Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

— Разумеется.

— Есть у вас копия?

— Да, сударь.

— Снимите еще одну и передайте следователю, ведущему дело Руссерана. Другую копию передайте… вам известно, кому. Понятно?

— Да, сударь.

В дверь тихонько постучали. Показалось бледное лицо в монашеском головном уборе.

Господин N. сделал знак, и Николя исчез. Обладательница головного убора, почти скрывавшего ее лицо, подошла ближе. Чиновник поспешно, с величайшей любезностью и почтительностью предложил ей сесть, добавив, что он целиком к ее услугам. Монахиня сказала, что у нее есть просьба к г-ну начальнику отдела. Тот ответил, что заранее готов удовлетворить любое ее желание.

Сестра Этьен — так звали монахиню — не хотела беспокоить г-на N. и отнимать у него драгоценное время; из скромности она даже не присела и быстро изложила суть своей просьбе. Ей хотелось, чтобы как можно скорее допросили и, если можно, освободили одну бедную девушку, задержанную, очевидно, по ошибке.

Господин N. заметил вскользь, что возможность ошибки исключена, ибо полиция непогрешима, как римский папа.

Монахиня, не особенно польщенная таким сравнением, не выдала, впрочем, своих чувств и заявила, что она, возможно, и ошибается. Однако та, за кого она просит, отнюдь не нахальна, как другие; у этой несчастной — ребенок, и к ней можно проявить снисхождение. К тому же у нее такой кроткий вид и она в таком отчаянии, что просто больно на нее смотреть.

Чиновник соблаговолил поинтересоваться причинами этого отчаяния, и сестра Этьен весьма прочувствованно описала мучения матери, чей младенец остался в чужом доме, брошенный на произвол судьбы. Нужно проявить сострадание и освободить задержанную…

Господин N. не видел к тому никаких препятствии, лишь бы доставить сестре Этьен удовольствие. Арест этих несчастных — чисто административная мера, и продолжительность их содержания в тюрьме определяется по усмотрению полиции; закона, который брал бы таких женщин под защиту, не имеется.

Это несколько удивило монахиню, но в конце концов она не усматривала тут ничего дурного. Жрицы веселья были в ее глазах закоренелыми грешницами, простить их мог только сам господь Бог, и если людские законы не охраняли их от произвола властей, то еще меньше защиты они могли найти в законах божеских.

Так думала сестра Этьен, ибо не знала истинных корней безнравственности. Она не понимала, что проституция, против которой так ополчались все силы небесные и земные, была неизбежным следствием узаконенного безбрачия монахов, вынужденной разлуки солдат со своими семьями.

Сестра Этьен была умна, добра, и к тому же еще красива, что немало способствовало успеху ее попытки помочь Анжеле. Она стала монахиней под влиянием экзальтации, граничащей с исступлением, экзальтации, которая толкает возвышенные души на любые жертвы и приводит их к безумию.

— Как же зовут девушку, за которую вы ходатайствуете? — спросил г-н N.

— Ее имя — Анжела Бродар.

— Анжела Бродар?! Да знаете ли вы, за кого просите?

— Но, сударь…

— Эта девица — гнусная тварь!

— Возможно ли?

— Это низкое создание!

— Поразительно! Лицо у нее вовсе не порочное.

— Никакого ребенка у нее нет!

— О, что касается этого, сударь, я убеждена в противоположном.

— Не будьте столь доверчивы, дорогая сестра, вы можете ошибиться.

— Но тон, каким она говорила!

— Как легко обмануть Христовых невест! — заметил г-н N., воздев глаза к потолку. — Вот, сударыня, прочитайте! — И он протянул монахине рапорт Николя. Вы убедитесь, что представляет собою эта презренная, сумевшая снискать ваше расположение.

Надзирательница, краснея, прочла документ.

— Все равно, — сказала она, возвращая его г-ну N., — все равно, пусть эта девушка пала, но младенец — невинная душа…

— Так вы поверили истории с ребенком? О, вы еще не знаете эти развращенные натуры!

— Ошибаетесь, сударь, я хорошо их знаю, видела многих; потому-то Анжела Бродар и тронула мое сердце своей материнской любовью.

— Материнской любовью? Вы шутите, сестра! Ха-ха-ха! Материнской любовью!

— Если бы вы сами слышали ее, то почувствовали бы искренность в ее голосе.

— Давайте побьемся об заклад! Я пошлю за ребенком.

— Благодарю вас!

— И вы убедитесь, что никакого ребенка нет и в помине.

— Все равно, сделайте это для меня. Пусть я ошибаюсь, но сделайте это, ради Бога!

— Будьте спокойны! Я ускорю разбор дела не ради Бога — ведь я грешник, — а ради вас, моя очаровательная сестра, ибо вы действительно очаровательны, и для вас я…

— Поторопитесь, сударь, — прервала монахиня, делая вид, что не поняла намека, — поторопитесь, ведь речь идет о спасении человеческой души, а может быть, и двух.

— Объяснитесь, дорогая сестра.

— Если эта несчастная Анжела Бродар в самом деле такова, как описано в прочитанном мною рапорте, то надо отобрать у нее ребенка и поместить его в приют. Там он по крайней мере получит христианское воспитание.

— Посмотрим; если вам так хочется, в этом нет ничего невозможного. Только сперва надо убедиться в том, что ребенок действительно существует; нельзя же приготовить заячье рагу, не имея зайца!

Монахиня не настаивала больше и удалилась, весьма удивленная тоном, каким разговаривал с нею г-н N. Что касается последнего, то, будучи упрямым, как все преуспевающие глупцы, он нисколько не сомневался в своей непогрешимости и даже не подумал сдержать обещание, данное сестре Этьен. К чему искать ребенка, существующего лишь в извращенном воображении арестованной? Выкинув это из головы, он взял газету, поудобнее расположился в кресле и начал читать. Но политика не шла ему на ум: он думал о сестре Этьен. Не глупо ли прятать такую красотку под нелепым монашеским одеянием! Впрочем, ей все было к лицу…

XXVIII. Жертвы произвола

Муки Анжелы дошли до такой степени, что она почти потеряла рассудок. Она никого не узнавала никого не слушала и кричала так пронзительно и жалобно, что в конце концов это становилось несносным. Проститутки, сначала жалевшие юную мать теперь готовы были ее исколотить. Вся эта история, по их мнению, слишком затянулась.

Амели допросили, и в камере ее не было. Но освобождена ли она? Пойдет ли на улицу Пуассонье? Олимпия и молодая работница из мастерской мадам Регины пытались уверить в этому Анжелу, но бедняжка предчувствовала несчастье: ничто не могло ее успокоить и заронить в душу хоть крупицу надежды. Анжела молилась, но Бог, как и люди, оставался глухим и бесчувственным к мольбам и горю девушки. А ведь ему так легко было помочь ей! Но поскольку никто не являлся, чтобы отпустить ее к Лизетте, Бог видимо, не хотел этого сделать. День близился к концу, темнота заползала в углы камеры. Анжела ничего не ела уже более суток, но голода не чувствовала. Ее сжигала лихорадка.