем туринское, поскольку туринский институт не имел постоянного научного штата, с которым можно было бы взаи­модействовать, он был создан лишь для проведения конфе­ренций и семинаров. Единственное, что меня серьезно сму­щало в американском предложении, это удаленность Техасского университета от Москвы и Европы, что потенциально таило в себе ряд проблем. За техасским проектом стоял известный теоретик Ричард Арновитг.

Мы условились с Львом Горьковым, который был в то вре­мя моим заместителем в институте, воспользоваться нашим приездом в США на симпозиум в Нью-Йорк и побывать в Техасе для обсуждения их предложения. Так мы и поступили.

Знакомство с физическим факультетом этого университета оставило у нас обоих хорошее впечатление. Мы увидели высо­кий научный уровень. Но что меня особенно поразило — это американская деловитость в действии, с которой я там столк­нулся. У проректора университета, принявшего нас, уже был проект соглашения, готовый для подписания, и сформирова­ны фонды для этого довольно дорогостоящего проекта. Я был близок к тому, чтобы принять проект. Однако Лев Горьков, мнение которого для меня было важным, проявил некоторую холодность и незаинтересованность. Это и решило судьбу проекта. Невозможно описать выражение лица проректора, когда мы ему сообщили о нашем отказе. Немаловажным мо­тивом для нашего отказа были также далеко продвинутые пе­реговоры в Турине. Поставив на «туринскую лошадку», мы совершили, как вскоре стало ясно, серьезную ошибку.