Рабиндранат Тагор - Крипалани Кришна

Историческое значение этому письму придает не отказ от баронетства, которое для него мало что значило, а та храбрость, с которой он выразил гнев своего народа. Этот жест восстановил самоуважение нации, дал всему народу отвагу и веру. Британские власти никогда не простили поэту такой неслыханной дерзости.

Общественность Индии высоко оценила отважный поступок поэта, но официальные британские круги, так же как и широкая публика в Великобритании, негодовали на "дерзость" британского подданного, отказывающегося от милости, снизошедшей на него по указу "Его величества короля-императора". Такого еще не бывало. В секретном донесении министерства внутренних дел говорилось: "Налицо оскорбительное высокомерие, выразившееся в отказе от почестей, предоставленных по велению Короля за литературные заслуги, на почве несогласия с политикой правительства". Вице-король счел невозможным для себя освободить Тагора от титула, который его предшественник пожаловал ему от лица короля-императора. Таким образом, баронетство Тагора осталось за ним. Он больше никогда не воспользовался этим титулом, но в официальных бумагах, а также в английской и американской прессе он продолжал оставаться сэром Рабиндранатом Тагором.

11. Мир в одном гнезде

Сладостный певец, свершавший одинокое паломничество между гнездом и небесами, оказался теперь пойманным в силки мирских забот. Вестник свободы отныне лишился свободы. Быть добрым уже недостаточно: он должен творить добро. Он победил мир, и мир, в свою очередь, победил его. Теперь ему предстояло искать свой дом по всему миру и приводить весь мир в свой дом.

И вот маленькая школа для маленьких детей в Шантиникетоне становится всемирным университетом, Вишвабхарати,[86] средоточием индийской культуры, центром ориентальных исследований, местом встречи Востока и Запада.

Для девиза нового университета поэт выбрал древний санскритский стих, означающий "Где весь мир соединяется в одном гнезде". "Вишвабхарати, — заявил он, — представляет Индию, обладающую богатством разума, которое должно стать всеобщим достоянием. Вишвабхарати знаменует обязанность Индии гостеприимно предлагать другим свои высшие культурные достижения и право Индии принимать от других все самое лучшее".

Идея университета созревала в его мозгу со времени последней поездки в Японию и Соединенные Штаты. Тагор впервые объявил о ней и подробно рассказал о своих планах на специальном собрании в Шантиникетоне 22 декабря 1918 года. Почти день в день через три года состоялось официальное открытие университета. В этот же период заложено ядро первых факультетов наук и искусств. Со временем они выросли, открылись и несколько других. Без сомнения, этот университет, как и школа, предшественница его, создание мечты поэта. Но многие мечты, когда они воплощаются в жизнь, указывают путь реальности. Тагор всегда верил, что "яа каждой нации лежит долг хранить огонь своего светильника, одного из многих, освещающих этот мир. Разбить светильник всякого народа — значит лишить его законного места на всемирном празднике". Когда-то светильник разума Индии пылал своим собственным огнем, но сегодня выпускники университетов стали немногим лучше, чем "вечные собиратели лохмотьев из чужих мусорных корзин".

Тагор не верил, что у разных народов существуют разные истины. Он верил, что знание едино и всеобще, но все народы должны получать его и осваивать своим собственным путем. "Беда в том, — писал он, — что как только нам на ум приходит мысль об университете, мы вспоминаем о Кембридже, Оксфорде и многих других европейских университетах. Мысль эта заполняет все наше сознание. Мы воображаем, что наше спасение — в подборе лучших черт каждого, чтобы потом составить их в эклектическое целое. Мы забываем, что европейские университеты — это живые, органические части европейской жизни".

Основав университет Вишвабхарати, поэт обрел новый предлог для дальних странствий. Нужда в деньгах для школы толкнула его в лекционное турне по Америке в 1916 году, однако потребности международного культурного центра, где "весь мир встречается в одном гнезде", оказались гораздо большими. Следовало придать проекту широкую огласку, а также собрать немалые суммы пожертвований.

Тагор готов к путешествию. Мировое признание, как опьянение, притягивает. В письме 15 апреля 1918 года, адресованном одной маленькой девочке, в которой он обрел подружку по духу, он честно в этом признается. "Ты читала в книжках, что некоторые птицы в определенное время оставляют свое гнездо и улетают за океан. Вот и я такая птица. Время от времени что-то зовет меня из заморских краев, и крылья мои трепещут. Итак, я собрался в начале мая сесть на корабль и поплыть через Тихий океан".

