Метели, декабрь - Иван Мележ

Постепенно возвращалось спокойствие, возвращалась и уверенность. Даже захотелось уже взглянуть ей в глаза. Пусть не думает о ней, Ганне, чего не следует!

Смело открыла дверь.

— Портишь глаза все? — сказала почти с вызовом.

Параска неохотно оторвалась от стола. Но встретила неожиданно довольной, даже счастливой улыбкой.

— Пьеску выкопала! Такая смешная! Смеху будет на все Глинищи! Тут одна ролька есть вдовы-барыни! Хочешь, дам тебе по знакомству?

— Нашла, о чем, — упрекнула Ганна.

— Нет, я серьезно! Соглашайся, пока не поздно! А то передумаю, сама возьму! Завидная ролька! Карьеру можно сделать мигом! Сразу прославленной артисткой стать! На все Глинищи прогремишь! Ну?

— Хватит мне той славы, что есть уже.

— Вот чудачка! Удачи своей не берешь! Ну, что ж, я предложила! Дело твое! Кусай потом локти себе! — Параска помолчала, почти не меняя тона, сказала — Заезжал твой бывший. — «Бывший» сказала с нажимом.

— Говорил что? — не скрыла тревоги.

— Нет, ничего. Посмотреть захотел! Соскучился!

— И не подождал!

Поговорили еще в том же духе. Параска вдруг с какой-то решимостью отчаяния предложила:

— Давай гульнем! Первый же день нового года как-никак. Не будет же больше первого!

…Вчера был вечер в школе. Полно мужиков, баб, учеников. Как всегда, и в классах, и в коридорах, и под окнами. Доклад был Параскин про новый год, ученики группками и по отдельности пели песни, читали стихи. Поставили и пьесу маленькую. Поздно начали и поздно кончили, за полночь. Параска, счастливая и утомленная, поздравила Ганну и завалилась спать…

Параска вдруг забегала, кинулась в угол, где стоял шкаф с одеждой, выхватила оттуда бутылочку, которая блеснула густо-красным.

— О! Наливка вишневая!

— Галина Ивановна спит уже, — попробовала угомонить ее Ганна.

— Ну, так мы тут!

Параска смела со стола книжки, журналы, тетрадки, поставила бутылку. Ганна поспешила на кухню. Стараясь не шуметь, второпях принесла что было закусить. Как знала, с утра приготовила студень. Так что закуски оказалось достаточно.

— Ну вот! — И слова, и взгляд Параски говорили, что она добилась того, чего хотела. С пониманием важности момента подняла чарку с наливкой, стукнула ее о Ганнину. — Чтоб добрый был год!

— Хорошо бы.

— Да и не год. Десятилетие начинается, — сказала Параска задумчиво. — Десять лет… Какими они будут?

Она тут же смахнула грусть: не для того сели за праздничный стол. И говорила, и держалась весело, по-дружески, вида не подала, что в обиде на Ганну. Наоборот, подчеркивала, что желает Ганне только добра.

Ганна видела, что доброжелательность ее от души, и ей становилось все легче, вольнее. Наконец разошлись так, что друг друга со смехом сдерживали, напоминали: Галина Ивановна спит.

Спать ложились веселые, довольные вечером, друг дружкой.

В кровати, в темноте, Ганна почувствовала, как все поплыло. Забрала, захмелила сладкая Параскина наливка. Во хмелю Ганне чудилась дорога среди белого поля, пустой шлях, Башлыков в возке. Видела и себя рядом с ним так явственно, будто и вправду сейчас сидела там с ним. Память воскресила их разговор, послышались, заволновали его слова: «Надо учиться!.. А может, в местечко давай? Там легче будет учиться… У нас артели там… Оттуда тебе все дороги открыты… Я сам с того начинал. Расписаться не умел… Главное… проявить настойчивость. И всего добьешься!.. Ты сможешь, я вижу!..» Слушая это, полнилась неукротимым, радостным волнением. Представила себя, незнакомую, чисто одетую, статную, в местечке, в Юровичах. Не одна была там, с ним! Совсем уже городская, такая грамотная, как Параска. Мечты эти неотступно пыталось сломать недоверие: «Навоображала себе бог знает чего! Так это все просто!» И все же видела местечко и себя в нем и Башлыкова, и голова кружилась от неисполнимого, что чудилось уже как реальное. «Новый год, — пронеслось в мыслях, — принес важное. Новое начинается. Началось!..» Чувствовала, как бы разорвалось или вот-вот разорвется все, что опутывало, связывало ее.

И вдруг холодком обдало: знает ли он про Евхима? Что у нее такой муж, из такой семьи. А если не знает и доведается, то что скажет? Но это развеялось легко: мало ли кто был ее мужем! Что было — сплыло.

