Эпоха стального креста - Роман Глушков

– ...Те четверо скончались от некой жуткой формы сифилиса, так как сообща пользовались услугами выловленной пограничниками на побережье Африки чернокожей блудницы. Но это я выяснил гораздо позже... В общем, попал я в Ватикан довольно-таки молодым. И уж тут-то, думаю, послужу небесному Отцу своему в полную силу! Но первое тяжелейшее потрясение испытал сразу же на церемонии Введения В Избранные... Скажите, господин надзиратель, вы верите в чудеса?

– Я, Жан-Пьер, верю в то, во что мне положено верить по службе, – уклончиво ответил я.

– А я верил! Действительно верил, хотя за всю жизнь так и не увидал ни одного. Верил скупым чернильным строкам: вознесение Илии, говорящая ослица, иерихонские трубы, сверхсила Самсона, фокусы Моисея и Христа... Верил, а ведь живу за сотни и сотни лет от той эпохи, в которую якобы все это происходило.

– Я не иллюзионист и за Моисея не отвечу, но с позиции командира отряда могу сказать с полной уверенностью: истории о Самсоне уж больно попахивают детскими сказками, – сам того не желая, поддакнул я Жан-Пьеру и поежился, вспомнив, как палка наставника Семинарии хаживала по моей спине за такие своевольные комментарии Ветхого Завета. – Есть у меня среди бойцов пара-тройка, которые уложат в одиночку пятерых противников за раз, но тысячу!.. Да Самсона бы просто затоптала эта толпа, и кастет из ослиной челюсти не помог бы. И про возраст разорванного им льва говорится: «молодой». Кто теперь пояснит, насколько молодой, может, всего пару недель от роду...

– Да-да, вы, безусловно, правы, – согласно закивал Жан-Пьер. – Когда начинаешь дотошно рыться в этих вещах, некоторые чудеса моментально перестают таковыми являться!.. Но всерьез задумываться о подобном я стал, только заработав вот это, – он указал на свою апостольскую метку над переносицей. – Вы небось читали про древний Иерусалим, Гроб Господень, Благодатный Огонь?..

– Еще бы! Это есть во всех семинаристских хрестоматиях.

– А вы никогда не задумывались, почему процесс его появления окутан столь суровой тайной? Ведь это же настоящее чудо; его должны наблюдать тысячи людей; от этого их Вера бы только укрепилась!

– Чересчур задумываться, Жан-Пьер, в Братстве Охотников не принято, а вообще, – я пожал плечами, – не знаю. Может быть, он не выходил при посторонних. Стеснялся по-своему.

– Да чтобы Господь стеснялся являть чудеса своим рабам? – Жан-Пьер снисходительно посмотрел мне в глаза. – Надеюсь, вы шутите? Нет, просто никакого чуда, господин надзиратель, там не было, вот и вся причина тайны. Заходил Господний Служитель внутрь гробницы, доставал из складок рясы коробок спичек и зажигал светоч, а мнение толп собравшихся вокруг храма верующих превращало банальный светильник в благодатный огонь!

– Так, значит, и ваш апостольский знак тоже никакое не чудо?

– Именно к этому я и веду! А знак мой, напротив, является символом того, что никаких чудес не бывает. Любые чудеса, если изучить их со всех сторон, имеют под собой прозаическую основу. Вот тогда-то, с церемонии Введения и началось мое, как бы это магистр Аврелий назвал, падение в отступничество. Сейчас смешно вспоминать, а вот в тот день... Ведут меня Апостолы по коридору, молитвы разные мне читают, а сами поглядывают так хитро-хитро. Ну а я естественно, готовлюсь: сейчас разверзнутся небеса и длань Создателя своим огненным перстом осенит мое чело! Благоговею перед Великим Таинством... И что же вижу? Кузницу! Обыкновенную кузницу, где здоровенный амбал накаливает в горниле бычье тавро в форме креста! И пока я допетрил, что к чему, Апостолы-то похватали меня за руки – за ноги, а этот исполняющий обязанности господнего перста живодер припечатал клеймо аккурат к моему лбу! Ужас: боль, крики, слезы, вонь... Очнулся, а передо мной уже Пророк сидит. «Добро пожаловать, – говорит, – верный мой слуга в наше высшее общество! Вы более чем славно послужили мне у себя в епархии, будем надеяться, не ударите в грязь лицом и здесь. Но само собой, ни слова никому, что тут было, а то вот этот херувим может так же легко затворить ваши уста посредством вырывания языка. А это в отличие от Валаама никак не станет для вас временным неудобством...».

В принципе я не удивился тому, о чем рассказывал Жан-Пьер, но все равно, когда слышишь такое от человека, еще недавно стоящего у руководства государством, прикасавшегося к его секретам и видевшего святая святых ватиканской элиты, волей-неволей ощущаешь сильное головокружение. Такое, которое всегда возникает от соприкосновения с правдой; такое, какое должны были, по всей видимости, испытывать Адам и Ева при вкушении запретного плода познания Добра и Зла.

