«Если», 2002 № 01 - Эдвард Лернер

Но, может быть, Меланэ?

Тяжесть ответственности, которую возлагает на него эта девчонка, неожиданно раздражает его, и не только раздражает, но даже немного пугает. Ведь можно сколько угодно твердить, что выбор делают ученики, но нельзя не сознавать, что его мнение сыграло существенную роль в решении Меланэ.

— Когда я отказался от ухода… — он замолкает, неожиданно рассердившись на самого себя. Неужели он снова будет использовать все ту же стратегию, снова будет говорить о том, что пережил нечто подобное — и совершенно иное?

— Абсолютная память, — возобновляет он свой монолог, — не обязательно исчезает вместе со всем остальным, когда ты отказываешься уйти. Можно выбрать то, что ты хотел бы забыть.

Меланэ слушает, положив подбородок на ладони и упираясь локтями в колени, не сводя с него пристального взгляда голубых глаз. Она буквально впитывает в себя его слова. Эгон пытается примириться со своей неуверенностью, со своим раздражением — и своей тревогой — и продолжает:

— Некоторое время осознание того, что я приобрел неизмеримо более обширные способности, было для меня чем-то… почти религиозным, как это часто бывает с учениками. И я знал, что не смогу сохранить их, после того как откажусь от ухода.

— Но вы никогда не хотели забыть все? — спросила Меланэ.

— Это были прекрасные, замечательные воспоминания. Они не имеют ничего общего с твоими, Меланэ.

— О, далеко не все они такие ужасные, — после паузы тихо произносит девушка.

Молчание затягивается. Эгон не собирается объяснять ей, что хорошие и плохие воспоминания невозможно разделить; если они не соседствуют в мозгу, то просто не существуют. И он не будет говорить ей, что отказаться от части собственной судьбы, значит, добровольно искалечить себя, и эту травму ничто не может излечить.

Молчание нарушает Меланэ.

— Вы ведь могли выбрать… вы могли забыть вашу Путешественницу, — говорит она. Эгон едва не вздрагивает от неожиданности; поразительно, как она осмелела!

— Забыть целый год моей жизни, удивительный год, — произносит он, — и затем последующие три года? Забыть саму причину, из-за которой я решил забыть нечто? Разве это не было бы несколько… нелогично?

— Но если перед уходом невозможно принять себя таким, каков ты есть, — бормочет Меланэ, — как можно согласиться с тем, что ты узнаешь о себе в других мирах?

С облегчением и благодарностью — и также с оттенком меланхолии — Эгон возвращается к упрямой реальности, к своеобразию этой девушки: она извлекла из его слов отнюдь не то заключение, которое казалось ему неизбежным, а совсем другое, но такое же справедливое. Да, выбирает она, именно она.

— Но в общем-то вы совершенно правы, — заключает девушка, глядя на него с крайне серьезным видом, и ему хочется засмеяться и поцеловать ее, настолько неадекватным выглядит этот ее вывод.

— Это ты права, Меланэ, — почти шепчет он голосом, дрогнувшим от сдерживаемой нежности. Девушка смотрит на него с несколько смущенным видом. И когда она нарушает затянувшееся молчание, то затрагивает совершенно неожиданную тему:

— А можно, я тоже буду обращаться к вам на «ты»?

Последняя фаза тренировок протекает без каких-либо происшествий, в то время как зима укрепляется и наваливается всей своей тяжестью на Центр, а затем начинает понемногу отступать. Меланэ готова к уходу, она должна вскоре уйти. Но она не уходит. И это понятно.

То и дело она отыскивает Эгона ради какого-нибудь пустячного повода: сыграть с ним партию в шахматы или в туо, помузицировать, поболтать о чем угодно — о тренировках, об аспирантах и даже о себе, иногда. Впрочем, она не навязывается, не надоедает. Она просто стремится рассказать ему о себе, о том, чего она уже достигла, как продвигается в учебе. Короче, что она достойна его. Он прекрасно понимает это, но ничего не может изменить. Он слушает, как она то и дело сбивается на «вы», пытается обходиться без местоимений, но когда ей не удается избежать злополучного «ты», она произносит его очень быстро, хлопая ресницами, чтобы не отводить глаза. Все, что он может сделать, это оставаться спокойным и сдержанным; такую манеру девушка переносит легче всего. Но он доволен ее успехами, он рад за нее. Она упорно учится. Как и раньше, она говорит мало, но уже не колеблется, когда нужно высказать свое мнение. Она улыбается, смеется и даже сердится. Разумеется, она еще не полностью сбросила свою защитную броню, но всячески старается избавиться от нее.

