Пастырь Добрый - Сергей Фомин

Памяти Батюшки. Константин Апушкин

   «Всем земным начало нашего спасения Ты еси, Богородице Дево». 

  Служба предпразднества Благовещения Пресвятой Богородицы.

 День Благовещения Пресвятой Богородицы 1922 года останется памятным для меня на всю жизнь.

   Отстояв раннюю Литургию в церкви в Армянском переулке [18] (куда тоже попал в первый раз), я уже в середине поздней Литургии попал на Маросейку. Служил сам Батюшка о. Алексей, которого я до сих пор не видел, хотя слышал о нем хорошие отзывы. Отчасти предубежденный против духовенства вообще, а особенно не будучи опытно знакомым с руководством духовным, я и к слухам об отце Алексее относился довольно хладнокровно.

   Отец Алексий Мечев

   Не помню точно, как подействовала на меня его служба, но что ясно сохранилось в моей памяти, так это самый конец. Служба кончилась, и Батюшка через левый придел вышел, чтобы идти домой. Его сразу же обступили со всех сторон молящиеся, из которых главная масса были женщины. Батюшка благословлял их. Меня что–то неудержимо повлекло тоже под его благословение, почувствовалось в нем что–то такое близкое и родное, чего душа давно искала. Нерешительно подхожу к толпе, — нерешительно, потому что благословит ли меня Батюшка, меня утопавшего во грехах, да и доберусь ли до него через толпу, но Господь помог: Батюшка увидел меня, посмотрел своим ласковым и ободряющим взором и благословил. А я почувствовал, — почувствовал своим грубым каменным сердцем, чрез расплавленные безчисленные наслоения греха, — что это есть именно то, чего смутно ищет душа, почувствовал, что Батюшка мне поможет. Действительно, нужно вполне согласиться с тем, как Батюшка учил, что в жизни нет случаев. Всюду действует благая воля Божия.

   Припоминаю то состояние, в котором я был до Батюшки. Тяжелые 1918—1919 годы, когда только все рушилось и не видно было просвета, рушилось не только физически, но и морально… Пустой университет, занятия с микроскопом в шубах при замерзающей воде… оскверненные святыни Москвы и Троицкой Лавры… тиф… конина… Шатурское торфяное болото с его селедками… — все это близко коснулось меня, удручало, расслабляло физические и духовные силы. Однако, когда это безпросветное прошлое встает передо мною теперь, то и в нем видны задатки хорошего, виден благой Промысл Божий. Вера в свои силы и надежда на них были во мне убиты, но вместе с тем вера в помощь Божию, хоть и тускло, но освещала и согревала временами душу. По молитвам преп. Сергия и по милостивой помощи от иконы Божией Матери Казанской был перенесен мною сыпной тиф, а затем к осени 1920–го года удалось возвратиться в Москву к занятиям. Душа искала пищи, и Господь дал ее. Попав на лекцию Христианского студенческого кружка (которую читал Вл. Филим. Марцинковский [19]) «Христос грядущий», — я с радостью записался тут же изучать Евангелие. Медленно, но животворно шло воздействие слова Божия на каменистую почву, рыхлило ее, освежало и удаляло терния. От разбора Евангелия от Марка перешли к посланиям Апостолов.

   Помню, — это было после Рождества 1921 года, т. е. в начале 1922 года, шли мы несколько человек с собрания. Один из нас — Володя Чертков — сильно был увлечен идеей создания занятий по знакомству с Православием — и приглашал нас. Меня это тронуло мало и, как сейчас помню, идя Собачьей с Кречетников, я высказался об этом в том духе, что я еще мало разбираюсь в вопросах церковных, что для меня по существу нет разницы между католицизмом, Православием, протестантизмом.

   В Кречетниковском переулке на Арбате было общежитие студентов — членов Христианского студенческого кружка. Там же и происходили занятия по Евангелию.

   Кружок согрел благодатью Христова учения, благими примерами радостной христианской жизни, минутами чувствуемой и мною, но он не смог дать мне главного — помочь побороть личный грех, который так удручал. Была борьба, но ее исход был еще смутен. Воля была слаба и немощна, но Господь помог. Начались беседы о. Сергия [20]. Первая беседа была о мире, вторая — о грехе, затем — о рассудительности. Чувствовалось что–то новое, хорошее, на эти беседы тянуло, но они еще не вполне целостно доходили до сознания и сердца.

