Княгиня - Петер Пранге

Кого же включить в состав комиссии? Папа поставил условие: список ее должен быть готов до наступления весны. В комиссию вошли градостроитель Райнальди, а также архитектор городских стен Рима Чиприано Артузини, математик от Бога. Как представитель иезуитов, Спада намеревался привлечь и Антонио Сасси, кроме того, репутация, авторитет, не говоря уже о солидных технических знаниях, говорили в пользу Пьетро Фонтаны, Мартино Лонги и Андреа Больджи. Эти имена сомнений не вызывали. Лишь один человек, напротив фамилии которого Спада выписал внушительный знак вопроса, стал головной болью для монсеньора, хотя и донна Олимпия, и сам папа высказались за него: Франческо Борромини.

Включать или не включать Борромини? По своей натуре Спада был не из тех, кто панически боится взять на себя ответственность, однако в данной ситуации принятие решения оказалось тяжким бременем даже для него. С одной стороны, Борромини — талантливейший зодчий, прекрасный инженер, лучший из всех, кого Спада знал, и, учитывая все это, Борромини самим Богом определен для участия в проекте спасения колоколен, с другой — человек неуживчивый, неуступчивый, непредсказуемый… Перечисленные черты его натуры могли существенно затруднить выполнение сложной и в то же время деликатной миссии. Хотя никто не мог отрицать способности Борромини к самоотдаче, его подвижничества во имя работы, за его, казалось бы, бескорыстным усердием всегда таилась superba, тот самый смертный грех, имя которому гордыня. И не сочтет ли он унижением, коль речь зайдет лишь о его вкладе, наряду с многими из тех, кому предстояло спасти шедевр Бернини от разрушения? Соперничество двух китов в зодчестве и бывших соратников уже давно стало притчей во языцех. Не воспримет ли он себя вновь оттесненным на задворки, как это уже имело место при сооружении главного алтаря собора Святого Петра, когда несправедливый мир приписал право на творческий успех одному Бернини, даже не удосужившись помянуть заслуги Борромини, в ту пору Кастелли? И не выйдет ли так, что свое участие в этой комиссии Борромини использует для сведения личных счетов с извечным соперником ради смещения того с должности главного архитектора собора?

Чтобы получить ответ на все эти непростые вопросы, Спада решил подвергнуть Борромини испытанию.

— Предположим, — спросил он у Франческо, — что сын некоего человека, вашего смертного врага, вдруг падает в бурный ручей и на ваших глазах начинает тонуть. Как бы вы поступили?

— А как бы я мог поступить? — переспросил Борромини. — Так, как подобает поступать любому порядочному человеку! Я бы попытался спасти жизнь ребенка.

— Даже в том случае, если отец его допустил в отношении вас вопиющую несправедливость? Пустил бы вас по миру с сумой? Лишил бы вас самого дорогого?

— И тогда, достопочтенный отец, я не изменил бы своего решения. Как может ребенок отвечать за греховные деяния своего отца?

— А если этот человек, — тут монсеньор Спада осенил себя крестным знамением, — похитил бы, изуродовал или иным способом надругался над вашим собственным ребенком? Как бы вы поступили тогда?

Борромини, подумав, твердо заявил:

— И в этом случае мне не остается ничего иного, как всеми средствами попытаться спасти несчастного ребенка. Его право на дарованную Богом жизнь неприкосновенно и вне влияния прегрешений его отца. Но к чему все эти странные вопросы, монсеньор?

— К тому, чтобы удостовериться, что вы — именно тот, кем я вас считаю, — удовлетворенно ответил Вирджилио Спада, положив руку на плечо Борромини.

И все же по мере приближения назначенной даты — 27 марта 1645 года — на этот день было намечено заседание конгрегации — противоречия не переставали терзать монсеньора Спаду. Вынесенный на рассмотрение конгрегации вопрос был важен настолько, что, кроме доброго десятка кардиналов — членов конгрегации, архитектора, участь которого предстояло решить, в заседании принял участие сам папа Иннокентий.

Предпочитая не ходить вокруг да около, Спада сразу же перешел к обсуждению основного вопроса: был ли осведомлен автор проекта башен кавальере Лоренцо Бернини о том, какая нагрузка ляжет на фундамент здания и сможет ли этот фундамент с ней справиться? Архитектор, как и следовало ожидать, начисто отрицал какую-либо вину. Начав свое выступление довольно нервозно, Бернини стал ссылаться на то, что, мол, сам предостерегал папу Урбана, но тот не внял его аргументам. При этих словах кавальере папа Иннокентий кивнул, и Бернини, явно приободрившись, логично и убедительно завершил выступление.

