Метели, декабрь - Иван Мележ

Дремлите, дремлите! Скоро проснетесь! Разворошим ваши берлоги замшелые! Новый год этот будет действительно новым! Увидите!

Только разделся, присел к столу — Лиза тут как тут. Сразу поняла настроение секретаря райкома. Моментально появилась тарелка с хлебом, тарелка с рагу и пюре, стакан чаю. Ел молча, сосредоточенно и быстро, незаметно для себя по давней привычке налегал на хлеб. Аппетит сегодня был отменный. Башлыков все уничтожал со смаком.

Был озабочен, спешил, а память снова воскрешала школу, ее, разговор с нею. «К тебе приехал…» Сегодня, как стемнеет…

Снова было крыльцо, сонливая тишина и снежная суетня. Уверенный, радостно возбужденный человек твердо шагал по улице к райкому.

На дворе виднелись следы, припорошенные снегом и совсем свежие. В коридоре пахнуло теплом жилья, знакомой надежной жизнью. Впотьмах он привычно направился к двери приемной. Миша, что склонился над какой-то бумагой, сразу вскочил. Вскочил, разумеется, с готовностью исполнить все.

— Добрый день, Алексей Иванович! С Новым годом вас! — сказал, будто подарок поднес.

Башлыков тоже поздравил приветливо, сдержанно.

Френч, галифе Мишины были помяты, но складная фигура его выдавала человека энергичного. От внимательного взгляда Башлыкова не ускользнуло: Мишино лицо, сероватое, утомленное, говорило — спал Миша мало. Погулял, видно, в честь Нового года.

— Погоди. Потом, — остановил Башлыков Мишу, что вошел за ним с папкою, показал рукой подождать в приемной.

Как всегда собранный, подтянутый, через несколько минут Башлыков вышел из кабинета. Из каждой комнаты доносилось искреннее, взволнованное: «С Новым годом!» Короткое пожелание и крепкое, дружеское рукопожатие.

На поздравление и пожелания откликались охотно, радостно, особенно женщины. Чувствовалось, что все жили с ощущением Нового года. У каждого были свои надежды, и надежды радостные. Всякий раз, когда поздравлял, пожимал руку, возникало чувство особого товарищества, единства, которое трогало и самого. Очень хорошо это, человечно — оказал внимание, проявил такт в таком будто незначительном деле.

Правда, бросилось в глаза: люди жили словно не на земле, витали где-то в праздничных мечтаниях. Похоже, что никто не работал по-настоящему. Не было рабочей собранности. Это не понравилось: не ко времени беззаботность, размагниченность.

Утешало, успокаивало, что двое — второй секретарь Сташевский и заведующий отделом кадров Сагойдак — в районе, Коржицкий тоже собирался ехать. Помчал только что, с утра, в район и Кудрявец. Это подтверждало, что люди из райкома и в этот день с народом. Что и сегодня что-то делается для великого дела, которому так необходимы темпы и которому этих темпов не хватает.

— Сводку, — попросил он, вернувшись снова в приемную.

Миша ответил: сводка на столе. В голосе было удивление: как это он, Башлыков, мог подумать, что Миша станет ждать, когда ему прикажут принести ее? Может, еще начнет готовить после того, как напомнят? Будто Миша не знает, что требуется в первую очередь.

Башлыков подошел к столу. Действительно, на самой середине белел лист. Башлыков нетерпеливо схватил его. Рост есть. Цифры снова пошли в гору. Но какой ничтожный рост. За неделю пятьдесят пять хозяйств. Меньше процента от общего количества дворов. За целую неделю. Черепашьи темпы.

Вошел Миша. Башлыков поднял глаза: что еще? Миша сказал: надо подписать. Значит, подписать, послать в окружном. Расписаться в своем отставании. В неумении повести народ за собой. Мимоходом удивился: Миша некстати был весел, беззаботен. Но не сказал ничего, промолчал.

Когда протянул подписанную сводку, увидел, Миша по-прежнему посмеивался. С каким-то, должно быть, намеком. Фамильярно.

Миша засмеялся дружески, заговорщицки.

— Соня вчера про вас сказала, — пояснил он. — Гляди, говорит про вас, вот пример тебе!.. Она считает, что я, как она выражается, за каждой юбкой готов погнаться! Что я только и думаю про их юбки…

Башлыкова не очень устраивал такой разговор и совсем не понравилось Мишино панибратство, но стерпел. Помнил, что Новый год и это обязывает к чему-то.

Миша еще осмелел.

— Алексей Иванович, можно по секрету? — Он чуть не подмигнул. Поведал как тайну, как другу: — Девчата все просто восхищены вами. И дивятся!..

— Чего это? — нахмурился Башлыков.

— Дивятся, что молодой вы, красивый, а никого из них не замечаете! Они глядят на вас, а вы хоть бы одним глазком! Саша, Соня, Маруся, Сара — все дивятся!

