И ад следовал за ним - Михаил Любимов

Юджин глубоко вошел в настроение и даже драматически стиснул руки.

— Что мне соборы Петра и Павла? Что мне заваленные товарами магазины? Я ведь не рвусь в миллионеры и вполне удовлетворялся нашей квартирой и машиной… И все, больше мне ничего не нужно, о даче мы и не помышляли, обожали иногда летом выез­жать с палаткой и детей к этому приучили. У тещи в деревне большой дом, свой огород, корова… И я решил в тот момент тут же вернуться домой, извиниться перед болгарином, что–нибудь придумать насчет друга. Но здравый смысл тут же поборол внезапный порыв, такое находит на меня часто… ведь я дурак!

Юджин вдруг захохотал, спрятал свой мощный нос в пивной кружке, поперхнулся и так закашлялся, что казалось, вылетят изо рта у него и бронхи, и легкие.

— В общем, я поездил по городу, простился со знакомыми местами, со скамейкой у тихих прудов, где мы впервые поцеловались с женой, сходил в зоопарк (его любил мой отец и вытаскивал меня туда каждый раз, когда приезжал в столицу), пообедал плотно в том самом отеле, где я по поручению Карпыча танцевал с француженкой около фонтана, посматривая на свое отражение в зеркальном потол­ке,— там началось мое падение, там пришло и воскрешение,— сейчас все казалось милым, безвозвратно ушедшим прошлым.

С вокзала я на всякий случай решил позвонить к себе домой. К моему ужасу, трубку поднял профессор:

— Что случилось, Юджин? Куда вы исчезли?

— Вы так сладко спали, что я не рискнул вас будить. Меня срочно вызвали на рабо­ту… произошла авария,— плел я все это с искренним волнением,— ждите меня, я скоро вернусь и захвачу своего приятеля.

— Но почему вы заперли меня? Я не могу выйти! — Профессор с трудом сдерживал негодование.

— Дело в том, что у меня специальный замок… от воров. Как вы себя чувствуете? Я сейчас приеду…

— Очень плохо. Не понимаю, что со мной произошло… Скажите, Юджин, куда исчез мой паспорт?

— Какой паспорт?

— Который лежал у меня в боковом кармане.

— Я не понимаю, о чем вы говорите…— Я из кожи вон лез, стараясь разыграть удивление.— Зачем мне ваш паспорт?

— Но он был у меня в кармане… он всегда там.

— Возможно, вы оставили его дома… Дождитесь, пожалуйста, моего приезда!

Он недовольно бурчал; я положил трубку, внутри все клокотало.

Юджин глубоко вздохнул, нырнул своей оглоблей в бокал пива и словно забыл обо мне.

Елки–палки, ничего мы толком не умеем делать, думал я, даже элементарное сно­творное изготовить не в состоянии, црушники, гады, такие штуки вкалывают своим под­опытным кроликам — секретаршам, что они друг у друга секретные документы воруют, закладывают в девочек целые программы, и готовы они под гипнозом продырявить пулей насквозь хоть президента, а у нас… если бы какое–нибудь серьезное психотропное средство, а то всего лишь снотворное! Психотропные тоже подводят, сам я однажды сел в лужу, поверил Центру и распил с одним объектом бутылку арманьяка, предварительно проглотив нейтрализующую таблетку, и что? Объект, как ожидалось, не выложил мне свою переполненную секретами душу, а впал в состояние крайней веселости, а я чуть не уснул, и только целый кувшин крепчайшего кофе вынул меня из размягченного состояния.

— И вы не вернулись назад? — спросил я главного фигуранта дела «Конт», когда он выплыл из бокала.— А если бы он тут же позвонил в соответствующие органы?

— Я не рассчитывал на такую прыть. В любом случае он начал бы с офицера без­опасности посольства. Было воскресенье, все уезжают за город. Наконец, все выглядит со стороны не так просто: человек попал в чужую квартиру. Как? Почему? Пьяный он или трезвый? Наконец, профессор считал, что я работаю в «ящике». Стали бы искать «ящик»… Учтите, дело было в воскресенье! Нет, я рассчитал верно! Впрочем, в тот мо­мент я об этом не думал, я летел к цели, как фанатичный камикадзе.

В купе меня ожидал очередной сюрприз. Навстречу поднялся добродушный на вид мужчина, представившийся как сотрудник болгарского посольства. У меня чуть язык не отнялся, но, мгновенно сориентировавшись, я представился как польский профессор. Мой спутник, к счастью, принадлежал к распространенной породе неутомимых говорунов, готовых общаться хоть со стеной, лишь бы она не мешала им высказаться: он фонта­нировал до полуночи, пока я не залез под одеяло.

