Фамильный оберег. Отражение звезды - Ирина Мельникова

Покончив с занятиями и отпустив людей, он уходил куда-нибудь в тень и лежал, ко всему равнодушный. Тяжкие думы бродили у него в голове. Думы о своем предназначении в этом поднебесном мире.

Ценность человека – только в его силе и оружии, он стремится пасть в бою, смерть от болезни – позор для воина. «Человек рождается дома, а умирает в поле» – так наставлял его старый Салагай.

Киркей знал: ему суждено погибнуть в схватке. И ни о чем не жалел, разве лишь о том, что не сумел завоевать сердце любимой…

Но однажды его нашел первый силач в улусе Адол и велел немедленно явиться к Айдыне.

Киркей летел к ней как на крыльях, чувствовал, что вызвала не случайно. Айдына ждала его в своей юрте. Вышла навстречу и только спросила:

– Я могу доверять тебе?

Киркей задохнулся от восторга. Глаза его засияли, но слова застряли в горле, и он лишь молча кивнул.

Ночью они выехали из аала. Кроме Киркея Айдыну сопровождали еще два воина – Адол и Хапчас. К утру они тайно подобрались к стану орысов, долго кружили вокруг да около, но никаких действий не предпринимали. Киркей недоумевал. Спящих можно было взять голыми руками. Сторожа у них были никудышными: дремали возле костра, который почти потух, и даже, когда всхрапнул конь Адола, оступившись на камнях, ухом не повели на этот звук.

Зато заволновались кони орысов – почувствовали чужаков. Движением руки Айдына приказала своим воинам отступить в лес. Но, верно, чего-то ожидала… Позже Киркей видел, как вышел из зарослей молодой орыс, но Айдына, застигнутая врасплох его появлением, и не подумала ускакать прочь. Больше того, она запросто могла убить его или приказать своим хозончи заарканить безоружного орыса. Но не сделала ни того, ни другого. А в довершение всего позволила схватить свою лошадь под уздцы…

Киркей напрягся, поднял лук, еще мгновение – и стрела бы пронзила орыса насквозь. Но Адол сердито прикрикнул на него, – похоже, он знал о чем-то больше Киркея. В это мгновение Айдына ударила Элчи камчой, и та мигом вынесла ее на поляну. Девушка и орыс что-то кричали друг другу. И когда воины присоединились к Айдыне, лицо ее пылало, а из глаз катились слезы.

Даже в детстве Киркей не видел ее плачущей. А сейчас она всхлипывала, как обиженная девчонка, вытирая глаза рукавом. Притихшие хозончи молча следовали за ней. А Киркей вдруг решился и подъехал к Айдыне. Было невыносимо видеть ее слезы.

– Айдына, успокойся… – только и успел сказать.

Она смерила его разъяренным взглядом, раздраженно фыркнула и вновь огрела Элчи плетью. Лошадь рванулась вперед. А Киркей вдруг понял, что их поездка была неспроста. Ради этого голубоглазого орыса выехали они ни свет ни заря и, пренебрегая опасностью, вертелись возле вражеского стана. Только эта встреча не принесла радости Айдыне.

С той поры Айдына вовсе перестала разговаривать с Киркеем. Несколько раз он видел, как она поднималась на Изылтах и подолгу оставалась там. А однажды услышал ее пение, и столько боли и бесконечной тоски было в этой нехитрой мелодии, что у него зашлось сердце от безысходности. Это голубоглазый орыс заставил горевать Айдыну. Это из-за него она расплела девичьи косы…

В то мгновение он поклялся верховным богам непременно найти и убить орыса. И не исполнил свою клятву, когда нашел его вскоре – раненого, измученного – в яме-ловушке…

Он притащил орыса в аал на аркане, бросил возле юрты Айдыны. Она выбежала из юрты, кинулась к пленнику. Киркей спешился, буркнул:

– Бери его! Делай что хочешь!

