Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Исаак Халатников — действительно выдающийся человек, вклад которого в теоретическую физику трудно переоценить. Он был соавтором (совместно с Ландау и Абрикосовым) эпо­хальной работы, где они впервые открыли известную пробле­му «нуль-заряда», что послужило основанием современного развития внутренне непротиворечивой теории поля. Но дело его жизни — создание Института Ландау, сыгравшего важней­шую роль в истории физики XX столетия, руководил он этим институтом несколько десятилетий. Халат был гением поли­тической интриги, он использовал все доступные ему связи и средства для достижения своей главной цели — собрать луч­шие умы и создать им условия для свободного творчества. На поверхностный взгляд выглядело так: «Запад обвиняет нас в антисемитизме. Лучший способ опровергнуть это — создать ин­ститут, где молодые, талантливые люди вне зависимости от национальности смогут работать, свободно путешествовать за границу, получать все, что сделает их счастливыми. Это мо­жет быть небольшой институт по стандартам Атомного проек­та, где не будет секретных исследований. Он будет стоить не много, но поможет “разрядке”. Вид счастливых и преуспеваю­щих сотрудников Института скажет западным друзьям больше, чем какая-либо пропаганда».

Вопреки ожиданиям и сомнениям этот сумасшедший план сработал. Лучшие умы были собраны в Институте Ландау, им предоставлялась возможность успешно решать физические за­дачи, и при этом не жевать политическую труху, как это делала вся страна. К тому же они иногда ездили за границу и обзаво­дились друзьями на Западе. В некотором смысле идея Халата реализовалась по максимуму. Мы стали свободными людьми мира, никто уже не мог нас контролировать, наши друзья на Западе стали нам ближе, чем наши кураторы из КГБ. Политические игры и холодная война не заботили нас в 60-е и 70-е годы.

Меня приняли в Институт Ландау в 1969 г., после защиты кандидатской диссертации. Оглядываясь назад, понимаю что это было время больших открытий в области физики твердого тела (главное направление в Институте Ландау) и физики эле­ментарных частиц. Оба эти направления развивались взаимо­связано благодаря известной аналогии, предсказанной вели­ким Джулианом Швингером, который заметил, что обратная температура статистической механики эквивалентна мнимому времени квантовой теории.

В начале 70-х мы с Сашей Поляковым развивали конформ­ную теорию поля. Благодаря образовавшимся дырам в «желез­ном занавесе» мы имели возможность публиковать наши ре­зультаты на Западе и обсуждать их с нашими западными коллегами. В результате этих дискуссий была сформулирована важная концепция аномальных размерностей.

Свободное успешное сотрудничество было так же результа­том умного хода Халата, который организовал Советско-Американские симпозиумы в духе «разрядки». Первый симпозиум проходил в Москве в 1969 г., где мы представили наш подход к решению проблемы фазовых переходов, а уже на 3-м сим­позиуме в Ленинграде в 1971 г. Кен Вильсон представил за­конченную теорию, основанную на известном е-разложении (в пространстве дробной размерности).

Особенно запомнился симпозиум, происходивший в горах Колорадо в Аспене в 1976 г. Это был такой праздник! После бесконечных теоретических дискуссий мы поднимались в горы, вечером 4-го июля танцевали, празднуя 200-летие США, об­щались с дружелюбной толпой хиппи. Это был мой последний международный симпозиум, возникли «игры» с КГБ.

Институт Ландау был подобен клубу джентльменов и не по­хож на другие исследовательские институты, которые я знал. Мы работали дома всю неделю в одиночку, иногда встреча­лись в квартирах своих друзей или разговаривали по телефону. Мои студенты иногда жили в моей небольшой квартире, когда необходима была интенсивная работа. Каждую пятницу мы обязательно ездили в Черноголовку, чтобы участвовать в ин­ститутском семинаре. Это было место, где мы обменивались новостями и слухами, получали зарплату, оформляли документы для поездок за границу. Происходили также неформальные семинары в одном из небольших кабинетов, где на примитив­ных досках мы писали рассыпающимся в руках мелом едва видимые формулы. Но именно там, в дискуссиях рождалась новая физика.

Я должен сказать о стиле семинаров, который был весьма уникален, лучшая аналогия — это псовая охота, когда доклад­чик волк, а аудитория стая собак. При жизни Ландау роль охот­ника исполнял он сам, а после его ухода место охотника оста­валось вакантным, что создавало некоторый хаос в «охоте». Семинар продолжался нескончаемо, и мы не знали ничего лучше, чем «охота» друг на друга в поисках истины. Естественно, при этом забывались хорошие манеры и политкорректность. Стресс и сильные эмоции мы снимали хорошей выпивкой в кругу друзей. Мои наивные попытки перенести этот стиль дис­куссий в Принстон окончились тем, что студенты пожалова­лись на меня декану.

Институт в 70-е годы представлял собой одну семью, где каждый знал секреты каждого, и мы не очень страдали от на­шей изоляции. Препринты приходили регулярно, а сотрудни­ки, ездившие за границу, привозили последние научные ново­сти. В 80-е все это начало портиться. Ничто не продолжай г и вечно в этом мире. Некоторые li t пас стали «более ранными», чем другие, а наши западные дручьи ничего не могли сделан, с законами свободного рынка. Исли вы лично не можете при­сутствовать и защищать свои идеи, они будут украдены или попросту проигнорированы.

Часто в Черноголовке мы устраивали вечеринки. Водка тек­ла рекой, было много танцев, флирта, иногда заканчивавше­гося мелкими потасовками. Мы были молоды, талантливы, беспечны и свободны. Я никогда не был так свободен в моей жизни с тех пор.

Когда я приехал в большой и реальный мир, где я живу сейчас, я понял, что никто не может жить, не неся тяжелый груз обязанностей, а тогда, в золотые 70-е, мы почти не имели обязанностей, а груз ответственности нес Халат. Деньги игра­ли для нас незначительную роль, никто не имел денег по со­временным масштабам, но все удовольствия жизни были до­ступны, по крайней мере, так нам казалось.

Я ощущаю потерю этого сумасшедшего счастливого време­ни? Да. Это время ушло и никогда не вернется».