Ущерб тела - Маргарет Этвуд

только она уйдет, ящик распахнется и оттуда вылезет какая-то дрянь. В течение всего завтрака – сегодня дают водянистый омлет – она не перестает волноваться. Можно уехать отсюда, оставив коробку в номере, и попробовать улететь ближайшим рейсом, но это слишком рискованно. Англичанка прошмыгнет сюда, не успеет Ренни спуститься по лестнице, в этом нет сомнений – слишком уж смахивает на осведомительницу. Уж она постарается, чтобы Ренни арестовали еще в аэропорту. Единственный выход – доставить ящик Элве как можно быстрее и забыть о нем.

После завтрака она идет в магазинчик через дорогу и покупает моток скотча. В номере она накрепко обматывает коробку скотчем, чтобы она выглядела так же, как при получении. Если будет похоже, что коробка не вскрыта, Ренни может сказать, что ничего не знала. Она просит принести чай с печеньем в номер и засекает время, поглядывая на часы. Потом она выходит к стойке и говорит англичанке, что сегодня заночует на Сент-Агате, но пусть номер оставят за ней.

– Платить все равно придется, даже если будете отсутствовать, – отвечает та.

Ренни говорит, что она в курсе. Она думает, не пожаловаться ли на еду, но решает, что не стоит. Англичанка только этого и ждет, стоит, постукивая карандашом по стойке, в нетерпении. Ренни не по себе от ее колючих глаз.

Она выволакивает коробку из комнаты, оставляет у стойки. Потом возвращается в номер за остальными сумками и забирает из сейфа фотоаппарат; но паспорт оставляет, здесь надежнее. Потом она спускается на улицу, чтобы поймать такси.

Машин не видно, но стоит мальчишка с тележкой. На вид ему лет восемь, хотя, скорее всего, он старше. Недолго думая, Ренни нанимает его. Она посылает его наверх за коробкой – сама она больше не желает к ней прикасаться без надобности. Мальчик застенчив, не болтает. Он грузит в тележку все ее вещи, даже сумочку, и устремляется вперед, босиком по выщербленной дороге, почти бегом.

Сначала Ренни подумала, он так мчится, потому что задумал умыкнуть ее вещи. Она спешит, чтобы не отстать, сразу вспотев и чувствуя себя нелепо. Но потом замечает, какие тонкие у него ручки, и понимает, что он – как рикши, которым приходится быстро нестись, чтобы удержать равновесие. Он ведет ее задами, между двух обшарпанных деревянных строений, по узкой дороге, изрытой колеями и чересчур грязной для машин, заваленной по обочинам пустыми картонными коробками. Они пробегают мимо домика, вокруг которого суетится выводок цыплят, потом мимо склада, доверху набитого мешками, и выходят к причалу.

Мальчик, который оглянулся на нее лишь раз, выруливает на верхний уровень и направляется к кораблю, видимо, к самому дальнему. Ренни кажется, что она должна добежать до места одновременно с ним, – даже если он честный малый, другие могут быть похитрее, вон уже целая компания малолеток увязалась за тележкой, они выкрикивают не понятные ей слова и улыбаются, глядя, как она бежит сзади, уже пыхтя, с хлопающей, как крылья, шляпой, за собственной сумочкой, которая уносится от нее по причалу мимо штабелей из деревянных клетей, накрытых брезентом грузовиков, горок фруктов и неизвестных ей овощей, просто гниющих под солнцем. Мальчик останавливается у корабля и ждет ее с неопределенной улыбкой на лице, другие мальчишки встают в кружок, оставив место для нее. Он что, потешается над ней?

– Сколько? – спрашивает она.

– Сколько дадите, – отвечает он.

Ренни платит ему слишком много, она понимает это по его улыбке и гоготу мальчишек, которые радуются и паясничают. Они хотят перегрузить ее вещи на корабль, пытаются схватить ее сумочку, сумку с фотоаппаратом, но она прогоняет их, хватит с нее. Она складывает вещи вместе и садится сверху, как несушка. Теперь уже никак невозможно оставить пожитки и пойти узнать стоимость билета и время отправления, а мальчишки с тележкой уже и след простыл. Она поняла, почему он так быстро бежал: хочет успеть совершить как можно больше ходок до отплытия корабля.

Ренни отдышалась. Никто на нее не смотрит, значит, она не вызвала подозрений. Она помнит, как Джейка несколько раз останавливали за превышение скорости, а в бардачке у него лежала травка. «Веди себя естественно», – быстро бросал он ей, прежде чем опустить стекло. Ренни задумалась об этом. Естественным с ее точки зрения было бы выскочить из машины и броситься на всех парах куда глаза глядят, лишь бы подальше. Но она сидела на месте, ничего не говоря, что было вполне приемлемо, хотя ей казалось, что чувство вины ореолом осеняет ее.

Как и сейчас. Она решает изображать журналистку, и ради наблюдающих, и ради самой себя. Если она постарается сделать вид, поснимает тут и там, будет делать записи, то, может, и сама в это поверит. Это как корчить рожицы. Мать любила повторять: «Если не прекратишь, лицо таким и останется». «Так вот что случилось с тобой?» – спросила однажды Ренни, ей было уже тринадцать – возраст «выступлений», как называла его мать. Правда, Ренни спросила шепотом.

Она осматривается в поисках подходящего объекта, достает фотоаппарат и возится с объективом. Вот, например, этот кораблик, привязанный к причалу канатами толщиной с запястье взрослого, со специальными узлами. Когда-то он был выкрашен в черный, но теперь весь рябой, с ржавыми пятнами там, где непогода постаралась. На носу полустершееся название: «Память». У Ренни возникают такие же мысли, как при виде самолета, на котором она прилетела: «Он вообще поплывет?» Но, очевидно, посудина совершает рейс дважды в день к синеватому сгущению вдалеке и обратно. Не стали бы люди на нем плавать, будь оно небезопасно.

На палубе хаотично валяются рюкзаки, чемоданы и тюки. Несколько мужчин перебрасывают картонные коробки на борт и дальше отправляют в трюм или запихивают под скамьи вдоль борта. Ренни фотографирует их, против солнца, ловя кадр, чтобы коробка была в воздухе, а руки кидающего и ловящего словно обрамляли ее. Она надеется, что снимки получатся выразительными, но знает, что обычно, когда она старается снять что-то эдакое, ничего не выходит. Перебор, как говорит Джейк. На Сент-Агате она будет снимать рестораны, если они там есть, и пожилых женщин, сидящих на солнце за чисткой омаров или чего бы то ни было. Она знает, что женщины там обнаружатся непременно, а вот насчет омаров не так уверена.

Кто-то кладет руку ей на плечо, и Ренни вся сжимается. За ней следили, они все знают и все видели. Потом она слышит голос:

– Приветик!

Это Лора. Сегодня она в вишневом саронге с синими орхидеями и сияет улыбкой, словно они как раз договаривались о встрече.

Ренни поднимается.

– Я думала, вы на Сент-Агате, – говорит она. Еще чуть-чуть, и она разозлится не на шутку.

– Ну да,