— Скажи, пусть не дивятся.

— Я понимаю, положение ваше, — сказал Миша умудренно. — Положение, оно и есть положение. Каждый шаг видит все местечко, весь район! Могут высмотреть то, чего и не было! Надо помнить о каждом шаге. Но и так нельзя. Что за молодость без любви!

Башлыков прервал его:

— Миша, сводку надо послать сейчас же.

Миша глянул и все понял. Лицо и осанка его мгновенно изменились.

— Есть, — отрапортовал он. Ясно было, разговор на эту тему излишен. Глаза и весь Миша ожидали распоряжений. Но больше их не последовало. И Миша исчез за дверями.

Оставшись один, Башлыков подумал, что в чем-то неправильно повел себя с Мишей. Конечно, работник он неплохой. На своем месте. Но панибратство ни к чему. Надо гнать такое панибратство. Преподать урок надлежащий.

«Завелся ночью и никак не может перестроиться на рабочий лад…» — пронеслось в мыслях. Но больше волновало другое. И упоминание о том, что девчата дивятся, и слова Миши о его положении. «Каждый шаг все местечко видит…»

Снова ворвалось — школа в Глинищах и облик той. «К тебе приехал». Сегодня, как стемнеет…

Он заставил себя успокоиться. На столе лежали другие сводки — из сельсоветов, из райзо, был пакет из окружкома. Прочитал все быстро, протянул руку к «Правде», что лежала рядом на столе. Здесь он оставил ее вчера с намерением вернуться, перечитать. Перечитать на свежую голову, углубиться, вдуматься. Выяснить все. Вчера он был для этого слишком возбужден.

Он читал. Рука его нашла карандаш. Важные мысли он имел привычку подчеркивать.

Читал уже не так быстро, как вчера. Это было совсем не то, что вчера, горячее, лихорадочное чтение, когда он нетерпеливо забегал глазами вперед: а что дальше, а как там? Ему сегодня важно было вникнуть глубже, выяснить все. Взглянуть трезво.

Сегодня он читал не торопясь, медленно. Раз за разом даже возвращался назад, когда отмечал особо важную мысль. Читал, можно сказать, более трезво и рассудительно. Однако и это, сегодняшнее чтение не было абсолютно спокойным.

Потрясло Башлыкова, как и вчера, прежде всего то, что Сталин отвечал на самые острые, жгучие вопросы. Хоть Сталин в своем выступлении, как он сам сказал, высвечивал теоретические основы положения в деревне, для Башлыкова все, что он читал, имело прежде всего значение практическое. В сталинском выступлении он, во-первых, искал ответ на то, что тревожило и мучило. Читая, Башлыков почти все время чувствовал рядом Апейку, чтение это было как будто продолжением того спора, который они фактически непрерывно вели. Похоже было на то, что Сталин вмешивался в их спор, высказывал свое мнение.

В выступлении Сталина Башлыков искал поддержку себе. Он, естественно, не сомневался, что его взгляды во всем совпадают со сталинскими, что это его, Башлыкова, взгляды во всем большевистские. Он был уверен, что не мог ни в чем ошибиться, что не могло чутье обмануть его. И с наслаждением находил все новые доказательства правильности своих суждений. Как и вчера, в поддержку себе перечитывал слова Сталина об отношении крестьян к земле на Западе и у нас. И Апейка, и Гайлис никак не могли втолковать себе, понять простую истину, что земля у нас не частная собственность, что никому не дано право ее присваивать. Башлыков в мыслях переносился в Курени, на глинищанский сход, с возмущением вспоминал голоса-угрозы: «Не дадим», «Не согласны». Какое право имели они не отдавать землю, которая принадлежит не им, а народу, государству. Он пожалел, что тогда, на собрании, в деревне, сам не додумался, не сказал этого.

Отсюда вытекало другое важное, что Башлыков прочитал в речи. Он, Башлыков, не ошибся, увидев опасный ход в Апейкиных поучениях о «психологии» и некоем индивидуальном подходе к крестьянину. Вот тут, где Сталин вспоминает про Энгельса и про нас, он же фактически высмеивает «мудрых подходчиков». Фактически строго осуждает оппортунизм, миндальничание, спекуляцию на «чуткости»! По существу, судить надо Апеек и Гайлисов.

Снова, как и вчера, его особенно волновала и радовала та часть выступления Сталина, где он объявлял о переходе от политики ограничения кулачества к раскулачиванию. Башлыков еще вчера сразу отметил этот факт как факт необычайный, в полном смысле исторический. Сегодня трезвый его, проницательный ум еще сильнее осознал все значение этого, одного из самых решительных шагов в революции на селе. Здесь, видел Башлыков, Сталин особенно крепко бил по осторожненьким тихоходам типа Апейки, с особой смелостью звал вперед. Башлыкова просто захватила твердость и решительность Сталина.