Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

Как повелели, так и сделали, и, ничего не успев сказать, мы должны были повиноваться и выйти. Послу доложили, кто будут дьяки (по-нашему комиссары), с которыми он сейчас начнет беседу. Пока титул царя произносили по-русски и ставили скамеечку для посла, их лица казались не слишком благожелательными.

Вот как здесь командуют послами, обращаются как с подданными; он хотел здесь говорить о своем поручении, а его заставили сказать то, что они считают нужным, то есть благодарить за угощение. Когда посол хотел обсудить ряд вопросов, а потом уже выражать благодарность, Алмаз спросил:

— Что он там все еще говорит? Его Величество ждет только благодарственных слов.

Царь и вся его свита были одеты, как и раньше, кроме того, что на царе был надет более простой кафтан, и бояр было меньше, чем в прошлый раз. Они сидели только в правой стороне зала, а позади нас стояли те, которые были в переднем зале, но и их тоже было меньше, чем прежде.

Зачитав имена и звания дьяков, посла привели в зал совещаний. Мы же и приставы должны были оставаться в другом помещении со всей свитой. Приставы между тем сняли с себя казенные кафтаны и сели с нами.

К дневнику Витсена кто-то из секретарей Барона приложил список дьяков и приставов, которые в тот день были в Кремле:

«И были там такие господа: князь Иван Семенович Прозоровский, рискрат, то есть государственный советник и наследный владелец земель близ Твери; Офанасий Лаврентьевич Нащокин, думный дворянин или гофрат, то есть придворный советник; Иван Офанасьевич Пронзисов, думный дворянин; и рейхсканцлер Алмаз Иванович».

Барон вернулся к дневнику Витсена: «Я пытался расспрашивать о странных обычаях их страны, но они притворялись глухими и не хотели говорить или не знали, что сказать, хотя хвастались тем, что у них есть все, о чем спрашивают, но о чем бы мы ни спрашивали, они отвечали, что все это у них есть, но нам этого видеть нельзя. Так они ответили, когда я спросил о библиотеке царя и картах; говорят определенно, что здесь находятся древние книги Александра Великого, а также летописи страны и карты.

— Только одни наши братья, — сказали они, — имеют туда доступ.

Они так ревнивы, что то немногое, что они знают, они не смеют или не хотят сказать; всегда думают, что у них ищут какую-нибудь выгоду. Они тщательно осматривали наши одежды, примеряли на свои головы наши шляпы с перьями, и мы вели малозначительные беседы с этими большими господами, подобно тому, как у нас разговаривают с детьми. О чем бы я ни спрашивал, в ответ слышал «да» и «аминь», и больше ничего не мог узнать от них.

Между тем посол вел переговоры с дьяками, которые записывали все, что говорил посол, держа бумагу на коленях. Они перебивали друг друга до окончания фразы, все хотели казаться знатоками. Их манера говорить для нас необычна, каждый раз они повторяли:

— Это вы, Яков[51], сказали, а вот это говорим мы.

Однако главное дело не было обсуждено; русские хотели обсудить, но посол не был к этому подготовлен. От имени царя они выразили недовольство, и вскоре начались пререкания и жалобы на то, что посол не захотел пить за здоровье Алексея Алексеевича раньше, чем за их Высокомогущества. Может быть, именно из-за этого царь, казалось, был не так хорошо к нам расположен. Повторили, что еще никто не отказывался от тоста за наследников, сравнивали царя вместе с его двумя сыновьями со Святой Троицей, которая состоит из трех лиц в одном существе: его Царское Величество — господин, Алексей — господин и Федор — господин, и все трое едины.

— Как же вы хотите разделить их и между ними втиснуть другие тосты? — говорили они.

Все это оспаривалось доказательствами, но их здесь не признают. В разговоре один из них сказал послу, что они уже давно слышали о нем, как о красивом и крупном человеке (здесь очень ценят внешнюю красоту даже мужчин), и подобно тому, что скоро наступит лето, подымется высоко солнце, вызывая расцвет растений, то они хотели бы, чтобы их страна вырастила таких же мужчин; и подобными пустяками заняли два часа. После заседания поехали домой тем же путем. Приставы снова сняли свои казенные одежды.

Тем временем некоторые из нас осматривали большой колокол».

