Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Чисть зубы.

— Что? — не понял я. Вместо объяснений Шаи схватил меня за лапу и ткнул вонючей кисточкой в рот. Язык и небо обдало не то жаром, не то холодом; я как будто отхлебнул из кувшина гвоздичного масла и заел его пригоршней ледышек.

— Так, теперь надави сюда, — лха прижал мой палец к другому пузырю; из его металлического жала с журчанием потекла теплая вода. — Прополощи рот — и выплевывай! И делай так каждый день.

— Зачем? — с тоской вопросил я.

— Потому что боги так велят, — назидательно ответил сын лекаря и отер рукавом все еще стекавшую по лбу и подбородку влагу. — Правда, я думал, все будет гораздо хуже — а ты даже не испугался особо!

— Что я, дикий, что ли? У нас в Перстне тоже такие штуки есть: отомкнешь запор — вода течет, замкнешь — не течет.

— Да-а, точно, как я мог забыть! — Шаи так мерзко хмыкнул, что мне даже обидно стало за величественные чертоги шенпо. — Значит, с нужником сам разберешься, без моей помощи. Теперь пойдем.

Тут перед нами расступилась другая стена спальни, за которой оказался белый коридор — тот самый, по которому вчера меня вел небесный лекарь.

— Вот такого в Перстне точно нет! — я осторожно коснулся краев проема — гладких, красновато-прозрачных в глубину, как леденец из жженого сахара. Возможно, они и на вкус были такими же, — но, когда я уже собирался лизнуть таинственное вещество, чтобы проверить, Шаи сказал:

— Прежде, чем сделаешь что-нибудь глупое, лучше тебе знать, что эта месектет[1]… этот дворец живой. У него есть мясо, которое может расходиться и снова срастаться — его-то ты и собираешься сейчас обслюнявить; есть кости, — череп, хребет и множество ребер, — и даже кожа, прочнее черепашьего панциря, которая выдерживает любой жар и холод, удары камней и железа… и много чего еще. Но самое главное, у дворца есть ум и память; и такие выходки он тебе припомнит.

— Значит, мы сейчас внутри огромного демона?

— Вроде того.

Хоть я и ожидал от Когтя чего-то подобного, но все-таки поежился. Правда, кроме слов Шаи, была и еще одна причина, почему это место внушало невольный страх.

— Господин лха, скажи, пожалуйста — а почему здесь никого нет? — робко спросил я, поводя лапой налево и направо. — Шенпо рассказывали, что Железный господин спустился с небес со свитой в триста богов и младших духов. Но вчера я видел только семерых, не считая Палден Лхамо… Где же все остальные? Воины с огненными мечами, рубившие головы Лу во время Махапурб? Небесные девы с тридцатью золотыми кольцами на хвостах и речной жемчужиной на каждом волоске гривы? Дри-за, крылатые певцы, едящие через ноздри, чтобы ни на мгновение не прерывать сказание о славных делах Железного господина? И души праведников, что утопились в Бьяцо? Разве они не должны были переродиться здесь, чтобы вечно служить богам?.. Я сам знал двух таких! Их звали Тамцен и Сота. Может, ты встречал их во дворце?

— Никаких праведников здесь нет, — Шаи скривил губы так, будто глотнул скисшего молока; казалось, он вот-вот сплюнет на пол. — А нас и правда было больше… но теперь все спят. Тех, кто остался, ты видел вчера. Они живут наверху — там больше света; только Сиа ютится здесь, со своими драгоценными склянками… Ну и тебя мы решили поселить по соседству. Кстати, вот его комнаты — помнишь, тебя тут вчера мыли?

— Все эти двери одинаковые! — вырвался у меня вопль отчаяния. — Как мне их различать?!

— Во-первых, тут написано, — палец лха уткнулся в едва различимую загогулину, какой я прежде никогда не видел. — Во-вторых, со временем и так запомнишь… Лет через десять-двадцать, не больше.

Между тем мы вышли к залу-саду, гудящему от зимнего ветра, как поющая раковина под губами. Сорная пшеница качнулась нам навстречу. Ее перешептывания звучали угрожающе, но Шаи этого не заметил.

— Тут у нас кухня. Есть даже очаг с настоящим огнем, — с непонятной гордостью поведал он, направляясь к уже знакомому мне кумбуму. — Некоторые, правда, предпочитают жевать те[2] всухомятку, одни и в темноте… А некоторые — нет. Привет, Падма.

