Замыкая круг - Карл Тиллер

Уфф, вздыхает он. Извини, Силье, говорит он. Хамство с моей стороны, я не хотел, говорит он, а я несколько секунд смотрю на него в упор, потом молча отворачиваюсь, и через секунду он подходит ко мне, кладет руку мне на плечо, я чувствую, как его длинные, тонкие «магазинные» пальцы осторожно нажимают на мою ключицу. Послушай, говорит он, и по голосу я слышу, что он вправду сожалеет. Силье, говорит он, делает паузу, ждет, но я не откликаюсь, не иду навстречу, просто стою, улыбаюсь своей недоброй, безразличной улыбочкой. Силье, повторяет он. Да? — говорю я, холодно и безразлично. Извини, говорит он. Ладно, говорю я, стою не шевелясь, и его рука соскальзывает с моего плеча. Я правда не хотел, говорит он. Понятно, говорю я. Не надо так, говорит он, умоляющим тоном. В последнее время было многовато возни с магазином, говорит он, вдобавок с мамой хлопот больше обычного, говорит он. В самом деле, я не хотел причинять тебе боль, говорит он. Да, конечно, говорю я. Силье, говорит он. Прекрасно, что такого ты не хотел, говорю я, умолкаю и жду. Но, может быть, стоит обсудить эти проблемы с твоей мамой, а не отыгрываться на мне? — говорю я. Знаю, просто у меня не хватает духу, говорит он, проходит секунда, я фыркаю и слегка качаю головой по поводу его слов. Ведь ничего страшного, если я потерплю, добавляет он. О нет, говорю я, все с той же холодной, безразличной улыбочкой. Но я далеко не уверен, выдержит ли она, если сказать ей, что от нее нет никакого проку, говорит он. Магазин — вся ее жизнь, говорит он. Да, говорю я, на вдохе. Силье, ты ведь понимаешь? — говорит он. Конечно, понимаю, говорю я, а немного погодя слышу, как Эгиль тяжело вздыхает, опять уходит в комнату, слышу тихие скрипы, когда он садится в плетеное кресло.

Проходит некоторое время. Как дети? — спрашивает Эгиль, по голосу слышно, что он пытается говорить мягко и приветливо, но я не иду навстречу, просто стою и не отвечаю. А? — спрашивает он; проходит секунда. Они в церкви, на концерте, вырывается у меня, я слышу свои слова и не могу понять, откуда я взяла этот концерт, чувствую, что ошарашена собственными словами. Да? — говорит Эгиль, явно ошарашенный еще больше меня. А что за концерт? — спрашивает он, я слышу шуршание, когда он опускает газету, кладет ее на колени, я точно знаю, он сидит, смотрит прямо перед собой и ждет ответа, опять секундная пауза. Что-то из Вивальди, коротко говорю я, слышу свои слова, слышу, как правдиво звучит мой голос, и не могу понять, откуда я все это беру, откуда взялся этот концерт в церкви. Господи, говорит Эгиль. А что? — спрашиваю я. Ну… я и не знал, что им нравится такая музыка, говорит он. Н-да, роняю я. У себя в комнатах они обычно слушают отнюдь не Вивальди, говорит он, а я слышу его слова, и он, конечно, прав, но в последнее время он так редко бывает дома, что понятия не имеет, прав он или нет. Временами они ставят классику, говорю я. Правда? — говорит Эгиль. Ни разу не слыхал, говорит он. Ага, говорю я, полная тишина, я слышу, как Эгиль тяжело вздыхает. Знаю, в последнее время я мало бывал дома, Силье, говорит он. Но больше так не будет, добавляет он. Отлично, говорю я. Послушай, говорит он. Просто отлично, что ты постараешься, чтоб больше так не было, говорю я и слышу, какой язвительный у меня тон, открываю вафельницу, беру ножик для масла, выковыриваю вафлю, кладу ее поверх остальных.

Вдобавок дети начинают взрослеть, говорит он, со многим справляются самостоятельно, говорит он. О да, говорю я, холодно и безразлично. Не будь такой резкой, говорит он. Значит, я резкая? — спрашиваю. Да, Силье, резкая, говорит он, и в голосе уже сквозит безнадежность. Ну извини, говорю я. Силье, разве мы не можем… я не хотел сказать ничего дурного о твоем отце, говорит Эгиль. Извини, говорит он. Ты уже извинился, говорю я. Я думала, с этим покончено, говорю я и через секунду слышу, как Эгиль вздыхает, берется за газету, некоторое время слышно только шипение вафельницы да шорох газетных страниц, и тут я вдруг вспоминаю про давешний звонок Тронна и радостно предвкушаю, как сейчас расскажу, что Тронн все-таки придет в воскресенье, по-детски радуюсь, что сообщу Эгилю кое-что неприятное, но я же не виновата, а потому оборачиваюсь к нему.

