Княгиня - Петер Пранге

Кузина просто читала мысли княгини! Именно ясности Клариссе и недоставало сейчас. И уже сама возможность поведать кому-то о том, что накипело у тебя на душе, вызвала у Клариссы облегчение.

— Наверное, ты права, — согласилась Кларисса. — Можешь порекомендовать мне священника?

— Разумеется! — Олимпия даже невольно рассмеялась. — Если уж невестка папы не сможет, стало быть, плохи ее дела!

Уже на следующее утро Кларисса отправилась к исповеднику, которого ей указала донна Олимпия. Буквально через несколько минут езды от палаццо Памфили экипаж остановился перед большим и только что отремонтированным зданием с фасадом, обильно украшенным лепниной.

Когда Кларисса стучала в ворота, на сердце у нее было неспокойно. Что за человек ее исповедник? В молодые годы она без раздумий доверялась любому вкрадчивому голосу, нашептывавшему из-за решетки исповедальни в полумраке церкви, ничуть не сомневаясь, что он принадлежит не реально существующему человеку, а доброму духу небес. Но теперь-то она зрелая женщина!

Слуга провел ее через залитый светом внутренний двор, затем через странную колоннаду, которая вела в следующий внутренний двор с фигурой воина в натуральную величину. Но что это? Идя вдоль галереи, Кларисса не могла поверить своим глазам: пол, казавшийся ей еще у входа абсолютно ровным, внезапно стал подниматься, колонны укорачивались, а сам проход сужался — вся эта колоннада была лишь иллюзией, обманом зрения, сооружение оказалось куда меньшим, чем на самом деле. Сердце забилось в радостном предчувствии. Эта колоннада была ей знакома! Она — та самая, которую синьор Борромини, тогда еще Франческо Кастелли, замыслил для ее покоев в палаццо Памфили.

Княгиню встретил одетый в черную шелковую сутану низкорослый падре. Он улыбался. Кларисса внезапно почувствовала прилив симпатии к этим внимательным глазам, кустистым бровям и энергичной, пружинящей походке.

— Монсеньор Спада? — осведомилась княгиня, подавая ему руку.

— А вы, по-видимому, леди Маккинни, — ответил священник на беглом английском. — Рад приветствовать вас, княгиня!

— Какое дивное гостеприимство, — заметила Кларисса, указывая на колонны. — Все потом оказывается не так, как в первое мгновение.

— Вы заметили? — Спада энергично закивал. — Колоннада сия — любимое мое место здесь. Она приводит в смятение чувства и поучительна для разума. При виде ее невольно начинаешь задумываться, насколько призрачен порой этот мир. Кроме того, — добавил он, глядя на фигуру воина, и теперь Кларисса поняла, что на самом деле этот воин изображен не в натуральную величину, а едва ли доходит священнику до пояса, — она служит нам напоминанием, насколько ничтожен и малозначителен человек. Но что привело вас ко мне, княгиня? Донна Олимпия говорила мне о смятении вашей души…

Коротышка монсеньор был так приветлив с ней, в его тоне звучало такое участие, что Кларисса буквально в первые секунды почувствовала расположение к нему, будто знала его не один год. И затем, уже в разговоре с княгиней, Спада задавал вопросы с непосредственностью лекаря, желающего как можно детальнее установить симптомы недуга. К своему удивлению, княгиня отметила, что ей даже не приходится преодолевать себя, хотя откровенный разговор происходил не в полумраке исповедальни через разделявшую их решетку, а при свете дня и глаза в глаза. Час спустя Спада знал о Клариссе все.

— Познакомившись с этими двумя Богом установленными для создания нового Рима зодчими, — заключила Кларисса свою исповедь, — я разлучила их, оттолкнула друг от друга. Неужели я перечеркнула планы Господа?

— Пути Господни хоть и неисповедимы, княгиня, — раздумчиво отозвался Спада, — тем не менее нам надлежит в них разбираться. Как говорил святой Августин, «Credo quia absurdum» — «Верую, поскольку это непостижимо». Вероятно, все в мире есть проявление воли Божьей, и ваш непокой — всего лишь его знак.

— Но на что этот знак указует? Вправе ли я оставаться в Риме, в то время как мой супруг в Шотландии мучим болезнью?

— Если Богу было угодно повторно отправить вас в — этот город, то наверняка у него были для того причины.

После продолжительной паузы Спада заговорил вновь

— Возможно, недуг вашего супруга и есть ключ ко всему. Возможно, вы лишь тогда добьетесь для него заступничества у Господа, если ускорите дело, им начатое.

— Я не совсем понимаю вас, монсеньор.

