Княгиня - Петер Пранге

— Понимаю, что ждет вас. Люди ведь терпеть не могут таких, как вы, тех, кто не желает подделываться под чужое мнение, тех, кого может удовлетворить лишь совершенство.

— Мне нет дела до людей!

— Вы столького достигли, синьор Борромини, вы же начинали каменотесом, а теперь вы — человек известный. Но если вы сейчас не уступите, однажды снова окажетесь каменотесом.

— С чего это вам пришло в голову? Абсурд!

— Хотелось бы мне, чтобы это было так, но, поверьте, вы ошибаетесь. Вы считаете, что эскиз колоколен — ваш великий шанс? Отнюдь, синьор Борромини, он станет вашим смертным приговором. Вас возненавидят, вас уничтожат — а мне совершенно не хочется становиться свидетельницей этого. Но что это? — невольно вырвалось у Клариссы, стоило ее взору упасть на разложенный рядом с подсвечником на столе план. — Это ведь… да это ведь башня!

— Это не для посторонних, — объявил Борромини, демонстративно положив поверх эскиза толстенный переплетенный в кожу фолиант.

— Мне кажется, вы поступаете вопреки утверждениям вашего друга, — сказала Кларисса, отложив в сторону книгу. — И нечего смотреть на меня таким недобрым взглядом — между прочим, я прочла книги вашего Сенеки и теперь знаю, чему он учит: кто хочет оставаться верным себе, не может позволить чувствам властвовать над собой, а должен следовать зову рассудка. Да что я здесь рассуждаю? Вы сами все уже сделали, так что мне вас просить не о чем.

Придвинув к себе подсвечник, княгиня склонилась над рисунком. Да, сомнений быть не могло, перед ней лежал план перестройки колокольни — на сангине были тщательно отмечены графитом необходимые изменения.

— Я так рассчитывала на это. Отчего вы сразу не сказали?

— Это всего лишь эскиз, и он еще ничего не означает.

Не скрывая недовольства, Франческо взял лист со стола, свернул его в рулон и водрузил на полку.

— На самом деле ничего не означает? Не верю. — Кларисса посмотрела на Борромини. — Предположим, папа Иннокентий официально объявит, что в проекте колокольни ваши заслуги и заслуги кавальере Бернини равноценны. Тогда вы готовы предпринять все возможное для ее сохранения?

— С чего бы это папе заявлять такое?

— Я могу переговорить с донной Олимпией. Не сомневаюсь, что, если я попрошу ее…

— Вы намерены просить за меня донну Олимпию? Я запрещаю вам! Я никогда в жизни еще ни о чем и ни у кого не просил. Тем более о том, что принадлежит мне по праву.

— Боже милостивый, синьор Борромини, неужели вы не в силах хоть на миг расстаться с гордыней?

— Мне не нужны подачки, мне нужна справедливость.

— А как же ваша мечта? — повысила голос Кларисса. — Когда я впервые встретилась с вами, у вас было столько планов, у вас и у синьора Бернини. Нет-нет, и не думайте мне перечить! Вы вместе с ним мечтали возвести новый Рим, врата рая, затмить самого Микеланджело. А теперь у вас есть все, чтобы воплотить свою мечту. Вы оба — величайшие архитекторы этого города, возможно, и мира. И если вы станете сотрудничать, а не нападать друг на друга, нет ничего, чего бы вы не сумели сделать. Башня колокольни — знак Божий! Не медлите больше — сделайте то, что вам предначертано судьбой!

Франческо с каменным лицом взирал на княгиню, будто та говорила с ним по-английски. Лишь неизменная складка на лбу свидетельствовала о том, что ее слова доходят до архитектора. Если бы не проклятая гордыня, размышляла Кларисса, худшая из его черт, из-за которой она, возможно, и уважала его. Решительно взяв Борромини за руку, княгиня сказала:

— Помиритесь с Бернини! Если не ради вашей мечты, то по крайней мере ради меня! Прошу вас! Вы не представляете себе, что все это для меня значит…

16

9 октября 1645 года состоялось второе по счету заседание архитектурной конгрегации. Иннокентий приветствовал присутствующих кардиналов, а также членов экспертной комиссии, затем в наступившей тишине собравшиеся услышали щебетание птиц за наглухо закрытыми окнами. Взоры всех были прикованы к Франческо Борромини — в этот день ему предстояло огласить свое заключение. С серьезным лицом он разложил перед собой бумаги. Сейчас все зависело именно от его мнения.

— Прошу вас, начинайте, — предоставил ему слово Вирджилио Спада.

