Девочка с персиками - Владимир Яременко-Толстой

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Зимняя Венеция. Анна Итальянская. Башня в Маростике.

Венецианский вокзал Санта Лючия встретил нас солнцем и относительным по сравнению с Веной теплом. Было градусов десять плюс. Мы зашли в одну из привокзальных кофеен, чтобы позавтракать.

Памятуя о том, что эспрессо в Италии это не то, что эспрессо вне

Италии, что это всего лишь один глоток очень крепкого кофе, а не целая чашечка, мы наебнули по пушистому каппучино, присыпанному сверху стружками горького шоколада.

Запах моря и гниющих каналов слегка возбуждал, смутно напоминая запах давно не мытой пизды. Мы не были обременены вещами и, следуя стрелкам указателей, пошли по узким средневековым улочкам к площади

Святого Марка. С Анной мы договорились встретиться к одиннадцати у вокзала. Ей надо было ехать из Вероны, где она в данный момент обитала.

На площади было пустынно. Со стороны Адриатики дул резкий пронзительный ветер, выдувая мозги и забивая дыхание. Преодолевая сопротивление ветра, мы добрели до парков Ждардини с торчащими среди вечнозеленых пиний биеннальными павильонами и повернули назад. Сели на речной трамвай, не покупая билетов, и доехали на нем до Санта Лючии.

– Мы можем зайти в Академию, там учится один русский студент, а затем пойдем обедать, я знаю здесь одну модную тратторию, – сказала

Анна. – А вечером поедем в Верону. Устроим маленький ужин у Лучьяно, я пригласила пару друзей, которые хотят увидеть голых поэтов. У

Лучьяно есть небольшое палаццо 14-го века, доставшееся ему недавно в наследство. Вы там сможете жить.

– Лучьяно – это твой друг? – спросил я.

– Да, мой бой-френд. Это он продьюсировал тот фильм, который мы снимали в России.

– А фильм мы тоже посмотрим?

– Может быть, если в палаццо есть телевизор и видео. Но, как мне кажется, там ничего этого нет.

Мы шли в Академию.

– Она ничего, – шепнул мне на ухо Ив. – Думаю, мне уже можно ебаться…

– Но у нее есть Лучьяно! Ты же сам только что слышал!

– Это не имеет значения! Мы может выебать ее вместе! Хочешь?

– Дурак! Заткнись, а не то она услышит!

– Мне просто очень надо ебаться!

– Найди себе итальянку!

– Мне хочется русскую пизду!

– Заткнись! – прошипел я ему и обернулся к Анне. – Аня, а что делает этот чувак, который учится в Академии? Что он рисует?

– Он рисует исключительно Спасителей и Мадонн. Огромных, монументальных, многометровых. И все ходят к нему смотреть на его работы и восхищаются его талантом, и студенты и профессора. Он окончил в Москве студию Ильи Глазунова, где всему этому научился. Он этим очень гордится и ведет себя ужасно заносчиво, словно живой гений. Его за это называют – Супер Эго. Но это еще из-за роста и из-за фамилии. Фамилия у него – Супрего…

– Ха-ха! Супер Эго – какое отличное поганялово!

Мы нашли маленького Супер Эго в мастерской за работой, когда он наносил красный кадмий на кровоточащие раны Иисуса Христа, натуралистично распятого им на огромном холсте.

– Сейчас будет обход, – сказал он. – Я пока занят, поговорим после.

В этот момент в коридоре раздался топот, и в помещение ввалилось пару десятков людей. Среди них выделялось несколько профессоров и ассистентов, остальные явно были студенты. Якобы полностью уйдя в работу, Супер Эго продолжал рисовать, словно бы никого не замечая вокруг. В мастерской воцарилось молчание, продолжавшееся пару минут пока все разглядывали картину.

– Браво! Брависсимо! – закричал вдруг, словно в театре, пожилой бородач. Его поддержали аплодисментами.

Словно очнувшись ото сна, Супер Эго ошарашено поднял глаза, делая вид, что он ничего не понимает и удивлен такому наплыву народа. Цирк был полный.

– Пойдешь с нами обедать? – спросила Анна, когда толпа отвалила.

– Не-не-не, – замотал головой при жизни признанный гений. -

Работать надо! Некогда по обедам ходить!

Взяв кисть, он снова погрузился в работу.

– Ну, как? Тебе понравилось? – заглянула мне в глаза наша проводница.

– Кичуха, – поморщился я, словно от зубной боли. – Хотя? В принципе, вся католическая живопись – один сплошной кич, поэтому это здесь уместно. Супер Эго – молодец! Все правильно, пусть итальянцы у него учатся. Он трудолюбив, усидчив, уверен в себе. Будет реставрировать церкви или станет профессором.

– Нам подобное искусство противно, – заявил Ив. – Это не современно.

– Но традиция тоже нужна, – возразила Анна.