   После благословения Батюшки слово о рассудительности подействовало более глубоко, а вопрос о воле Божией уже теоретически был разработан мною в докладе в Студенческом кружке, но у меня было больше головного, чем истинного, серьезного, а, главное, хотя и смутно, оставался неразрешенным вопрос о том, как же практически узнать волю Божию и как ее творить. Путь, указываемый Друммондом, не разрешал вопроса так, как этого требовала душа, хотя ценно у него было указание, что самое достойное в человеке — это желание творить волю Пославшего. Характерно, как Господь Сам ведет неопытных и блуждающих людей к Себе. Вот, что читал я в заключение своего доклада: Человеческая природа по существу своему уклонилась от нормального пути развития, и в мире появилось так называемое зло. Поэтому все мы часто склонны впадать в грех и уклоняться от истины. Св. Писание во многих своих местах предвидит все эти моменты, — так ап. Иаков (гл.1, ст.12) говорит: «Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его». Кроме того, в Евангелии от Иоанна, гл.15, говорится: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел», — однако это не должно смущать христианина, так как «сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16:33).

   Одному человеку бывает трудно бороться и быть совершенным. Поэтому Христос и здесь идет ему навстречу и дает новую заповедь взаимной любви. Эта братская любовь поможет и нам в достижении совершенства во Христе. Апостол Петр (гл.1, ст.2) говорит: «Послушанием истине через Духа, очистивши души ваши к нелицемерному братолюбию, постоянно любите друг друга от чистого сердца». Эта сила любви помогает нам как познать волю Божию в каждом отдельном случае, так и научить быть послушными той истине, которую принес Христос. 

   Два пути познания воли Божией, указанные в беседе о рассудительности, — путь самоличного спасения, связанный часто с опасностью гордости, и путь смирения через послушание духовному отцу, были как бы естественным заключением того, что не было мною постигнуто в вопросе о воле Божией.

   Через несколько дней, в пятницу на Страстной неделе, я пришел к Батюшке на первую исповедь.

   К церкви я пришел еще тогда, когда она была заперта, и пришлось ждать на бульваре около Ильинских ворот. На соседней лавочке читал газету Н. А. Бердяев [21]. Я все время следил за дверями церкви, и вот, наконец, они открылись. Я хотел было сразу же встать в очередь, но потом решил сделать это после вечерни. Последнюю совершали все соборне. После выноса плащаницы и окончания службы очередь оказалась очень большая, — а я в конце ее. Было у меня много волнений. Батюшка долго исповедывал Бердяева и затем ушел отдохнуть на час. Очередь моя уже подошла близко. Исповедывал в это время о. Сергий Дурылин. Мне все же очень хотелось попасть к Батюшке. (Не помню, перед этим ли или несколько после на этот вопрос мне удачно ответили слова Иоанна Лествичника: «По гнилости ран потребен для нас и врач весьма искусный»). Наконец, после многих волнений с моей стороны, Батюшка снова начал исповедь на обычном месте, и я, по милости Божией, попал к нему и излил душу, как мог. «Веруешь ли в Бога?» — первый вопрос Батюшки. Батюшка утешил меня, и большой груз снял с меня. В облегченной душе, может быть впервые, зародилась настоящая надежда. Господь подал помощь. Что мне тогда сказал Батюшка, — не помню, — очень я волновался и, к сожалению, ничего не записал потом.

   Не могу обойти молчанием и самую Пасху. Заутреню мне пришлось, чтобы не разделяться со своими, быть у Спаса [22]. Долго не мог я примириться с мыслью встречать заутреню у Спаса и сосредоточиться вполне, но великие слова торжественнейшей службы пасхальной растопили остатки сомнений, и я молился под конец утрени умиленно и радостно. Но душа рвалась туда, где получила только что духовное возрождение и опору. Бывают моменты, когда время как бы утрачивает свое значение. Таким моментом и был тот «полет», который как бы уничтожил расстояние от Сухаревки до Маросейки, и я, радостный, очутился в битком набитом, маленьком, но таком светозарном храме, каким бывает Маросейка в дни Пасхи. Здесь чувствовалась необыкновенная гармония, та гармония, которая охватывает целиком все существо человека, без разделения или преобладания отдельных сторон его личности. Здесь все, начиная с самого Батюшки до самого последнего богомольца–пессимиста, каким по натуре был я всегда до Батюшки, дышит радостью, той «совершенной радостию», в которой весь человек целостно сливается в словах пасхальных песнопений: «Сей день, его же сотвори Господь: возрадуемся и возвеселимся в онь!» «Воскресения день, и просветимся торжеством и друг друга обымем, рцем, братие…»