Другое. Сборник - Антон Юртовой

class="sup">2; обстоятельства заставляли его не забывать о нём даже в общении с Никитой, которому он мог доверять хотя и очень многое, но лишь в той пространной части, когда ему нельзя было обойтись без получаемых от него сведений о разных сторонах внутренней жизни обитателей в имениях; самому же подступаться с этим непосредственно к барам или их челяди было ему не всегда удобно, так как те имели веские причины заводить свои секреты и не разглашать их, в особенности те из них, которые были связаны с их вещными или денежными манипуляциями или – с сословными пороками. Никита быстро сходился с дворней и чужими слугами и умел поддерживать с ними добрейшие приятельские отношения, так что помощь его в таком посредничестве Алекс по-настоящему ценил и вполне довольствовался ею. Теперь, оказавшись без своего слуги, поэт не мог обойтись без того, что становилось для него необходимостью, и он был просто вынужден рассчитывать на приставного.

Его звали Филимоном. Узнав его имя, заезжий тем пока и удовлетворился.

«Порасспрошу его позже», – решил он.

Из окна здания открывался вид на обширную огороженную дворовую территорию с парой длинных флигелей под зачернелыми от времени деревянными тесовыми крышами. В этой стороне размещались также кладовые с погребами для хранения съестных припасов и конюшня с примыкавшею к ней загородью для вольного выгула животных, полагавшегося им после трудных поездок или в их преддверии. Дальше начинался и тянулся на значительное расстояние сад с ровными, ухоженными рядами или пятнами елей, берёз, клёнов и дубняка, а также – небольшой фруктовой плантацией.

Еще дальше виделся искусственный пруд с недлинной мощёной прогулочной дамбою вдоль берега и просторною крытой кабиною на ней – для переодевания и отдыха купающихся или просто для любования оттуда водной гладью и круговым пейзажем.

За исключением двора, где туда-сюда сновали работники, эта территория выглядела теперь совершенно безлюдной.

Сбоку от сада, отделённая от него массивом густого коренного леса, размещалась псарня; оттуда, приоткрыв раму окна, можно было слышать сильно приглушённый расстоянием прерывный, беспорядочный лай и ворчание собак.

Псарня должна была составлять гордость хозяина поместья, так как могла обеспечивать эффективную и увлекательную охоту и в этом смысле позволяла в угоду амбициям владельца даже не днями, а целыми неделями удерживать в усадьбе заезжих дворян-соседей да и кого угодно, кому доводилось тут погостить или очутиться по случаю, безо всякого приглашения.

Первой из Лемовсих, кого Алекс увидел, едва только он вышел из отведённых ему комнат и сделал отсюда несколько шагов, будучи приглашён отзавтракать, была Аня; в том, конечно, была всего лишь случайность, но он мог бы сказать, что это нисколько не входило в противоречие с его намерением не отстраняться от той не касавшейся лично его своеобразной ситуации, которая должна была складываться ввиду не только постигших семью горестей, связанных с бегством Андрея и арестом отца, но и – со введением в усадьбе своего рода осадного положения, когда тут могли случиться ещё и другие столь же неприятные и непредвиденные события.

Аня поднималась по лестнице, и уже подходя к ней, Алекс ощутил произошедшую в ней перемену – и внешнюю, и душевную, чувственную, причём она, эта перемена, открывалась какою-то, видимо, совсем недавно закрепившейся двойственностью.

Её глаза, смотревшие прежде лучисто и прямо, теперь были полуприкрыты сыроватыми и покрасневшими веками; тронутый испугом и болью переживаний взгляд устремлялся больше к низу; можно было предполагать, что она много плакала, о чём свидетельствовали также посинелые оттенки по краям ноздрей её носа и отсутствие прежнего жаркого румянца на щеках. Однако её движения и вся её слегка смятая утончённость если и говорили о пока не преодолённой ею огромной изматывающей скованности, вызывавшейся, без сомнения, раздумьями о необычном повороте в жизни её семьи, а значит и в жизни её самой, но это на данный момент было ещё в ней не всё из того, что следовало бы считать существенным; было вместе с ним и другое, и оно заключалось в некоем почти что принятом и, казалось, почти дерзком решении, позволявшем ей легко смириться перед сложившимися неблагоприятными обстоятельствами, причинявшими ей страдания.

Укрепившаяся в ней устремлённость к тому, что, вероятно, могло быть известно пока только ей и никому больше, хотя и в неотчётливой форме, но обозначалась наружно уже сейчас – поскольку ей как-то сразу хватило мужества частью перебороть своё состояние унылости и печали, и на это ушли буквально какие-то мгновения.

Подавая Алексу руку, она, хоть и с усилием, улыбнулась подобием той улыбки, которая раньше представлялась ему восхитительной в её жизнерадостности и в неге и такой ему помнилась. Также он не мог не отметить, что девушка, при всей её подавленности не казалась хотя бы в малости постаревшей: роскошествующая молодость, что называется, била в ней ключом, и в её персоне пока ещё ни одной чёрточкой не выдавала себя коварная дурнота, легко поражающая женскую красоту, в особенности в тех случаях, когда она, такая напасть, появляется и обнаруживается неожиданно.

– Здравствуйте! Как я рада! Вы нам посланы свыше. Мы здесь так безутешны. Извините… – произносила она с задержками, уже оставив позади самую верхнюю ступеньку лестницы, при этом трогая платочком уголки глаз, где искрились мелкие искренние слезинки удовлетворения от встречи. – Я была готова увидеться с вами не в такой вот обстановке нашей общей неразберихи… Вы уже, наверное, знаете?.. Мне вы были очень нужны в особенности… Я пережила такое… я в отчаянии… – говорила она, не находя, очевидно, способа, как сдержать нахлынувшие эмоции.

Алекс посчитал оправданным сообщить ей, что он действительно о многом уже знает, видев по дороге её отца и беседовав с ним.

– Как странно, как странно! Это нам всем наказание. За что? – Её сбивчивый, трепетный голос начинал крепиться, однако, становилось понятным, – не для ровных и спокойных изъяснений; отдельные ноты показывали, что она, возможно, близка к истерике или даже к обмороку.

Явно не желая допустить этого, но и не собираясь прерывать обозначенного ею столь необходимым откровенного общения, Алекс энергично взял её под локоть, и они вместе сошли с места, где встретились и стояли и где как будто уже вызревало нечто неизбежное, изрядно торопившее и способное смутить их обоих, горячее, почти взрывное и одновременно печалящее.

Проводив поэта к нижнему этажу и готовясь оставить его, девушка, как ни мало продлилось их рандеву, успела спросить у него пока что одно: было ли что сказано её батюшкой о ней, Ане, при их встрече и беседе на просёлочной дороге? Чувствовалось, что