Затем настала очередь выслушать мнение экспертов. Те хоть и упрекали Бернини в халатности — были даже перечислены отдельные его ошибочные действия, — однако, к великому облегчению Спады, они сосредоточились скорее не на том, виновен Бернини или нет, а на поисках выхода из создавшегося положения. Мнения всех сходились в одном: для сохранения архитектурного шедевра необходимо усилить фундамент. О сносе речь даже не заходила.

Лишь один из специалистов за все заседание не проронил ни слова: Франческо Борромини. Одетый, как повелось, в черное, он сидел в конце стола и, казалось, безучастно выслушивал мнения своих коллег. Когда речь зашла о переносе заседания комиссии, все взгляды устремились на него.

Именно ему предстояло на следующем заседании конгрегации представить свое заключение. Каким же оно будет?

12

Четвертый год тянулось паломничество Клариссы. Годы эти прошли в молитвах за здравие ее супруга. Она побывала в пяти базиликах: в соборе Святого Петра молилась у могилы апостола, в Латеране, во дворце папы — у папского алтаря, в Санта-Мария Маджоре — у колыбели Христа, в Санта-Кроче в Джеру-залемме — взывала к Спасителю у его креста, в Сан-Паоло — у места мученической смерти святого Павла. Кларисса совершала молитвенные обряды в семи паломнических церквах, в катакомбах на Виа Аппиа, на Святой лестнице, которую одолела на коленях. Кларисса даже отважилась на поездку в отдаленный Лорето, где находился Святой Дом, куда в пору, когда он еще стоял в Галилее, ангел принес Марии добрую весть. Тщетно — нездоровье продолжало донимать лорда Маккинни.

Как же так? Был ли он на самом деле болен? Княгиню продолжали грызть сомнения. Нет, она ни на мгновение не усомнилась ни в чудодейственной силе креста Спасителя, ни Святого Дома в Лорето, где одна лишь надпись — Non est impossible apud Deum — «Пред Богом нет ничего невозможного» — говорила сама за себя, объясняя чудо перемещения жилища Марии из Святой Земли в Рим. Маккинни с регулярностью появления созвездий на ночном небе раз в месяц слал супруге из Англии письма, однако в них не было ни слова об исцелении, как, впрочем, и призывов вернуться на родину, хотя в письмах Клариссы все настойчивее звучал вопрос о возвращении, в то время как в потаенных уголках ее души тлела надежда оставаться в Риме до тех пор, пока проблема колоколен собора Святого Петра не разрешится окончательно.

Но разве подобное желание не греховно? Разве эти ее потаенные надежды не ставят под сомнение здравие ее супруга? Разве не продляет она тем самым его муки? Ведь ей всего-то и нужно, чтобы Борромини удостоился заслуженной похвалы, только не в ущерб Бернини.

В душе Клариссы царил разлад, вынудивший ее искать утешения у святой Агнессы. Пред алтарем часовни — барельеф благополучно пережил разграбление палаццо Памфили — она преклоняла колена и складывала руки для молитвы ради обретения внутреннего покоя и ясности. Но каждый раз, даже не успев взглянуть на образ святой, чье тело обрело защиту от гнусных посягательств солдатни, Кларисса чувствовала закрадывающийся в душу страх. Оба мужчины в свое время были благополучно изгнаны из жизни княгини, теперь же они вновь стремились стать ее частью. Это и пугало Клариссу.

— Что с тобой?

Кларисса, вздрогнув, повернулась и увидела перед собой донну Олимпию. Лоб кузины прорезали морщины озабоченности.

— Тебя что-то мучит, и уже довольно давно. Что у тебя на душе?

— Ах, Олимпия, если бы я только знала!

Кларисса не торопилась изливать Олимпии душу. Да, кузина была женщиной искушенной и, вполне вероятно, могла бы помочь ей советом и делом. С другой стороны, Клариссу отпугивали непоколебимые принципы и прямолинейные суждения Олимпии.

К счастью, донна Олимпия облегчила Клариссе задачу.

— Ваш английский обычай все решать самой и с Господом явно не идет тебе впрок. Мне кажется, я знаю, кто тебе действительно нужен — хороший исповедник.

— Исповедник? — Кларисса удивилась. — Я… я вот уже много лет не была на исповеди. Маккинни полагает, что исповедь — не более чем попытка переложить ответственность за свои поступки на кого-то другого.

— Вот как! — Олимпия покачала головой. — Мы здесь, в Риме, так не считаем. В конце концов, жизнь есть жизнь, и иногда бывают моменты, когда без помощи другого человека ясности не обрести.