Поначалу он планировал снова отправиться по Японии и Соединенным Штатам с нищенской сумою просителя и уже начал оформлять документы. Но поступили известия, что английская разведка собирает досье на Тагора, пытаясь привлечь его к суду по делу о так называемом индийско-немецком заговоре. Поэт тут же послал телеграмму президенту Вильсону: "Газеты сообщают, что на суде в Сан-Франциско прокурор упомянул мое имя. Я требую от Вас и Вашей страны защиты от подобной злостной клеветы". Он также послал президенту письмо протеста.

Трудно сказать, почему Белый дом даже не подтвердил получение письма и телеграммы. Можно лишь догадываться, не замешана ли здесь длинная рука английской секретной службы. Во всяком случае, поэт был оскорблен до глубины души. Крылья трепетали, но птица взлететь не могла.

Ему пришлось удовлетвориться путешествием по своей стране. Рабиндранат совершил длительную поездку по южной Индии, посетив несколько городов, где читал лекции о своих образовательных программах. Затем он отправился в западную Индию, председательствовал на литературном съезде писателей Гуджарата в Ахмадабаде и провел некоторое время с Махатмой Ганди в его недавно основанном ашраме на берегу реки Сабармати.

Этот период, 1917–1919 годы, заполненный лихорадочной политической и педагогической деятельностью, казался сравнительно бесплодным в литературном творчестве. Лишь две значительные книги, написанные на бенгали, вышли в этот период — сборники "Полатока" ("Беглянка") и "Липика" ("Наброски").

"Беглянка" состоит в основном из рассказов в стихах, изложенных очень просто, в разговорном стиле. Размер их свободен и легко приспосабливается к ходу повествования. Это короткие, печальные эпизоды, переданные с редкой деликатностью чувства, которое, никогда не вырождаясь в сентиментальность, свидетельствует о его великом сострадании к тем, кто обижен жизнью.

Другая книга, "Липика", написана в 1919 году в совершенно ином духе. Она состоит из коротких отрывков и набросков. Некоторые из них описательные, другие аллегорические, третьи представляют собой размышления, четвертые — сатиру, пятые — воспоминания. Они написаны прозой, но прозой, которая обладает всем ритмом и прелестью поэзии. Возможно, что автор сознательно предпринял попытку уловить в бенгальской прозе красоту ритма и выражения, которую он бессознательно обрел в английских переводах "Гитанджали".

Другой интересный творческий вклад этого периода не предназначался для печати — это серия очаровательных писем, которые он отправлял юной жизнерадостной школьнице. Они интересны не только своим живым причудливым стилем, но и тем, что описывают повседневную жизнь поэта в Шантиникетоне. Вот отрывок из одного письма.

"Обед закончен, и я сижу, облокотившись на подушку, в своем уголке. Небо потемнело от тяжелых туч, и тень их легла на зеленые поля, наполняя мой кругозор глубоким покоем. Пока я пишу, начинается дождь и дальняя полоса деревьев подергивается пеленой, как будто лесная богиня накинула вуаль на свое лицо. Не могу сказать, сколько сейчас времени, потому что я прогнал со стены часы, висевшие прежде перед моими глазами. Они обманули мое доверие, они мне лгали, они много раз подавали голос не вовремя, и сколько раз я попадал впросак, следуя их совету, когда мне отправляться обедать или спать. Наверное, можно было бы их и починить, но ведь часы сделаны, чтобы следить за временем, и я не могу понять, почему я должен тратить время, чтобы следить за часами. Во всяком случае, я думаю, что сейчас час или полвторого. Скоро пора будет идти на занятия…

По утрам, как тебе известно, я даю три урока подряд, потом принимаю ванну и обедаю, а затем сажусь писать письма, если нельзя их отложить на потом. После этого я готовлюсь к будущим урокам, пока не приходит пора пить чай. Вечером, когда солнце садится, я сижу один в спокойствии на моей террасе. Иногда ко мне забегают школьники, просят почитать им стихи.

Просыпаюсь я, когда первый слабый отблеск света заглядывает в щелку в восточной двери моей спальни, окаймляя облака золотом, вызывая первое трепетание крылышек птиц, пробуждающихся в ветвях деревьев. Вскоре после половины пятого утра звенит школьный звонок, и я тоже встаю с постели. Умывшись, я сажусь на молитву на каменной плите, обращаясь к востоку. Солнце медленно восходит, и лучи его касаются меня, словно благословляя. Мы съедаем легкий завтрак, и в половине седьмого все обитатели ашрама, и дети, и взрослые, собираются на открытой площадке перед школой и поют хором гимн, перед тем как отправиться на занятия.