Вейская империя (Том 1-5) - Юлия Латынина

Наместник Ханалай извинился и умолк. Бьернссон посидел еще немного и попросил отпустить его.

- Куда же вы пойдете через ночь? - сказал Ханалай, - переночуйте у меня, а утром я провожу вас с честью.

Бьернссону отвели уютную комнату с тихо потрескивающей жаровней и комариной сеткой над кроватью, - но Свен Бьернссон не намеревался ждать утреннего разговора с наместником. Убедившись, что его оставили одного, пророк стянул веревочку на котомке, выкарабкался через окно и побежал к левому углу сада, туда, где плети винограда должны были выдернуть из старой стены увенчивавшие ее каменные шипы. Подпрыгнул, ухватился за край, перекувырнулся вниз - и пропал у лесной кромки.

Давешний крестьянин, уже без ослика, - ослика отобрали Ханалаевы слуги, в отместку за сказанную о них гадость, - лежавший в канаве за воротами усадьбы, приподнял голову и тихонько последовал за пророком.

Когда оба бедняка растаяли в ночи, в дальнем конце аллеи появилось двое людей. Один из них нес на палке небольшой фонарь в виде цветка орхидеи. Другой был наместник Ханалай.

- Видите, - сказал спутник Ханалая, поднеся палку с фонарем к следам Бьернссона, отпечатавшимся на жирной и черной клумбе - никакой он кошкой не оборачивался: перелез через ограду, и притом как мешок перелез.

Ханалай долго рассматривал следы.

- Да, - сказал он, - а жалко. Подумаешь, кошечка! Это всякий сумеет избежать ареста, обернувшись кошечкой! А вот сделать так, чтобы такой человек, как Шаваш, не мог арестовать тебя в твоем собственном виде - это да!

Заночевал Бьернссон у чулочника Даха в Теплой Слободе, той, что близ Восточных ворот - это был человек верный и покладистый, и когда-то яшмовый араван вылечил у него дочку. Бьернссон забился в пахучую солому на сеновале, и тут же заснул.

Араван Фрасак любовался ночными мотыльками, слетающимися к высоким свечам на алтаре, когда дверь беседки внезапно раскрылась, и в ней показался грязный и оборванный крестьянин, - тот самый, который утром попался на глаза Ханалаю.

- Это что такое, - возмутился араван.

Крестьянин, не отвечая, подошел к алтарю, на котором, в серебряной миске, в чистейшей воде, привезенной из горных ущелий Иниссы, плавали сосновые ветки, сунул грязные лапы в миску и принялся тереть оными рожу. У аравана от негодования отнялся язык. А крестьянин содрал с себя лицо, словно кожуру с апельсина, и на Фрасака глянуло, к его ужасу, хорошо знакомое лицо покойного инспектора Шаваша.

- Позвольте, как же это, - лихорадочно залепетал Фрасак. Ум его лихорадочно бился: арестовать? Или нет, погодите, у этого же человека были огромные взятки, Фрасак сам подносил яшмовый ларец, и если он может откупиться...

А покойник, как был, в вонючем своем платье, уселся в обитое бархатом кресло и сказал:

- Господин араван! Наместник Ханалай затевает восстание.

Фрасак глядел на Шаваша с изумлением.

- Но, постойте, пролепетал он... Вам, как человеку Нана... и запнулся.

Он хотел сказать, что Шавашу, как человеку Нана, было бы естественно присоединиться к Ханалаю.

Шаваш нагло усмехнулся:

- Вы бы очень удивились, араван, узнав, чей я человек сейчас... Но не в этом дело. Вы должны арестовать яшмового аравана. Он сегодня ночует в усадьбе Ханалая, - его там просят быть благословить мятежников, а он отказывается...

- Отказывается, - не понимал Фрасак, - это хорошо. Очень благородно с его стороны...

Шаваш наклонился к Фрасаку и сказал:

- Это яшмовый араван сопровождал Киссура в столицу, и это яшмовый араван научил его, что говорить государю.

Разумеется, он не мог предвидеть, что Киссур сумеет подавить бунт такие вещи даже бесу нельзя предвидеть, - но он знал, что бунт в столице повлечет за собою бунты в провинции, а так как наместник Ханалай понимает пути, которыми ходит душа народа, он попросит поддержки у какого-нибудь святого, а этим святым может быть только яшмовый араван. Что же, что он отказывается? Покочевряжится маленько - и согласится...

"Арестовать, - крутилось в голове у аравана, - арестовать и представить Арфарре... постойте, да ведь его уже арестовывали: стало быть, он уже здесь как агент Арфарры. Или нет, он же умер, - это тогда, стало быть, чей он агент?"

А Шаваш, как ни в чем не бывало, взял грязной лапой кувшин, налил в пузатую чашку вина, выпил и сказал:

- Яшмовый араван - не человек, а бес.

- То есть как это бес? - изумился Фрасак.

- Очень просто. Помните, как разметало по бревнышку Белоснежную управу. А как он кошечкой оборачивается? По воздуху летал?

Араван Фрасак смутился.

- А теперь подумайте, - продолжал Шаваш, - что будет, когда во главе восстания станет человек, который может испепелять стены и оборачиваться кошечкой. А? Кто через три года будет первым министром?

Шаваш, не мигая, глядел на Фрасака, и несчастного аравана вдруг начала бить крупная дрожь. Как-то сразу он понял, что никакой арест этого отощавшего беглеца с безумными золотыми глазами ничем ему не поможет. Да, да, не поможет! Страшный инспектор, шельма, интриган и взяточник, опять вывернется, как вывернулся он неведомым образом из-под парчовых курток, и не только в столице аравана не похвалят за этот арест, а наоборот, Шаваш как-нибудь так извернется своим языком, что он же, араван, пострадает... И подумал араван тоскливо, что вот - это перед ним сидит настоящий бес, а то и покойник, отпросившийся на волю, а яшмовый араван - тот никакой не бес, и не надо перечить...

- Хорошо, - сказал жалким голосом араван Фрасак, - что я должен делать?

Этой ночью Шаваш засыпал спокойный и сытый. Блеф удался. Глупый Фрасак не арестовал его, глупый Фрасак перепугался и разинул рот. Яшмовый араван надеется быть советником над Ханалаем... Ну что же: завтра яшмовый араван получит самое большое удивление в своей жизни...

За завтраком у горшечника Бьернссон был рассеян: было ему тоскливо и плохо, и не радовала его ни резная листва на заднем дворике, где пышная хозяйка подала чай и теплые лепешки, ни запах теплого хлеба, подымающийся согласно изо всех дворов предместья, ни радостный крик пестрого петуха. "Что же делать, - думал он, торопливо прожевывая пресную лепешку, что же делать? Ну, сбежал я от Ханалая, и что? Разве это остановит бунт? И опять-таки, если остановит, чего гордиться? Это еще неизвестно, что лучше - правительство Арфарры или восстание, пожалуй, что при определенных условиях восстание все-таки лучше..."

И, поскольку Бьернссон не знал, что делать, он с радостью принял известие какого-то человека в синей куртке о том, что его старый друг господин Афоша приехал в город и остановился здесь же, в предместье, в гостинице Идона у храма Семи Черепах, и, расхворавшись в пути, хочет поговорить с проповедником о душе и боге.