Сначала я попытался заснуть, но сердце мое громыхало так громко, словно отсту­кивало последние миги жизни, я раскрыл книгу, но буквы плясали перед глазами. Так я и пролежал до самой границы, вслушиваясь в стук колес. Что делает профессор? Взломал дверь? Вызвал по телефону своих друзей? Пришло ли ему в голову, что я использовал его паспорт для побега? Сколько времени потребуется на перекрытие пограничных пунк­тов? На мгновение я заснул, и вдруг возникла та самая миловидная мордашка в кассе, брызжущая слюной, а рядом профессор. Он размахивал своим, а теперь моим паспор­том, а она кричала своим гортанным хамским голо­сом: «Он в Хельсинки убежал!»

Перед пограничной станцией проводник собрал паспорта и бросил весело:

— Привет братьям–болгарам! — Благо, что мой сосед–болтун ничего не понял.

Вскоре появились и пограничники с нашими паспортами и внесли новую ясность в мою личность: тут у нас двое болгар!

— Как? Вы тоже болгарин?! — удивился мой ком­паньон.

— Нет, я поляк, но являюсь гражданином Болгарии,— ответил я на родном языке и чуть сощурил глаза, чтобы придать некую многозначительность этой фразе.

— Но вы член нашего землячества? Я там знаю почти всех…— лопотал болгарин.

— Бывают обстоятельства, когда в землячестве не все известно,— твердо осадил я его.

Смешно, Алекс? Секретность настолько пропитала нашу жизнь, настолько свыклись все, что вокруг осведомители, агенты, резиденты, нелегалы, затемненная номенклатура, таинственные иностранцы, что принимаем любую чепуху на веру. Вот однажды пришла к моей жене подруга. «Маша,— говорит,— познакомилась я на курорте с одним красавцем разведчиком, одет во все иностранное, рассказал мне по секрету, что работает в Испа­нии. Твой муж не знает его?» Я тут же запустил проверку, и оказался красавец продавцом с двумя судимостями… Но я опять отвлекаюсь, Алекс, извините. Короче, я выкрутился кое–как, навел тень на плетень.

И вот наконец финская земля, мои страдания кончились, запахло свободой, меня охватила полная эйфория, голова кружилась от успеха — так, наверное, радуется осуж­денный на казнь, когда за пять минут до повешения ему приносят известие о помилова­нии.

Старый хельсинкский вокзал показался мне дворцом, один иностранный говор приводил в экстаз. Я легко получил недорогой номер в привокзальном отеле и рассчиты­вал на следующее утро уехать в Турку, а оттуда на пароме — в Швецию. Будущее каза­лось мне безоблачным, я и думать забыл о семье и своем побеге, я радовался жизни и комфорту, побултыхался в душистой ванне, обтерся огромными махровыми полотен­цами, разрисованными абстракциями, я заказал шампанского и раков, дурной тон, конечно, но хотелось кутить, а в Финляндии в то время был как раз рачный сезон, и так захотелось раков… ведь в последний раз ел я их лет пять–шесть назад у отца, ходили мы с бреднем по заросше­му озеру и приволокли домой целых три ведра, раки — это моя слабость, особенно если они остро пахнут илом! Как люблю места, где проходило мое солнечное детство с кофейного цвета «ауди», и особняком, и часовыми! Когда я охотился на воробьев в саду…

Как сейчас помню светлый, белый–белый номер и двух негров: один подвозит трол­ли с шампанским и раками, другой разливает. Оба в белых фраках, белый–белый цвет… Как их занесло в Финляндию? Впрочем, цветными и черными уже забита вся Европа.

Я решил прогуляться по Маннергеймтие, сошел вниз по лестнице и, задержавшись на втором этаже, взглянул на фойе. Рядом со стойкой администратора стояли двое в шляпах и плащах, вид деловой, совсем не праздный, выправка военная, морды пинкерто­новские.

Вся моя эйфория мигом улетучилась, и до меня дошло, что моим шефам удалось связаться с финской полицией и нацелить ее на меня, по всей видимости, подав мою особу как опасного уголовника, убившего не один десяток людей или ограбившего сотню банков.

Как ракета, я взлетел в свой номер, запер его на ключ изнутри, быстро собрал свой саквояж и приоткрыл балкон: внизу простирался провинциально–уютный Гельсингфорс, почти рядом серело здание универмага «Стокман», где я частенько покупал сувениры во время транзита домой. Балкон опоясывал гостиницу и был разбит перегородками на секции у каждого номера.

Жизнь или смерть! Не долго думая, я перелез на соседний балкон, затем на сле­дующий, такая прыть у меня появилась от страха, что взял я, как добрый конь, около двадцати барьеров. На одной секции я задержался и постучал в окно — дверь отвори­лась, и я предстал перед удивленной парой, рассеянно поглощавшей виноград из круглой хрустальной вазы.