Пастырь Добрый - Сергей Фомин

   «Я неграмотный», — часто говорил он, когда слышал и примечал у кого–нибудь нечто холодное, умовое в мысли, религиозном сочинении, разговоре. Бывало, заумствуешься при нем, вознесешься, пустишься в величайшую отвлеченность, а он скажет, смеясь: «А я неграмотный, не понимаю», — и этим вернет к чему–то более теплому, действительному, более истинному и насущному. Ум же у него был глубокий, светлый, способный все понять. Единственный человек в Москве, с которым можно было говорить обо всем, твердо зная, что он все поймет, был он. К нему шли советоваться и делились с ним, плакали священники, ученые, писатели, художники, врачи, общественные деятели и «неграмотный» их понимал.

   Я позвал однажды на его службу, за Литургию, знаменитого художника М. В. Н.[естерова] [10], никогда раньше его не видавшего. Он отстоял всю долгую службу, был у о. Алексея, пил с ним чай, и когда я спросил его: «Ну что, как?», — ответ был: «Да чего уж, чудесный, из–под рясы отовсюду мальчишки выскакивают, настоящий он, подлинный». «Мальчишки выскакивают». Чудесно сказано. О. Алексея ни на минуту нельзя представить без людей, без толпы, которая обступала его и жужжала вокруг него как пчелы, и дети особенно; правда, что мальчишки сыпались даже из–под рясы, когда при выходе из храма его рука уставала благословлять, а от любящего и ласкового напора толпы ему становилось тяжело дышать, и приходилось провожать его через толпу, чтобы она не заласкала его.

   Он горячо любил и чтил покойного настоятеля оптинского скита о. игумена Феодосия [11], и обоюдно был глубоко чтим этим благодушным, любящим, тихо–величавым старцем. Карточка о. Феодосия стояла на столе у него. Он был однажды в скиту у о. Феодосия и рассказывал, как отец Феодосий с необычайным радушием угощал его какими–то особенно большими блинами «по–оптински». Часто, потчуя чем–нибудь, о. Алексей приговаривал: «Что же вы не кушаете, это ведь по–оптински?» О. Феодосий приехал как–то в Москву, посетил храм о. Алексея. Был в церкви, видел как идут вереницы исповедников, как истово и долго проходит служба, как подробно совершается поминовение, какие толпы народа ожидают приема, как долго длится этот прием. Видел и сказал о. Алексею: «Да, на все это дело, которое вы делаете один, у нас в Оптине несколько человек понадобилось бы. Одному это сверх сил. Господь вам помогает» [12].

   Об о. Анатолии Оптинском [13] батюшка отзывался с такой любовью, с таким признанием, и с таким благоговением, как ни о ком из живущих подвижников и духовных отцов. Мы с ним одного духа, много раз говорил он. И это так и было: одного духа любви благодатной, всепрощающей и всеисцеляющей силой любви. Самое лицо его делалось особенно светлым, когда он сам или при нем другие говорили об о. Анатолии. Никогда и ни в чем не усумнился он в глубокой правде и мудрости всех путей, дел и советов о. Анатолия. Причина совершенно ясна: ни в ком не видел о. Алексей такого совершенного понимания и воплощения старчества, как служения любви, как в о. Анатолии.

   Связь его с о. Анатолием была неразрывна и глубока. Хотя у отца Анатолия он был только один раз, о. Анатолий, по собственным словам его, переданным батюшкой, «проезжал раз мимо церкви Клёник, хотел заехать, да народ давно ждал в другом месте, нельзя было». Между ними было общение, которое, шутя, близкие называли «безпроволочный телеграф». Была благодатная близость, благодатное единство старчествования. Сколько раз я в этом убеждался. О. Анатолий всегда москвичей посылал к о. Алексею. То же делал о. Нектарий [14], другой Оптинский старец, который однажды сказал кому–то: «Зачем вы ездите к нам? У вас есть о. Алексей». Это оптинское свидетельство об о. Алексее нельзя не признавать величайшим по значению. В нем выражено глубокое единство опытно–духовного пути о. Алексея с тем, которым шло Оптинское старчество, истоком своим восходящее к великому старцу Паисию Величковскому [15] и через него к Афону и живому святоотеческому преданию всего Православия. О. Алексей был Оптинский старец, только живущий в Москве. В этом заключена величайшая радость и величайший смысл. У о. Алексея была живая связь с Оптинцами — духовными и светскими питомцами Оптинского духа и поучения. Из всех русских монастырей в глазах о. Алексея Оптина пустынь была высшим, совершеннейшим очагом истинного подвижничества и старчества — этого святого иноческого пастырства.