Во сне ей привиделся город. Не Юровичи, а какой-то невиданный, громадный. И снилось, что она блуждает, блуждает по незнакомым улицам, ищет и все не может найти свой дом. В отчаянии пытается отыскать Башлыкова, он знает все. Но и его не может никак найти…

На другой день в сумерки, под вечер, она снова была у дороги. Сразу в потемках увидела возок. Башлыков еще издалека высмотрел ее, быстро подъехал. Когда свернули в лес, Башлыков спросил неожиданно:

— Ты была в Наровле?

— Не… — удивилась она.

— Я всего один раз. Съездим?

Она поняла, сказал не случайно. Обдумал заранее. Ответила не колеблясь:

— А чего ж.

— Так и быть, отметим Новый год и встречу!

Он повернул возок на дорогу. Мимо двух косогоров спустился к гати. На гати, где по обе стороны раскинулось открытое поле, вольнее буйствовал ветер. Болота. Когда поднялись шляхом, миновав их, по дороге навстречу прошли сани. Молча разминулись. В темноте не разобрать, кто. Их, должно быть, не узнали.

Снова остались одни, наедине с темнотой, с ночью.

— Устал я, — признался откровенно Башлыков. — Все эти ночи — собрания, сходы. И безуспешно, можно сказать. Не поддаются мужики. Руками и ногами за клочки свои держатся. Как в твоих Глинищах.

Он упомянул про Глинищи без издевки, как бы шутя.

Ей нравились его искренность и доверие. Тронуло и то, что так просто признался, будто у нее поддержки искал.

— Трудно ето людям, — сказала она, успокаивая его. — Все ж кровью наживали. А тут сразу отдай.

— Знаю, что нелегко… Но объясняем же, вбиваем в головы: никто не отбирает. Объединяем ради вашего же добра. Чтобы вылезть из бедности, из голода.

— Много слышал мужик всяких посулов на веку, потому и верить непросто.

— Да, наследство прошлого живет. Но пора уже и отвыкать от этого наследства!.. Глушь, понимаешь, дикая! Сколько ни толкуй, не доходит!

— К мужику подход нужен, — как более искушенная, добродушно посоветовала Ганна. Попрекнула по-дружески: — У тебя подходу не хватает. Горячий ты, быстро хочешь! По-городскому все меряешь!.. Ты гляди вот, как Апейка!..

— Апейка, Апейка!.. — раздраженно прервал ее Башлыков. — И глядеть не хочу, как Апейка! Апейка хромает — правый уклон явный!

— Уклон или не уклон, не знаю. А только у него подход! Хитрый он!

— Хитрый. Это правда, — согласился он охотно. Засмеялся даже: ловко подметила. — А я не люблю хитрить, — признался в чем-то очень ему важном. — Я люблю просто, по-рабочему! По-партийному… Я все время до сих пор среди рабочих жил, — с гордостью и доверительностью приоткрыл он частичку своего прошлого. — На железной дороге… Привык резать напрямик. И впредь так буду.

Ей не хотелось спорить с ним. Но была не согласна с тем, что он говорил, в жизни не всегда это разумно — резать. Решилась помочь, подсказала:

— Знаешь, временами в обход быстрее дойдешь, чем напрямик.

— Это на болоте, — отозвался резко, даже с насмешкой. — В политике надо только прямо идти.

Она промолчала. Затаив обиду, подумала: все ж они разные очень, самолюбивый он чересчур, не умеет слушать. Ехали снова молча и словно чужие. Башлыков, видимо, чтоб разрядить эту тягостную молчанку, отчужденность, разоткровенничался:

— Не приживусь я никак на вашей земле, не привыкну к вашим порядкам. По дому своему тоскую. — Как затаенную мечту открыл: — Вот выполню тут задание и попрошусь назад, к своим. В Гомель, на чугунку.

И это не понравилось: хоть и посмеивался, а словно бы хвалился городом, порядками городскими. Будто превосходство свое высказывал. Но не откликнулась на его попытку примирения больше из-за прежней обиды. Пусть знает, и мы тоже не лыком шиты, и мы с гонором.

Башлыков замолчал. Потом вдруг взволнованно заговорил о том, как был в Куренях, в ее хате, как с родителями ее познакомился.

— Мать у тебя с характером!

— С характером… — согласилась она.

Все, что было до этого, мгновенно выветрилось из души. С нахлынувшим холодком в груди ждала, что скажет сейчас про Евхима. Ждала, как удара.

Долгим, нескончаемым казалось это ожидание. Пока ждала, злилась на себя, на Башлыкова, что затеял этот разговор, душа словно закаменела. Готова была уже как могла встретить удар, когда Башлыков настиг ее вопросом:

— Ты почему одна? — Пояснил: — Не замужем?

Она прислушалась, стараясь понять: искренно ли он это, правда ли не знает или пошутить над ней вздумал? По тому, как спросил, трудно было понять, чувствовала только, что вопрос этот для него важен. Что, может, думал об этом.