Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Качество жизни высокое. В списке ООН наиболее благополучных стран по уровню доходов населения, продолжительности жизни и качеству медицинского обслуживания Нидерланды в течение многих лет входят в первую десятку из 177 стран. Со своим девятым местом они выглядят заметно лучше Бельгии (16-е место) и Германии (22-е место). У нидерландцев необычно много свободного времени. В США за год на работника в среднем приходится на 35 процентов больше рабочего времени, чем в Нидерландах, в других странах Европы тоже работают на 20 процентов больше нидерландцев. Разрыв в основном компенсируется за счет высокой производительности труда. По ВВП [на душу населения] страна занимает второе место в Европе, уровень безработицы в данный момент самый низкий на континенте.

Тем не менее опросы показывают недостаток уверенности в себе, нидерландское общество лихорадит. Хотя большинство нидерландцев, имея на то основания, очень довольны своим существованием, более двух третей населения считает, что политики не обладают нужными качествами, чтобы управлять страной, — данные, постоянно получаемые в результате изучения общественного мнения.

Если задается вопрос об идеальном обществе для Нидерландов, становится видным разногласие между элитой и «нормальным населением». Подавляющее большинство политической и общественной элиты считает необходимым развитие в направлении постмодернистского общества и свободного рынка согласно англосаксонской модели; в этом плане она ощущает поддержку Европейского союза. Предприятия, обеспечивающие общественные нужды, в последние годы быстрыми темпами приватизируются и даже, как одно из старейших и крупнейших банковских объединений ABN — AMRO, захватывается и растаскивается зарубежной группой, но нидерландское правительство не желает и пальцем пошевелить: рынок должен работать свободно. Таковы последствия открытой экономики. Однако подавляющее большинство нидерландских граждан мало привлекает такая система. Большие симпатии вызывают принципы построения общества, схожие со скандинавской моделью, — капитализм с серьезными социальными гарантиями.

И в политике отчетливо чувствуется это недовольство. Результаты выборов со времен Фортёйна причудливы и непредсказуемы. Классические политические разграничительные линии XX века перемешались и заменены новыми, потому что значение определенных противоречий, которые, конечно, существовали и раньше, вдруг усилилось: например, между консерваторами и прогрессистами, между космополитами и патриотами, а внутри этих групп — между индивидуалистами и теми, кто выдвигает на передний план принципы солидарности, как усиливающаяся левопопулистская Социалистическая партия.

Новые движения радикального антиисламского идеолога Герта Вилдерса и особенно новой популистской лидерши, бывшего министра интеграции и иммиграции от Народной партии за свободу и демократию Риты Фердонк очень привлекательны для той группы (потенциальных) избирателей, которых социологи и демоскопы характеризуют как «аутсайдеров». Это люди, которые вряд ли имеют религиозные или вообще идейные привязанности, на выборах часто меняют партию или не участвуют в них, питают неприязнь к иммигрантам, мало или совсем не участвуют добровольно в политических или общественных делах, но сами предъявляют очень высокие требования к государству и обществу. Их количество оценивается по меньшей мере в 4 миллиона человек — от одной четверти до одной трети населения Нидерландов. Одним словом, через несколько десятилетий это общество превратится из так называемого «общества высокого доверия» в некую общность, которая уже обнаруживает некоторые признаки «общества низкого доверия».

Конечно, разложение четких религиозных и идеологических ориентиров «колонн» имело далекоидущие последствия. В политике появилась возможность для возникновения феномена, уже давно известного другим европейским странам, — национал-популистской партии, которая объединяет вокруг себя многих «аутсайдеров». Массовая атака на элиты, которую удалось организовать Пиму Фортёйну, повторилась в 2005 году, когда была отвергнута европейская конституция. Конечно, здесь сыграла роль и пассивность тогдашнего правительства, а кроме того, недовольство якобы дорогим евро, критика недостатка демократии на общеевропейском уровне и усложненность самой конституции, которую многие восприняли как нечто невразумительное. Подобные массированные атаки будут повторяться в различных формах, пока не будет найден новый баланс. И это является одним из аспектов современного переходного времени. «Колонны» могут более или менее разрушиться, а элиты этих «колонн» и их последователи по-прежнему остаются во власти. Власть эта, хотя и солидно закрепленная, уже не так велика, и легитимность ее вызывает вопросы; все находится в движении.