Между прочим, Тронн звонил, говорю я. О? — бормочет Эгиль. Он все-таки придет в воскресенье, говорю я, а Эгиль зажмуривается и тихонько вздыхает, и я чувствую, как при виде этого сладостное злорадство пронизывает все мое существо. Ну и? — спрашиваю я, изображая легкую озадаченность. Угу, бурчит Эгиль. В порядке исключения я рассчитывал на спокойный воскресный обед, говорит он. А ты попробуй поменьше корчить из себя старшего брата, говорю я и тотчас слышу ехидный Эгилев смешок. Значит, по-твоему, я во всем виноват? — спрашивает Эгиль. Да нет, говорю я, с усмешкой, виноват, само собой, один Тронн. Вот именно, по-моему, так и есть, говорит Эгиль, проходит секунда, я делаю вдох, и одновременно говорю «да», и слышу, как много иронии в таком вот моем «да».

Ты что же, опять его оправдываешь? — говорит Эгиль. Да нет, отвечаю я, веселым, легким, ироническим тоном. Силье, говорит он. Похвально, что ты заботишься о нем, но… в первую очередь Тронну необходимо, чтобы окружающие напрямик говорили ему, где проходят границы, говорит он. О да, говорю я, и на секунду становится тихо, потом я слышу, как Эгиль опять кладет газету на колени. Силье! — говорит он. Будь добра, перестань, а? — говорит он. Разве мы не можем быть друзьями? — говорит он. Ясное дело, можем, говорю я. Уфф, вздыхает он, и мне слышно, как он кладет газету на стол, слышно, как он встает из плетеного кресла и идет ко мне, а я лью тесто в вафельницу, кладу половник в миску, подхожу к кухонному шкафу, достаю тарелки и стаканы, начинаю накрывать на стол.

Ты и детям ставишь приборы? — слышу я вопрос Эгиля, слышу в его голосе удивление, оборачиваюсь, смотрю на него и вижу, что он удивляется все больше, а сама я ничуть не смущена, не раздосадована, наоборот, совершенно спокойна и расслаблена, улыбаюсь ему безразличной улыбкой. Да, коротко роняю я, ставлю на стол последний стакан, чувствую легкость, безразличие и странноватую радость. Но… — говорит Эгиль, явно в полном замешательстве. Но разве они не на концерте? — спрашивает он. На концерте? Нет, говорю я и сама поражаюсь естественности, с какой произношу эти слова, иду к серванту, достаю из верхнего ящика ножи, вилки, ложки, возвращаюсь к столу, раскладываю все по местам, потом смотрю на Эгиля и опять улыбаюсь своей безразличной улыбкой.

Да ведь ты же сама сказала, говорит Эгиль, я смотрю на него и даже припомнить не могу, когда видела его в таком замешательстве, и чувствую, что мне приятно видеть его таким. Ты же сказала, что сегодня они не будут с нами обедать, говорит он. Я помню, говорю я, смотрю на Эгиля и улыбаюсь, а он стоит и таращится на меня, и где-то во мне вдруг рождается смешок, пронизывает меня точно искра, вот сейчас я рассмеюсь над Эгилевым ошарашенным видом, но удерживаюсь, просто стою и с улыбкой гляжу на него. Но… — говорит он, на миг умолкает, смотрит на меня и чуть покачивает головой. Но… тогда откуда ты взяла этот концерт? — спрашивает он, и я смотрю на него, все с той же безразличной улыбкой, секунду молчу, а вот теперь надо ответить, и ответить можно как честно, так и нечестно. Просто сорвалось с языка, говорю я, легонько пожимая плечами. И потом, я подумала, что вышло очень здорово, и мне не захотелось говорить, что это неправда, говорю я, кладу на стол последнюю вилку, и снова полная тишина. Так что горячиться не стоит, верно? — говорю я, смотрю на Эгиля и опять улыбаюсь. Да… пожалуй, не стоит, говорит Эгиль, на миг умолкает, опять покачивает головой. Но все ж таки смешной повод для вранья, говорит он. Верно, смешной, соглашаюсь я, все с той же улыбкой, и вижу, как Эгиль опять открывает рот, вижу, как он подыскивает слова.

Скажи мне, говорит Эгиль и смотрит на меня, он по-прежнему в замешательстве, стоит и таращит глаза, а во мне бушует смех. У тебя что, крыша едет? — спрашивает он. Может быть, говорю я, проходит секунда. Силье, говорит Эгиль, чуть повышает голос, серьезно смотрит на меня, а я смотрю на него и улыбаюсь со всем спокойствием, на какое только способна. Н-да, говорю я. В чем дело? — спрашивает он. Да ни в чем, отвечаю. Ты… ты такая странная в последнее время, говорит он. Ты так думаешь? — спрашиваю. Да, я так думаю, говорит он. Очень бы хотелось с тобой согласиться, говорю я, слышу свои слова и толком не понимаю, что имею в виду, просто сорвалось с языка. Господи, ну а это как прикажешь понимать? — спрашивает он и опять смотрит на меня в замешательстве. Никак, Эгиль, отвечаю я. Просто я, наверно, пытаюсь вызвать у тебя интерес, говорю я, смотрю на Эгиля и улыбаюсь, а он смотрит на меня и через секунду-другую вдруг начинает смеяться. Ты и правда странная, говорит он. Да-да, пусть так, говорю я. Ты меня любишь, хоть я и странная? — говорю я. Я тебя люблю как раз за то, что ты странная, говорит он, подходит ко мне, обнимает, прижимает к себе.