— Разве мы всегда действуем, ясно осознавая, что творим? — ответил он вопросом на вопрос. — Может быть, Господь послал вас в Рим во второй раз, дабы вы исправили все ваши прежние ошибки.

— И каким же образом мне их исправить? — желала знать Кларисса.

— Попытавшись вновь соединить их, я имею в виду Борромини и Бернини, — понимаю ваше смущение, княгиня, но уж давайте назовем их по именам, — примирить друг с другом с тем, чтобы они вместе приступили к выполнению своей главной задачи. Вероятно, это и будет платой Богу, чтобы он внял мольбам об исцелении вашего мужа.

— Вы действительно так считаете?

Кларисса была изумлена подобной трактовкой событии.

— «Credo quia absurdum», — с улыбкой повторил Спала. — Но, княгиня, разве не стоит попытаться?

13

На своем первом заседании папская архитектурная конгрегация приняла два решения: кавальере Бернини тщательно изучить и проверить фундамент колокольни на устойчивость при условии сохранности здания. Вторым решением стал объявленный по указанию Иннокентия открытый конкурс на лучшее техническое решение проблемы колоколен собора Святого Петра.

После официального объявления конкурса в июне 1645 года Франческо Борромини с мрачным удовлетворением приступил к работе. Он стремился воспользоваться благоприятной возможностью подвергнуть критическому рассмотрению не только проект Бернини, но и свой собственный — ведь разве можно создать нечто, раз и навсегда совершенное?

Большей частью Франческо работал по ночам при неверном свете свечи, в тишине, когда ничто не отвлекало от размышлений. От руки, без линеек, без лекал вносил он поправки в проект Бернини, где самым бессовестным образом повторялись его, Борромини, идеи, хоть и поданные Бернини эффектно и со свойственной ему непринужденностью.

Борромини намеревался избавить постройку от избыточной мишуры. И подобно тому, как некогда на руинах языческих храмов вставали храмы христианские, в росчерках грифеля Франческо поверх сангины Бернини проступали очертания новой колокольни, постройки куда более легкой, чем прежняя. Несмотря на то что, согласно замыслу Франческо, колокольня существенно укорачивалась, поскольку освобождалась от громоздкой крыши башни, она производила впечатление стройной и легкой, устремлявшейся к небесам почти невесомо, будто дым из трубы Сикстинской капеллы.

Ничего, он еще покажет этому сброду, что такое настоящая архитектура! Оторвавшись от разложенного на столе эскиза, Борромини оросил пересохшее горло глотком вина. Нет, он не забыл, как они измывались над ним все эти годы, как потешались, — и все лишь оттого, что ему, видите ли, недостает воображения! Издевательские шепотки до сих пор стояли у него в ушах. Тогда они нарекли его полоумным, зато теперь, когда его постройки наконец обрели в камне плоть, насмотреться на них не могут — сколько раз из ложи Сан-Карло Франческо наблюдал, как чужеземные архитекторы, разинув рты и выпучив глаза, до ломоты в шее вертя головами, пытались уследить за причудливыми изгибами и поворотами линий здания, в котором один архитектурный элемент будто предопределял целесообразность другого, подвергая взор суровому испытанию проследить за всем до конца, а разум — еще более суровому до конца все додумать. Незабываемое зрелище — свора застывших в почтительном безмолвии идиотов, будто взирающих на самого Бога, которого застали за сотворением мира. И все, все они жаждали теперь заполучить от него чертежи или хотя бы эскизы — немцы, фламандцы, французы; даже пришелец из далекой Индии. Франческо мог бы сколотить себе состояние на одних только эскизах и чертежах, но не снизошел до такого. Он знал этих тварей — они гонялись за его планами не ради того, чтобы извлечь из них что-то стоящее для себя, позаимствовать новые тенденции, нет, они просто-напросто желали стащить его идеи, чтобы потом бездарно тиражировать их.

Борромини без устали продолжал вносить коррективы в чертежи зданий, обдумывая каждую мелочь: убирал завиток в одном месте, чтобы добавить его в другом, стремясь в то же время не обеднить, не выхолостить воплощаемый в проекте замысел. Все в голос вопили, дескать, башня Бернини — верх совершенства! Нищие духом, откуда им знать, что есть совершенство?! Одним махом расправлялся Франческо с претенциозными нагромождениями колонн третьего верхнего яруса, заменяя их скромным фронтоном. Прочь помпезную пышность! Зодчество — служение Богу, оно есть отражение извечных законов творчества. Это, и только это, суть важно, остальное чепуха, погоня за сиюминутным эффектом, пустозвонство.