И в других сферах распадалось то, что очень долго считалось само собой разумеющимся. Например, соотношение между общественным и частным секторами (а здесь было много всего — от кальвинистских школ и католических больниц до социал-демократических объединений по строительству жилья) в значительной степени регулировалось системой «колонн». Сегодня в этой области в Нидерландах, как и в некоторых странах бывшего Восточного блока, царит изрядный хаос со всеми сопутствующими эксцессами. Взаимоотношения между церковью и государством тоже должны быть определены по-новому. Нидерландские политические партии, но также граждане и власти предержащие заняты тем, чтобы определиться в своей позиции по отношению к миру без религиозных истин. Новые ориентиры возникают редко.

В столь запутанной ситуации у многих возникает соблазн вернуться к старым ценностям, будь то идеологическим или религиозным. Прежде всего из-за притока иммигрантов-мусульман понятие «религия» вновь обрело полную силу в политических дискуссиях в Нидерландах и, как совершенно правильно отмечает англо-нидерланский писатель Ян Бурума, Пим Фортёйн и многие из его сторонников сильно гневаются по данному поводу именно потому, что «они только что с трудом освободились от ограничений своей собственной религии». Схожий конфликт пронизывает и дискуссии о свободе слова; в то время как одни яростно защищают свободу выражать даже то, что может быть воспринято кем-то как оскорбление, другие требуют уважения к своим религиозным чувствам.

Таким образом, свободы, обретенные в 60-е и 70-е годы, сталкиваются с нормами и ценностями, которые, по мнению многих нидерландцев, вроде бы наконец остались далеко позади, если не принимать во внимание пространство, оставшееся за консервативным христианством. Речь здесь идет не только о конфликте между западными и мусульманскими ценностями, но также о столкновении светского и религиозного. Повсюду в Европе за последние полвека христианство утратило свое значение. Вследствие этого наша культура глубоко изменилась. По словам ранее упоминавшегося историка Кееса Фенса, «западная культура потеряла свою двухтысячелетнюю перспективу, перспективу, служившую связующим началом». Для такой страны, как Нидерланды, где общество до недавнего времени было пронизано религиозными нормами, ценностями и институтами, такое изменение имело еще более серьезные последствия, чем для других стран. Возможно, в данном отношении Нидерланды снова стали страной-поводырем, хотели они того или нет.

Наряду с разрушением системы «колонн» Нидерланды переживают еще одну радикальную социальную трансформацию: глобализацию и особенно процесс интернационализации больших городов. Если раньше существовал один большой город, Амстердам, и остальные десятки малых и средних провинциальных городов, в значительной степени определявших менталитет страны, то в XX веке развитие шло в направлении создания агломераций больших городов с высокой плотностью населения. Культура Рандстада, четырехугольника Амстердам — Утрехт — Роттердам — Гаага, все больше задает тон в СМИ и политике. В скором времени больше половины нидерландского населения будет жить в этой городской агломерации, называемой также Дельтаметрополией — третьей в Северо-западной Европе после Лондона и Парижа, но уже превосходящей Рурскую область. В списке наиболее глобализированных стран, составленном журналом «Форин полней», Нидерланды стоят на седьмом месте. Короче говоря, эта прежде довольно провинциальная страна — даже на первый взгляд в светском Амстердаме еще долго сохранялся дух провинции — быстрыми темпами открылась всему миру.

Рандстад, к которому относится также город-аэропорт Схипхол — а некоторые причисляют к нему еще и часть Северного Брабанта, — развивается, по терминологии американского путешественника и журналиста Роберта Каплана, в метрополь-комплекс, или метроплекс, вид мегагорода, который является частью международной сети городов и который под воздействием больших миграционных волн и самых современных технологий постепенно освобождается от традиционных национальных взаимосвязей. Такие метроплексы коммуницируют друг с другом напрямую, влияют друг на друга непосредственно, без каких-либо посреднических инстанций. Они в буквальном смысле слова космополитичны. Уже сегодня четверть жителей районов Амстердам-Центр и Амстердам-Юг состоит из иммигрантов из высокоиндустриальных стран. Разговорный язык булочника каждый год меняется.