Другое. Сборник - Антон Юртовой

что управляющий имением, звавшийся Федотом Куприяновичем, назавтра ещё на утренней заре должен был уехать из села по неким неотложным надобностям и будет при месте лишь через день.

Гостя об этом уведомила Полина Прокофьевна, сказав обоим, что они уже сейчас могут согласовать время их деловой встречи, о предмете которой, как она выразилась, ей доподлинно известно.

Согласование состоялось; встретиться предстояло послезавтрашним ранним утром; однако такому обороту поэт не мог радоваться, поскольку затягивалось время на получение ссуды, и надо было позаботиться ещё и о пересылке суммы почтовым отправлением, так как брать деньги с собой в дорогу было бы верхом неосторожности ввиду тех же разбойников, разве лишь их толику – на сопутствующие незначительные расходы. Поделать тут ничего было нельзя, и в соображение такого обстоятельства барыня предложила поэту провести завтрашний день по своему усмотрению, в частности хоть и немного развлечь вот их, – она глазами указала на дочерей, – да пройтись, то есть прогуляться по усадьбе, не пренебрегая, конечно же, и аудиенцией у неё, на которую она его приглашает пораньше с началом дня.

Было ли ей по-настоящему ведомо, как дорого ценил он возможность отвести хотя бы часа три на своё творчество, пусть и в такой несообразной для этого, как сейчас, обстановке?

Ведь в отличие от владычицы Неееевского барыня даже не заикнулась о такой его потребности, составлявшей уже его привычку – как часть его подвижного, хотя и довольно сумбурного образа жизни.

Обходиться без сочинительства никак не входило в его планы; без него и так уже протекали один за другим целые дни, с чем теперь он всё-таки вынужден был примириться, прикинув, что пусть бы только всё как следует решилось со ссудой.

И ещё одним штрихом существенной значимости обозначался для него оконченный ужином и столь полезным общением вечер первого дня его пребывания в имении. Повод подавала Аня: на её лице и во всей фигуре он не увидел знаков уныния и подавленности, какие были явственны утром и тяготили её. Она была мила и приятна; нельзя было ею не залюбоваться. Исчезли красноты от слёз; нега таилась в чистых и манящих зрачках её глаз; на щеках укрепился отменный румянец, в котором не прибывало излишества.

– Хотите, я с вами увижусь сегодня? – спросила она Алекса, не понижая голоса и этим как бы показывая, что не собирается быть игривою или особо скрытничать, когда они уже расходились и времени для ответа ему оставалось в обрез.

– Был бы весьма рад. У меня – или?..

– Ну да, у вас. Ни о чём не беспокойтесь. Я буду к половине одиннадцатого…

– Это уже скоро. Идёт!..

Сговариваться о свидании в подобном виде считалось делом обычным, принятым не только в среде, близкой к царскому двору, но уже и на периферии, какой бы дальней в империи она ни была.

Тут имелась в виду, собственно, встреча или аудиенция, где кто-либо считался принимающим, другие же, один или несколько, выступали как ему равные или – в роли только покровительствуемых, а то и – обычных просителей. Время приёма выбиралось самое разное на протяжении суток. Не существовало ничего, в чём бы ограничивались предметы, которые могли обсуждаться сторонами. Дворянам такая традиция не могла не импонировать, так как позволяла индивидуально распределять каждому часы дня или ночи как для своих нескончаемых увеселений и праздного безделья, так и для занятий серьёзных, отправляемых не только в присутствиях, как тогда именовались гражданские офисы, или по месту военной службы, но и – на дому, в том числе будучи у кого-то в гостях

Столь рациональную, а вместе с тем и достаточно эффективную организацию внутрисословного общения просто невозможно было не совместить также с потребностями жировавшего класса удовлетворяться в неофициальном интиме или адюльтере, каковой, как и в любые времена и буквально всюду, следовало, не оспаривая, рассматривать как данность и в той обширности, а также, разумеется, и в широчайшем негласном его оправдании, в каких он мог проявляться сам по себе – как выходящий из неустранимой особенности каждого человека быть в любовных пристрастиях не зависимым ни от каких установлений и – неподотчётным никому. Он хотя и замыкался в своей таинственности и нуждался в тщательном сокрытии, но даже при той оговорке, что сословную дворянскую консолидацию он, наряду с другими на неё воздействиями, методично подтачивал и обрекал на истощение, её целям он всё-таки и служил достаточно исправно, – хотя это и приводило к умножению разврата.

Разумеется, его очевидные «минусы» нисколько и ни с какой стороны не могли пресекаться с достаточной, а тем более надлежащей эффективностью, и, собственно, этим существенным обстоятельством объяснялось то, что отделить интим от деловой сферы и приватной общительности тогдашние господа не считали нужным и даже не пытались этого добиваться.

Мода на такое проявление свободы нравов распространялась темпами неслыханными на западе Европы уже более чем за полтора столетия до описываемых здесь событий, а в наибольшем размахе – во Франции, в пору регентства там герцога Орлеанского, когда власть имущие, накопив богатства, показывали их со всею возможной пышностью и великолепием.

При этом вызывающие уклонения от устоенных укладов в отношениях между полами соседствовали с полнейшим забвением господами требований гигиены, как личной, так и – своих слуг, не говоря уже о соблюдении хотя бы элементарной санитарии внутри помещений и в людных местах снаружи – в её более позднем понимании, на что в частности указывали всесословные привычки месяцами не мыться и даже не освежать влагою своих тел («заслоняясь» от неприятных запахов обильным употреблением искусственных духов, что опять же становилось модой), а также – мириться с тем, что на усеянных конским помётом и неубираемых улицах сёл и городов, не исключая Парижа, жителям позволялось пасти домашних животных и птиц, разделывать их туши, устраивать массовые гулянья, и тут же бродили своры бездомных, нападавших на людей одичавших и злых собак, сюда выплёскивались и помои – прямо с парадных лестниц и крылец, а нередко и – из окон – как дворцов и домов богатеев, так и – хижин простонародья.

Естественно, всё это не могло не оборачиваться вспышками тяжелых и в большинстве ещё не поддававшихся достаточному излечению инфекционных заболеваний, в том числе венерических, по части приобретения которых господскому сословию принадлежало тогда несомненное первенство…

Именно в тех землях поползновения устроиться с неофициальным интимом как можно легальнее глубоко пропитывались на все лады возвышаемым кодексом феодальной чести.

Его когда-то негласно вводили под знаком неписаного корпоративного права странствовавшие и оседавшие в замках бесшабашные рыцари и землевладельцы,