Барон сам видел колокола в Кремле и знал, что иностранцев всегда водят их смотреть. Он помнил, что, кажется, колоколов было несколько. Он порылся в бумагах и нашел описание двух колоколов. Первый был отлит по приказу царя Бориса Годунова литейных дел мастером Чеховым и весил 2000 пудов. Он раскололся во время пожара. Второй отлили всего за десять лет до приезда Витсена в Москву.

Витсен описал колокол подробно:

«Измерить его не разрешается — боятся, что его заколдуют. Одному прапорщику за нарушение этого запрета пришлось очень плохо. Я же с помощью добрых друзей узнал тайком, из чего он состоит и его размеры. Для литья этого колокола взвесили более 13 500 пудов меди; после того как его отлили, выяснилось, что в литнике и в форме осталось около 2700 пудов, так что в колоколе осталось более 10 800 пудов меди, то есть более чем 361 000 голландских фунтов. Кроме того, нашли еще немного невзвешенного серебра и английского олова. Высота его изнутри — шесть русских локтей[52], ширина от края до края тоже изнутри — около 8 локтей, язык колокола весит 300 пудов, то есть 10 000 голландских фунтов. На нем вылиты изображения царя, царицы и патриарха, последний — над другими».

Барон внимательно читал собранные для него секретарями книги и рукописи и вспоминал, что иные особо внимательные иностранные дипломаты могли увидеть наметанным глазом больше, чем хозяева готовы были показать. Некоторые, как, например, молодой Витсен, умели, переодевшись в купеческое платье, пробраться в Кремль тогда, когда его там не ждали.

Кому-то случалось увидеть, как великий государь отмечал свои семейные торжества, радостные или печальные. Большая радость была, когда рождался царевич. Тогда патриарх, знатное духовенство, бояре, окольничие, думные люди и стольники шли с дарами к новорожденному, царь собирал большой стол, а у себя в передней кормил нищих и жаловал их милостынею. Если царевич умирал, его хоронили в тот же день. В годовщины смерти в панихидной палате Кремля тоже собирался большой стол; государь приходил в панихидную палату и подносил патриарху и архиереям кушанье и кубки; патриарх брал поднесенное ему блюдо и кубок и подносил их обратно государю, а тот жаловал ими окольничего, который стоял за ним. Столы бывали в церковные праздники и царские дни, к ним приглашались патриарх, бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки, стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы и посадские люди всех сотен.

Кроме того, большие столы бывали по случаю приезда иностранных царевичей и знатных послов.

В русских бумагах, доставленных Барону, специально отмечалось, что к таким столам в Кремль, в Грановитую палату, где происходил обед, специально сносились дорогие и редкие вещи на показ гостям:

«На окне на золотном бархате стояло четверо серебряных часов; у того же окна стоял серебряный стенной шандал; на другом окне стоял серебряник большой с лоханью, по сторонам рассольники высокие; на третьем окне на бархате золотном стоял рассольник серебряный большой да бочка серебряная позолоченая, мерою в ведро. На рундуке против государева места и на ступенях были постланы ковры: около столпа стоял поставец: на нем расставлены были сосуды золотые, серебряные, сердоликовые, хрустальные и яшмовые».

Подарки от турок

В Кремле принимали не только посольства из стран Европы. Правда, если восточные путешественники, персы или турки, оставляли об этом записки, найти их и прочитать было нелегко. Тем интереснее было Барону читать имевшиеся подлинные свидетельства очевидцев, например, Олеария, который в 1634 году видел прибытие в Москву турок:

«О поезде турок к первой публичной аудиенции и о поезде греков к аудиенции.

23-го сентября турецкого посла в следующем порядке повели к публичной аудиенции.

Спереди ехали 20 казаков на белых великокняжеских лошадях. Далее следовали турецкие и греческие купцы, а за ними несли подарки, а именно:

20 кусков золотой парчи. Их несли, по одному куску, 20 русских, шедших гуськом.

Золотой крест, с палец длиною, осыпанный алмазами и лежавший на серебряном блюде.

Хрустальный кувшинчик, оправленный в золото и украшенный драгоценными камнями.

Пояс для сабли, шитый золотом и украшенный драгоценными камнями.

Очень большая жемчужина, лежавшая на блюде, на красной тафте.