За столом с неубранными остатками вчерашнего пиршества сидела, поджав лапы к подбородку, маленькая демоница. Хоть обликом она и походила на прочих жителей дворца, я бы ничуть не удивился, если бы ее черная одежда и вздыбленные волосы превратились вдруг в перья и Падма с карканьем унеслась прочь — терзать овец в Перстне и обдирать позолоту с чортенов. Вороноголовая на мгновение оторвалась от большой дымящейся чаши, которую ей пришлось обхватить обеими ладонями, глянула на нас, фыркнула и снова поднесла посудину к губам.

— Падма не любит меня, — доверительно сообщил Шаи.

— За что тебя любить?.. Вообще не понимаю, как можно было поручить бедного ребенка… тебе.

— А почему бы и нет? Я тут единственный, кто хоть что-то понимает в жизни вепвавет.

— Это ты-то единственный?! — возмутилась демоница, чуть не подавившись супом. — Я целыми днями только и делаю, что разбираюсь с их бедами! Кто находит детей, заблудившихся в горах? Кто ловит воров и убийц? Ты, что ли?

— Ах, Падма, Падма… Одно дело — парить в небесах и жечь священным огнем всяких грешников. И совсем другое — скинуть с крыши лакханга кусок мерзлого дерьма, прежде начертав на нем слова благословения, и убедить обнаглевшего чинушу, что это подлинный дар богов, который стоит немедля облобызать и водрузить на алтарь[3]! В тепло! Три дня потом дом проветривали, хе-хе.

— Беее, мерзость! Я тут поесть пыталась вообще-то! — воскликнула Падма и резво унеслась прочь, чуть не расплескав по пути все содержимое чаши.

— Ну, не знаю. Я ведь его почти не обманул — просто какие боги, такие и дары, — пожал плечами Шаи.

— Значит, бог из тебя… не очень? — поскребя затылок, спросил я. Вместо ответа лха плюхнул щедрый кусок масла в засохшую кашу и принялся ее яростно перемешивать. Потом отставил горшок в сторону, утер лоб и вдруг сказал:

— Послушай вот что — и попытайся понять… а если не поймешь, хотя бы запомни. Мы — вообще — не — боги.

— Ну да-а, конечно! А что ж вы страшные такие? Не могла земля уродить… вот это. Не в обиду тебе будет сказано, господин, но выглядишь ты, будто лягушка с обезьяной поженились.

Лха только поморщился и брякнул на стол тарелку.

— О вкусах не спорят. Кашу будешь?

— Буду, — кивнул я и принялся жадно уплетать угощение. Шаи между тем прихлебывал холодную часуйму и яростно чесал щеку, размышляя о чем-то. Только когда я потянулся за добавкой, он снова обратился ко мне:

— Пожалуй, расскажу тебе все сразу. Да и чего тянуть? В чем-то прав, маленький вепвавет, — мы пришли сюда издалека. Можно сказать, спустились с небес… точнее, упали с них.

Он смел рукавом крошки и повел пальцем по скатерти.

— Знаешь, что будет, если подыматься все выше и выше в воздух?

— Конечно! Сначала минуешь три реки горячего ветра, потом — три реки холодного ветра и одну реку нестерпимого жара, через которую перекинут мост толщиной с волос, и через три дня пути достигнешь пределов, где правят железноголовые черные сыновья Эрлика. Первым будет небо, где правит Матыр с каменными запястьями; у него девять дочерей с черными колеблющимися гривами. Потом будет небо, где правит Караш, хозяин над змеями; потом Керей с медными запястьями…

— Забудь об этом! — замахал лапами Шаи. — Нет там никаких рек, сыновей и дочерей! Просто воздух начинает редеть, а потом совсем исчезает. Ты остаешься в черной пустоте. Там, как рыбы в пруду, плавают звезды, и каждая звезда — это солнце, совсем как то, что у нас над головами. Они очень, очень далеко, а потому кажутся с горчичное зерно, но на самом деле звезды огромны.

— Как горы?

— Больше, — лха прищелкнул пальцами. — Куда больше! Все горы, равнины и океаны могли бы утонуть в них без остатка. А еще в этой пустоте есть другие миры, самые разные. Одни охвачены пламенем, другие скованны льдом, на третьих клубятся облака ядовитого пара — и лишь немногие годятся для жизни. Они движутся вокруг звезд, как козы, привязанные к пурба[4].