Формально такой же, как и остальные, собравшиеся здесь, участник заседания, а фактически отделенный от них незримым барьером, если встает вопрос об обвинении и ответственности, под бдительным взором кардиналов и папы на дальнем углу стола сидел Лоренцо Бернини. Нервы его были натянуты как струна. Ему грозил штраф в размере десяти тысяч скуди, и если папа наложит его, сюда следует приплюсовать и покрытие расходов на возведение башни, а эта сумма составит уже сто двадцать пять тысяч скудо. Это означало бы, что он навеки разорен.

Лоренцо предпринял все, что было в его силах. Артузини и Райнальди, представившие свое заключение еще на прошлом заседании, были на его стороне. Фонтана, Лонги и Больджи — те художники, для них главное — эстетические критерии, таким образом, и в них сомневаться не приходилось. Но были и колеблющиеся, к примеру, Марицелло, Мола и Моцетти. На счастье Бернини, Мола и Моцетти пребывали в хроническом безденежье, посему Лоренцо еще до заседания одарил каждого пятьюстами скуди. Но хватит ли им этого? Он обратился с молитвой к Всевышнему, в такие моменты Лоренцо не сомневался в его существовании, прося решить его судьбу ему во благо.

— Начнем с вопроса о строительном грунте, — приступил к докладу Борромини. — Грунт под фундаментом состоит из плотного суглинка, осадка на него не больше, чем на других участках. Хотя на одном участке фундамента известь вымыло из раствора, самый нижний слой в относительно хорошем состоянии…

У Лоренцо вырвался вздох облегчения. Борромини говорил спокойно и по существу дела, не позволяя никаких личных выпадов. Разумеется, на критику он не скупился, смело перечислял и вскрывал ошибки в проектировании, допущенные Лоренцо, не пощадил Борромини и небрежность при проведении отдельных строительных работ, но — и это было самое главное — он тут же предлагал и способы уберечь башню колокольни от разрушения.

— Колокольня соединена с фасадом железными крючьями и каменной кладкой. Вследствие оседания фундамента возникло напряжение, которое через анкеровку передалось фасаду. Что и вызвало появление трещин. Как же устранить воздействие этих сил? Прежде всего усилением и постановкой дополнительных опор южного участка фундамента…

Неужели Господь внял его мольбам? На Лоренцо накатила волна теплого чувства. Тот, кто излагал свое мнение на другом конце стола, не был ему соперником — это его былой спутник! Речь Франческо каждой новой фразой переносила Бернини в прошлое: все очень напоминало тот день, когда он зашел в тупик с возведением главного алтаря собора и Франческо объяснил ему, как именно изменить конструкцию балдахина, чтобы не дать колоннам переломиться. Бернини отчетливо помнил, какой непомерный груз мигом свалился с его плеч. Сейчас на глаза Бернини невольно наворачивались слезы, и несколько раз кряду он судорожно глотнул. Он всегда знал: в их встрече с Франческо было что-то судьбоносное. Они как двое близнецов, связанных провидением на вечные времена.

— Таким образом, подведем итог, — объявил сидевший на троне папа после того, как Франческо завершил доклад.

На лице Иннокентия отчетливо читалось облегчение. Не вдаваясь в технические тонкости, его святейшество указал монсеньору Спаде взять на себя руководство и контроль за всеми предстоящими работами.

Лоренцо во второй раз за это утро обратился к Вседержителю, пообещав заодно до скончания века за свой счет поливать покрытую струпьями физиономию папы отваром из подорожника, как тут его святейшество совершенно неожиданно и весьма строгим тоном вопросил Лоренцо Бернини:

— Следовательно, не существует более причин для твоего отъезда из Рима, кавальере Бернини?

Преисполненный самого искреннего раскаяния, Лоренцо преклонил голову.

— Я приложу все свои силы, ваше святейшество, ради устранения допущенных мною огрехов.

— Отъезд из Рима? — недоуменно спросил Борромини. — Честно говоря, я ничего не пойму.

— Французский королевский двор, — пояснил Вирджилио Спада, — приглашает кавальере в Париж.

— Для выполнения заказа по изготовлению скульптурного портрета короля, — не удержался Лоренцо, горделиво тряхнув локонами, — и по личному приглашению первого министра Мазарини.

По выражению лица Франческо Бернини мгновенно понял, что лучше бы ему промолчать. Франческо стоял бледный, часто-часто помаргивая от охватившего его гнева.

— Об этом и речи быть не может, — решительно произнес он с так хорошо знакомой миной, делавшей его похожим на мула. — Во всяком случае, пока не будет оглашен окончательный результат расследования. Иначе есть опасения, что обвиняемый попытается уйти от ответственности.