После ее решения ничего не забывать о себе, принимать себя целиком, был период покоя, но он подходит к концу вместе с последними тренировками. Но что делать? Вызвать кризис, дать волю состоянию смятения, резко поторопить едва начавшуюся эволюцию?

Нет, он не хотел торопить Меланэ. Но нашелся человек, который сделал это вместо него: в один из последних дней зимы в Центре появилась Талита.

Она одержима. Ее преследуют призраки, которых Эгон не в состоянии представить, о которых он никогда ничего не узнает. Ей лет тридцать, она истощена и молчалива. О ней удалось узнать только то, что она прибыла в эту вселенную, в этот мир около месяца назад и на протяжении всего этого времени добиралась до Центра.

В Центре всегда особенно тщательно соблюдали сдержанность во всем, что касалось личной жизни, и только наиболее старые наставники шали историю Эгона. Полностью она была известна только Тенадену. Тем не менее после нескольких дней пребывания этой Талиты в Центре Эгон ощутил вокруг себя нечто вроде осторожного молчания, уловил сдержанность, наполненную вниманием, стремление всех окружающих оберегать его…

Всех, но не Меланэ. Меланэ уклонялась от встречи с ним.

У Путешественницы были обморожены лицо и руки, что помогло Тенадену, видевшему, насколько истощена ее нервная система, убедить девушку не трогаться немедленно в путь, как она хотела. В итоге она согласилась остаться в Центре на некоторое время. И все это время она с ужасом смотрела на Эгона, когда он заходил в палату. Не прошло и недели, как Талита дрожащим голосом, похожим на сдерживаемый крик, попросила, чтобы ее лечением занялся другой.

Меланэ, очевидно, не знала, что в Центре находится очередная Талита, а если и знала, то делала вид, что ее это не интересует. Впрочем, она старательно избегала встречи с Эгоном.

Боль от шока не проходит — он не может забыть полный ужаса взгляд, которым встретила его Путешественница… Это не его Талита, точно так же, как он не тот Эгон, которому предназначен этот взгляд… но Эгон никак не может прийти в себя. Словно все рушится вокруг, а у него нет даже сил удивиться или обеспокоиться. У него нет убежища, он остался беззащитным, голым, покинутым, обезоруженным.

Через десять дней, показавшихся ему вечностью, Путешественница покидает Центр. И тут Меланэ заходит к Эгону в лазарет. Она останавливается на пороге, бормочет: «Мне очень жаль» — и исчезает. Эгон долго не может сдвинуться с места. Потом идет в сад.

Он не уверен, испытывает ли гнев или благодарность — наверное, и то, и другое одновременно. Стоящая перед ним в саду девушка несколько мгновений выдерживает его взгляд, потом резко опускается на землю у подножья соседнего дерева.

— Это была не ваша Путешественница, — говорит она, с трудом выдерживая нейтральный тон. Эгон с огорчением отмечает, что Меланэ снова обращается к нему на «вы». Он пытается собраться, подготовиться к назревающей стычке, но ему удается только подумать: «Боже, не сейчас!»

— Почему вы не сказали мне, что ее, эту вашу Путешественницу, звали Талитой?

Он не отвечает, чувствуя, как его внезапно охватывает раздражение. Ведь ответ так очевиден! За прозрачной пленкой купола медленно меняется цвет неба: день подходит к концу. Заканчивается день, заканчивается время. Двадцать три года. Она не вернется. Она никогда не вернется. Но откуда в нем эта уверенность? Появившаяся именно сейчас, а не после посещения Центра предыдущей Талитой? Или той, которая была еще раньше? Он совсем не страдает; его словно подвергли анестезии. Но он не может объяснить свое состояние. Ведь это была одна из многих Талит, всего лишь еще одна Талита. Ему пора бы привыкнуть. Впрочем, он давно привык. Талита, обожженная морозом, Талита, которая ненавидела его, которая его боялась… В конце концов, он уже думал об этом, он понимал, что подобное возможно. Стоит ли превращать это в трагедию? Ну хорошо, еще одна Талита. А его Талита… Действительно ли он ждал ее все эти годы? Можно ли продолжать любить на протяжении двадцати трех лет женщину, которая, может быть… нет, которая наверняка уже не вернется?

— Так вы занимались мною только потому, — слышит он упрямый голос, — что я тоже Талита?

Это уж слишком! «Талита! Ты совсем не Талита! Или только чуть-чуть Талита… Ты не задумывалась, почему тебя зовут здесь Меланэ?» Он старается дышать медленно и глубоко.