Жан-Пьера же было не остановить. Человек знал, что вот-вот умрет мучительной смертью, и взахлеб выговаривался первому (а точнее сказать – последнему), кто не стал измываться над ним, а проявил лишь малую толику внимания и терпимости. Щеки его раскраснелись, и даже в глазах появился некий жизнерадостный блеск. Вернее, там было ровно столько блеска, сколько и оставалось ему радоваться в своей истекающей жизни...

– Делать нечего: работаю, по стране болтаюсь, проверяю приюты, школы и прочие образовательные учреждения. А у самого все идеалы внутри рушатся, когда вижу, что творится в новом моем окружении. Вы не поверите: все десять заповедей коту под хвост! Среди Апостолов разврат, пьянство, забавы идиотские. Глумятся по-черному в подвалах Главного магистрата. Представляете: даже «не убий» и ту не соблюдают – по живым мишеням из оружия там упражняются! Гляжу я на это, а сам от такого Содома еле ноги передвигаю, особняком держусь, все больше стараюсь по командировкам да по инспекциям. На периферии нравы попроще, подобрее как-то... Ну и, понятное дело, прослыл среди своих «белой вороной». Смеются мне в спину, смотрят косо. Даже Пророк на это внимание обратил! «Не надо строить из себя архиправедника. Семья семьей, а служба службой. Радуйтесь жизни, старость не за горами», – его слова. В конце концов не сдержался, сорвался, как Каин на Авеля...

Этот момент из биографии Проклятого я знал. Все было так, как и информировали Михаила его внештатные сотрудники, а следовательно, Иуда лишний раз доказал их действительно высокую компетентность.

Жан-Пьер допил воду и отставил кружку в сторону. Я заметил, что рассказ отнял у него немало сил. Но он не сдавался:

– Я ж ничего плохого не хотел: вернуться к себе, жить с семьей в уединении от мирской суеты, выращивать урожай, преподавать – я же люблю детей! А Пророка это взбесило. Не смог, видимо, пережить такого, посчитал за бунт, за протестантство какое-то... Вот и получилось у меня – хотел как лучше, а в действительности навлек на самых близких мне людей такую беду, что и вспоминать не хочется. Стыдно перед ними – перед Магдой покойной, перед детьми, друзьями... И все вот это, – он показал обожженные запястья, – теперь считаю карой за глупость и эгоизм свой. Да-да, самый элементарный эгоизм! Не мог смириться, стерпеть, промолчать и теперь пожинаю урожай этих горьких посевов...

Жан-Пьер замолчал и лег на нары, закрыв глаза. Похоже, усталость взяла-таки над ним верх. Я было подумал, что он уснул, поскольку дыхание его стало глубоким и ровным, но только снова придвинулся к бумагам, как он опять заговорил, глядя уже не на меня, а в потолок:

– Но знаете, Эрик (я даже поначалу и не заметил, как он стал называть меня по имени – слишком много мыслей роилось в моей голове), Господа я не предавал. Во мне просто угасла Вера, и тот Бог, которого я представлял себе раньше – добрый, честный, справедливый, – умер вместе с ней. Нет, конечно, я не отрицаю существования высших сил. Они есть – это безусловно. Но не нам судить о них, уж коли считать, что они нас создали. Каким бы обширным ни было наше представление об этих материях, все равно оно останется лишь домыслами и фантазиями. Есть, правда, надежда, что смерть разрешит все вопросы, однако мертвые не говорят, и их бесполезно спрашивать о загробном мире. А история умалчивает, рассказал ли Лазарь Христу о виденном им за те четыре дня, пока он был умершим. Вполне вероятно, что нечего было рассказывать, когда возвращаешься из пустоты. Но самое глупое, Эрик, я считаю умолять и спрашивать о чем-то сами высшие силы. Они не понимают нас, как мы не понимаем насекомых. Они глядят на человечество примерно так же, как мы глядим на муравьев. Захотим – раздавим, а захотим – поможем выбраться из ручья, но доходили до вас молитвы хотя бы одного муравья? Вот так и с высшими силами. Коли соизволят, то вмешиваются с каким-то своим высшим расчетом, ну а коли нет, то бесполезно расшибать лоб в молитвах. Наверное, этим и можно объяснить их чудовищную порой несправедливость. И весь пресловутый Высший Суд похож скорее не на суд, а на ту запрещенную игру, как бишь ее?..

– Рулетку? – подсказал я.

– Ага, на рулетку! А разве это суд? Это игра. И фишки в ней мы! Фишки, а не слуги и рабы! Они-то по крайней мере понимают своих хозяев, а мы только фантазируем, что наши создатели имели в виду под тем или иным своим намеком. Да и какие они вообще создатели? Так, более совершенный вид жизни во Вселенной. А до настоящего Создателя, боюсь, совсем не докричишься, если до этих «творцов» такая пропасть...