   Однажды о. Алексей спросил: «Думали ли вы отчего все святые апостолы, все до единого приняли мученический венец, погибли на крестах, были усечены мечом, а апостол Иоанн Богослов дожил до глубокой старости и мирно скончался. На отрицательный ответ о. Алексей сказал: «Оттого, что у апостола Иоанна была такая безпримерная, великая, неодолимая христианская любовь, что ее силе и мучители покорялись, и гонителей обезоруживала она, их злобу она загасила и превратила в любовь» [16].

   О любви были все наставления, все слова, все проповеди покойного о. Алексея. Он бывало исповедует во время Литургии и прислушивается к проповеди, произносимой кем–либо из сослужащих вместо причастного стиха. Однажды одному сослуживцу–священнику пришлось прочесть перед Литургией слово св. Иоанна Златоуста. Оно поразило священника одной мыслью, которую он и выразил в своей проповеди. Почему Бог не создал всех равными, одинаково умными, прекрасными, богатыми и сильными? Потому, что тогда не было бы места и дела любви на земле: любовь покрывает недостающее — ты богат, другой беден, люби его и любовью восполнишь недостающее ему; ты умен, другой малоумный, люби его и любовью восполни его скудость, ты образован, а он нет — люби его и твоя любовь заставит тебя дать ему знание и т. д. Получается при неравенстве природном круговое восполнение любовью: ты богат, но скорбен, другой беден, но весел — любите друг друга и вы обоюдно восполните недостающее. Любовь здесь свобода и полнота. Еще во время Литургии о. Алексей улучил минуту и шепнул священнику: «Какое глубокое слово вы сказали». Слово в действительности не принадлежало священнику, но он понял, как безконечно дорога была о. Алексею каждая мысль, уясняющая единое и высочайшее, чему служил он, — любовь. Он сиял, глаза его источали голубой радостный свет. Он был счастлив и, наоборот, как тревожен и печален становился о. Алексей, с какой святой страстностью противился он всякому слову проповеди, книг, мыслей от кого бы они ни исходили, если они преуменьшали или не уделяли достаточно места любви: все было тогда не так, не нужно, он становился строг, почти грозен (если вообще приложимо к нему это слово, а как–то в особом великом смысле оно приложимо), он знал, что забывший о любви, что бы он ни говорил и как бы ни говорил, говорит ложь, ибо Бог есть любовь, а лжи о. Алексей не терпел ни в чем и никогда, сам же он, говоря о любви, плакал, сердце его болело: чего ему стоили такие проповеди: любовью о любви, — знает тот, кто видел его вернувшегося с амвона к престолу, после проповеди. Он был бледен, слезы текли по лицу: он хватался рукой за сердце и опирался в изнеможении грудью о престол, виновато говорил чуть слышно сослуживцам, силясь улыбнуться: «Скандал просто». Через силу оканчивал службу, еле слышным голосом делал возгласы.

   Милующая Любовь (слова св. Исаака Сирина) — вот чем он был богат. Сколько тут открывалось неожиданного и милующего. «А ведь я венчал Вяльцеву [17]», — сказал он однажды. «Какую, батюшка, Вяльцеву?» Нельзя было не переспросить его: до того странно слышать в его устах имя знаменитой цыганской певицы. «Да вот известную». Что–то теплое и ласковое прошло по лицу покойного батюшки при этом воспоминании. «Она пришла ко мне и говорит: «Вы меня не прогоните, о. Алексей, и не осудите?»» Венчание было совершенно уединенное, без пышности. Она исповедовалась перед венчанием. О. Алексей удивлялся и умилялся теплоте ее веры и настоящему смирению, и с любовью вспоминал ее. Это была одна из многих неожиданностей, которыми была полна его жизнь и о которых никто не знал. Анастасия Дмитриевна Вяльцева.

   В начале своей деятельности в Клениках он говорил: «Восемь лет я служил Литургию каждый день при пустом храме», — и прибавлял с грустью: «Один протоиерей говорил мне: как ни пройду мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил я в церковь — пусто. Ничего не выйдет у тебя: понапрасну звонишь». А о. Алексей продолжал служить непоколебимо и пошел народ. Это он рассказывал [в ответ] на вопрос, как устроить приход, как оживить церковь. Ответ был один — молиться.