– Голая Поэзия как раз ориентирована на традицию, первые поэты были голыми. Античные боги, в том числе бог искусств Аполлон, были голыми. Оплечные бюсты поэтов-классиков тоже часто ваяли голыми. Но

Голая Поэзия ее, традицию, развивает, она идет дальше.

– А ты не хочешь стать Голой Поэтессой? Мы тебе в этом поможем, – плотоядно предложил похотливый француз, раздевая Анну глазами.

– Я не пишу стихи, – потупила глаза девушка.

– Я тоже не писал стихи, – возразил Ив. – Но, чтобы стать Голым

Поэтом, я стал их писать. Я всего один раз поучаствовал в перформансе с Толстым и Гадаски, чтобы понять, что я – Голый Поэт!

В траттории мы выпили бутылку сухого просекко, закусывая маринованными артишоками и сыром. На город быстро спускалась зимняя ночь. В магазинах и лавках продавали рождественскую поебень.

Венецианки в большинстве своем были одеты в дорогие длинные шубы.

Звякали церковные колокола, зазывая на вечерние мессы.

– Надо ехать в Верону, Лучьяно нас уже ждет, – заявила Анна.

– А это далеко?

– Минут сорок езды.

В Италии много интересных мужчин. Итальянские женщины неинтересны. Я, как натурал, никогда не интересовался мужчинами и даже мужчин презирал, поскольку в Австрии – это одутловатые ублюдки с пивными животами и помятыми красными лицами. В России – коротко стриженные гопники уголовного вида. Итальянские же мужчины выглядят одухотворенными. Причем многие.

Лучьяно был симпатичным толстячком лет около пятидесяти, похожим на своего тезку Паваротти. Мы влезли в его красный "Фиат". Анна спереди, а мы с Ивом сзади. И он порулил.

– Мы едем в Маростику, – сообщила нам Анна. – Это очень красивый маленький городок. Там, в высокой старинной башне живут наши друзья.

Мы хотим забрать их с собой на ужин. Они еще ни разу не были в палаццо, поэтому им надо будет показать дорогу. Они поедут за нами.

Друзья Анны и Лучьяно были киношники. Похоже, Анна им уже рассказала о нас все.

– O, gli poeti nudi! – закричали они, приветствуя нас в башне.

– Завтра утром пойдем на гору смотреть развалины старого замка, а сейчас просто посидим и выпьем, – сказала Анна.

– Il vino? – спросил нас хозяин дома.

– In vino veritas! – призывая на помощь свои познания латыни, сказал я.

– Bella Italia! – блеснул своим знанием языков мой друг.

Вино – это витамины. Вино – это жизнь. Может быть, это от вина выглядят итальянцы такими одухотворенными?

Есть нации винные, пивные и водочные. Именно алкоголь, потребляемый в каждой отдельно взятой стране, формирует народы и их архетип, их национальное самосознание, только алкоголь и ничто другое.

Дух нации – это то, что она пьет. Непьющие по религиозным мотивам народы, неизбежно теряют свою идентичность и останавливаются в своем развитии. Пьющие же некачественный алкоголь, вырождаются.

Но не будем приводить примеры, и указывать пальцами, дабы соблюсти политкорректность и никого не оскорбить.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Ужин в палаццо. Каки на завтрак. Развалины старого замка.

В палаццо мы приехали только к полуночи. В гостиной Лучьяно развел огонь в большом камине. Друзья из башни с нами так и не поехали, сославшись на то, что им надо рано вставать. Мы сидели за столом вчетвером, уже изрядно выпив. Я хотел спать, а Ив что-то заливал Анне по-русски, пытаясь ее обаять. Лучьяно нервничал, понимая, что его подругу хотят нагло соблазнить прямо у него на глазах, и отчаянно колотил ногой по ее стулу. Мне было неловко.

– А где мы будем спать? – спросил я.

– На втором этаже в спальне, – ответила Анна.

– Ты с нами останешься? – спросил ее Ив.

– Нет, я уеду с Лучьяно. А завтра утром я вас заберу на прогулку.

В просторную спальню с огромной холодной кроватью, на которой трахались многочисленные предки Лучьяно, а теперь предстояло спать нам с французом, хозяин дома притащил два электрообогревателя.

Однако протопить такое помещение двумя электрообогревателями было немыслимо. Я дрожал от холода целую ночь, время от времени, коротко забываясь каким-нибудь кошмаром. Тогда мне мерещились заунывные стоны отъебанных на этой кровати баб, давно уже лежащих в могилах.

Когда я об этом думал, волосы на моем хую вставали дыбом. А француз мирно храпел.

Едва дождавшись утра, я выскочил во двор и огляделся. Светило холодное солнце. Высокое синее небо кружило голову. Трава была подернута инеем. Дышалось легко и свободно. Я сделал несколько кругов вокруг дома и направился в сад.