Воин - Дмитрий Колосов

Но, высекая идола, он увидел девушку и каменный монстр превратился в розу. Она подивилась, так как никогда не видела цветка, прекраснее этого. Ведь резец художника заставил трепетать каждый лепесток, наполнил душистым ароматом сплетенное из прозрачных мраморных пластин сердце.

Девушка замедлила шаг и посмотрела на художника. А тот взял резец и подошел к мраморной глыбе. Он смотрел на нее, а его руки сами делали то, что он видел, что хотел видеть. И рождалось чудо. И мрамор распускался завитками волнистых волос. Пепельный хлад превращался в бархатистую кожу, а каменные губы страстно звали к поцелуям. Он выточил каждую мелкую черточку, он обозначил даже жилку, тонко бьющуюся на виске, а по мраморным паутинкам потекла живая кровь.

Люди признали: нет на земле творения, более прекрасного, чем это.

И девушка выбрала художника. Не потому, что он стал знаменит, а потому, что он понял ее душу.

Но…

Все рано или поздно заканчивается Но.

Он познал ее душу и воплотил ее в камне. Но ведь душа — не камень. Она дрожит, живет, меняется — сто перемен в одно мгновенье! Она учится любить и ненавидеть, страдать и заблуждаться.

Ее душа менялась. Быстрее, чем отрастают волосы. А он был тверд в своем убеждении, что постиг ее тайны. Но ведь душу нельзя постичь. Она непознаваема, словно космос, рождающий сверхновые звезды. Также и в душе рождаются чувства, которые никогда не встречались прежде.

Летели дни и он стал не узнавать свою возлюбленную. Она стала ему чужой. Его мечта воплотилась в статую, а эта девушка была не его мечтой. И так бывает: он влюбился в статую. А она ушла к другому. К тому, кто принимал ее такой, какая она есть, а не какая она была.

Вот и вся сказка.

— Я знаю, как его звали, — сказал Демарат.

Таллия с интересом взглянула на него.

— Как?

— Пигмалион.

— Ты очень неглуп, спартанец Демарат, — медленно выговорила ионийка. — И ты прав. Это действительно был Пигмалион. Но у моей сказки грустный конец. Боги так и не вдохнули жизнь в его мраморную Галатею. Ибо зачем оживлять то, что уже некогда было живым!

Спартиат поднес руку Таллии к своим губам.

— Это была прекрасная сказка.

— Это был прекрасный вечер. Я мечтаю о том, чтобы он когда-нибудь повторился.

Таллия вспорхнула со скамьи и побежала ко дворцу, где остановились царь и свита. Темнело и улицы почти опустели. И крохотные туфельки звонко стучали по мостовой.

Словно гранитные слезы, роняемые каменной Галатеей в ладони своего Пигмалиона.

Мардоний только что закончил докладывать хазарапату о состоянии войска…

Он вознесся высоко, быть может, так высоко, как и не мечтал. Царь внезапно назначил его своим первым полководцем, дав в помощники своего брата Масиста, Мегабиза, Тритантехма, сына Артабана, и Смердомена, сына Отана. Но командующий огромным войском, распоряжавшийся судьбами сотен тысяч воинов, должен был ежевечерне являться на доклад к тому, кто командовал всего одной тысячей. Одной! Но эта тысяча — воины с золотыми яблоками на копьях, лучшие из лучших, личная гвардия царя. А командует ею хазарапат — начальник царской стражи.

И Мардоний покорно шел к Артабану, докладывая ему сколько воинов отстало по дороге, сколько вина и мяса исчезло в бездонных желудках бессмертных и каковы настроения среди присоединившихся к войску бактрийцев.

Непрерывный марш от Суз до Вавилона утомил воинов и по предложению хазарапата было решено дать войску двухдневный отдых. Чинились обувь и одежда, лекари втирали мазь в стертые до крови ноги, кузнецы набивали подковы и меняли оси колесниц. Лишь об этом мог рассказать Мардоний в этот вечер.

Хазарапат выслушал его молча, не сделав ни одного замечания, затем пригласил к столу. Они сытно поели, а сейчас сидели у камина и потягивали терпкое вино.

Разговор не клеился. Слишком странный поворот произошел в их взаимоотношениях в последнее время. Ярые враги, они вдруг в один миг стали единомышленниками, почти что друзьями.

Мардоний хорошо помнил, как на следующий день после сорванного налетом киммерийцев бала сыщики поймали его за городом и доставили во дворец. Он собирался принять мучительную смерть, а вместо этого его встретили смеющиеся Демарат и Мегабиз, а затем принял лично хазарапат, на лице которого играла странная улыбка.

Странная. Мардоний до сих пор не мог освободиться от наваждения, что перед ним другой человек. Совершенно другой человек.

Артабан, как и прежде, был уверен в себе и властен, но в нем появилась какая-то непонятная сила, влияние которой ощущали все, кто находились рядом. Люди невольно втягивали головы в плечи, испытывая желание согнуться в поклоне, дикие скакуны забывали о своем неистовстве и с опаской косились в сторону вельможи, даже звонкие птицы — и те умеряли силу своего голоса.

И еще — Артабан внезапно стал рьяным сторонником похода на Элладу. По его воле закрутились шестеренки государственной машины, созывая полки, собирая дополнительные подати, создавая запасы оружия и продовольствия. Мардоний с долей ревности наблюдал за тем, как этот загадочный человек сдвинул с места сотни тысяч вооруженных людей и заставил их устремиться к Сардам, где был назначен сбор войска; как сотни кораблей из Кемта, Финикии, Кипра, Киликии, Геллеспонта и Ликии собрались в ионийских гаванях, готовые расправить паруса и устремиться к берегам Эллады.

Надо отдать хазарапату должное — он всячески подчеркивал, что первенство в этой затее принадлежит Мардонию. Однако Мардоний чувствовал, как из главного вдохновителя похода он превращается в простого исполнителя воли Артабана. Эта новая роль не слишком нравилась ему, но он готов был смириться, лишь бы войско дошло до Фессалийских равнин, а там… Ведь не ради красного словца Артабан сказал ему, что царь ищет сатрапа Эллады. Стать властителем этой земли было давней мечтой Мардония, и он никогда не скрывал своих замыслов.

Обо всем этом думал вельможа, наблюдая как темнеет сочно-алый пламень прогорающих поленьев. И еще он думал о Таллии. И думы о ней занимали его воображение куда более, чем планы покорения Эллады. Если бы его поставили перед выбором — Таллия или Эллада, — он предпочел бы обладать ионийкой. Ведь он любил ее как ни одну женщину на свете, а она вдруг ушла к старику хазарапату. Неужели здесь повинна та магическая сила, что вдруг стала исходить из его глаз? Или… Или лукавая ионийка просто поставила на самого сильного — на ферзя, который в любое мгновенье может стать королем. Царь Артабан! — Неплохо звучит. Впрочем, царь Мардоний — звучит не хуже?