И, скрипнув зубами, отвернулся. Не было сил видеть лицо любимой. Оно скривилось от боли, на глазах выступили слезы.

– Мирон! – Айдына встала на колени перед потерявшим сознание орысом, принялась поспешно развязывать веревки. Адол рванулся ей на помощь, но Киркей стоял молча, как вкопанный. Наконец веревки упали на землю. Адол, смотав в кольца аркан, бросил его Киркею. Тот поймал и отошел в сторону, наблюдая за Айдыной и орысом. Она приподняла голову пленника, обтерла платком грязное лицо…

Орыс открыл глаза. Прошептал, расплывшись в счастливой улыбке:

– Нашел!..

И вновь его голова безвольно упала на грудь.

Айдына вскочила на ноги. Опять ее взгляд стал жестким, лицо непроницаемым. Бросила сквозь зубы Адолу:

– Отнеси его в юрту к Ончас!

Глянула на Киркея.

– Смотри, если хоть волос упадет с его головы…

И крикнула, отвернувшись:

– Никишка, иди сюда!

Из-за юрты показался еще один пленник. Этого орыса днем раньше нашли в тайге охотники. Но Айдына встретила его как родного. Велела переодеть, накормить…

Пленник с радостью скинул грязную, всю в копоти и дырах одежду. И еду умял с удовольствием. Затем Айдына позвала его к себе, и они о чем-то долго разговаривали. Правда, после беседы ее лицо помрачнело, и она велела Киркею вернуться в тайгу с наказом изловить всякого орыса, которого удастся обнаружить на болотах ли, в горах ли…

На пепелище воины Киркея наткнулись на обгоревшие кости трех лошадей, но человеческих не нашли, из чего сделали вывод, что орысы благополучно вырвались из огня. Найти кого-то из казаков, спасшихся от лесного пала и рассыпавшихся по окрестным горам и долам, так и не удалось. Правда, на перевале они заметили несколько всадников. Но были ли то орысы или кто-то другой, не разглядели. Слишком далеко, да и Киркей не спешил объявляться. Просто отметил, что чужаки бродят по тайге. А чужаков всегда нужно опасаться.

На обратном пути решили проверить ловчие ямы. И на дне одной из них обнаружили окровавленного орыса. Думали, что погиб, напоровшись на колья. Но нет! Оказался живучим. Шевельнулся, застонал. Не будь рядом Адола и Хапчаса, Киркей и пальцем не шевельнул бы, чтобы вытащить раненого из ямы. Пусть бы подох, собака! Никто не звал его в кыргызские земли!..

Киркей вздохнул. На свою голову спасли они орыса. Не ведает Айдына, что творит! Поступает как женщина, а не как воин!

Он сжал рукоять боевого ножа. Ничего, придет время, и он порвет орыса на куски! Посчитается с ним за свою несбывшуюся любовь и за те мучения, что она ему принесла!..

Несколько дней Мирон выкарабкивался из тесного плена жутких видений, рвался из душившего его кокона, боролся с лихорадкой и болью, ломавшей и раздиравшей тело. Сквозь мутную пелену бреда являлись ему то старик с седыми космами и перьями на голове, то старуха с темным, как старый корень, лицом. Старик мельтешил, точно мошкара над фонарем, окуривал Мирона пахучим дымом, подскакивая и кривляясь, стучал в бубен, звенел бубенцами на одежде, что-то хрипло бормотал…

Сполохи огня метались по стенам, извивались в пляске уродливые тени… Низко склонившись, старуха тоже что-то бурчала и, приподняв ему голову, подносила к губам пиалу с горьким отваром. Он послушно его выпивал и снова впадал в забытье, в котором к нему снова и снова приходил отец с окровавленной головой и все просил о чем-то, умолял, хватал за руки, тянул куда-то, но Мирон вырывался, отталкивал его, изнемогая и от борьбы, и от страха…