В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через два часа Гершону Лурье, его жене, дочери и маленькой внучке вместе с другими евреями местечка приказано прибыть к зданию полиции. Оттуда их отправят в соседний город, в еврейское гетто.
Те, кто не подчинятся этому указанию, будут расстреляны. Об этом предупредил вчера полицай — немолодой дядька, зачитывавший приказ властей с выражением некоторой отстраненности на лице: мол, это всё немцы и бургомистр, а он, полицай, тут вовсе ни при чем.
Лурье прекрасно понял значение приказа. Все эти разговоры о гетто — для отвода глаз. Евреев отправят прямиком на смерть, как это было в Прилуках, Ромнах, Полтаве и Конотопе. Согласно рассказам беженцев, там немцы тоже действовали обманом, не раскрывая своих намерений до самого последнего момента.
Тем не менее весь вчерашний день люди собирались в дорогу, увязывали вещи. Поди знай — а вдруг и вправду что-то понадобится… Потому что надежда жива, пока сам человек жив, пока не поставили его на краю рва перед пулеметами. И вот все собрано, прошла и бессонная ночь, мрачное утро позевывает за окном.
— Пойду посижу в спальне, — с бледной усмешкой говорит Лурье.
— Ну иди, — разрешает Бася.
Даже в эти последние минуты она не перестает хлопотать по хозяйству. На кухне горит огонь в русской печи, булькают варевом три больших чугуна. Хозяйка — она хозяйка и есть.
В горнице сидит дочь Мира, читает Тургенева. С приходом немцев она не отрывается от книжек. Из дома давно выброшена всякая подозрительная литература, осталась лишь хорошо проверенная классика. Вот Мира и сидит в горнице у окошка, читает «Записки охотника» вот уже третий день подряд. И все эти дни книжка раскрыта на одном и том же месте, на рассказе «Певцы». Что и говорить, странное чтение… Как видно, трудные мысли одолевают женщину, мешают переворачивать страницы.
Мира приехала сюда на летний отдых с дочерью Ниночкой. А так-то она живет в Киеве, муж работает там инженером в строительном тресте. После того как разразилась война, она какое-то время колебалась, переписывалась с мужем, решала, как поступить: вернуться в город?.. остаться в местечке? Но переписка быстро оборвалась, потому что мужа забрали в армию. Это определило выбор женщины — остаться с пожилыми родителями, тем более что Лурье намеревался эвакуировать семью на восток. Но немцы наступали быстрее, чем велись приготовления к отъезду. Когда Бася объявила наконец о готовности, пришли известия о том, что враг перекрыл единственную дорогу.
Что теперь остается Мире Григорьевне? Остается сидеть в горнице и читать Тургенева — «Записки охотника», рассказ «Певцы».
Вокруг Гершона Моисеевича мертвая тишина. Ниночка сейчас у Натальи Гавриловны, которой принадлежит дом. Эта немолодая вдова бездетна, ее муж погиб еще в Первую мировую, двадцать пять лет назад, и вот теперь маленькая девочка-болтушка пришлась ей по сердцу. Скучно жить, когда в твоей жизни есть только дом, и сад, и церковь по праздникам. А тут — бегает рядом такое забавное существо, безумолчно звенит тонким голосом-колокольчиком.
Больше двадцати лет снимает семья Лурье квартиру в доме Натальи Гавриловны, и обе стороны довольны. Если и были какие-то трения, то исключительно из-за Ивана Гавриловича, брата хозяйки, горького пропойцы. К тому же, напившись, Иван Гаврилович обычно лез в драку. Жил он неподалеку и, случалось, заявлялся к сестре, чтобы поскандалить. С приходом немцев пьяница и вовсе обнаглел. Да и многие другие христиане, включая хороших знакомых, словно перестали замечать евреев, будто те и не люди вовсе.
— Гершон, обедать! — кричит из кухни старая Бася.
Кричит своим обычным голосом, как кричала ежедневно в течение долгих лет. Лурье проводит ладонью по лбу, еще раз припомнив то, что занимает его мысли с утра. Во сне явился ему в сияющем ореоле праведника покойный отец, рабби Моше бен Арье Лурия. Печальны были отцовские глаза, белая борода серебрилась во тьме, как лунная дорожка.
— Пришло твое время, сынок, — грустно сказал старик, — время уходить.
— Куда? — только и смог вымолвить Гершон Моисеевич.
Рабби молча возвел глаза к небу.
— Слаб я, отец, нет мне помощи ниоткуда, — взмолился Лурье-младший. — Взгляни — женщины на мне, на кого им еще опереться? Что с ними будет?
— Вспомни о талисмане! — ответил праведник Моше бен Арье Лурия и растаял в ночной темноте.
Вспомнить о талисмане! Похоже, это последний отцовский завет, который остался ему в преддверии неминуемой гибели. Не бог весть что, но другого не будет. Этот талисман с незапамятных времен переходит в семье из поколения в поколение. Семейная легенда гласит, что он изготовлен руками великого раввина Ицхака Лурии, именуемого еще Святым Ари. Что прежде, чем взять в руки перо и пергамент, Святой Ари многие дни постился, и вчитывался в старинные свитки, и вставал на молитву, и размышлял о значении букв, претворяя их в числа, и высчитывал значение чисел, возвращая их в буквы. И лишь потом, спустя несколько месяцев, великий рав Ицхак Лурия начертал эти буквы на клочке пергамента, вдохнув в них неизбывную силу Святого имени, искру Его немеркнущего огня.
Лурье поднимается с табуретки и открывает нижний ящик комода. Там, в ящике, хранится все еврейство Гершона Моисеевича: аккуратно сложенный талес, молитвенные принадлежности, молитвенник-сидур и Танах в черном переплете. Здесь же и упомянутый отцом талисман.
Лурье вынимает святую вещь из ящика, разворачивает тряпицу, в которую она завернута, и кладет перед собой. Вот он, пожелтевший кусочек пергамента, вложенный в позолоченную ладанку с тонкой цепочкой, чтобы можно было повесить на шею. На пергаменте — короткое слово «Ш-д-й», Шаддай, обозначающее одно из Имен Всевышнего, и еще четыре отдельно стоящие буквы: йуд, алеф, вав и снова алеф. И каждую букву венчает корона, а вокруг рассыпаны неведомые значки, линии и стрелки, также начертанные рукой великого знатока и учителя каббалы, святого раввина Ицхака Лурии. Здесь, видимо, и заключена та
