Изюм из булки. Том 2 - Виктор Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увидел это и Евгений Евтушенко — и пришел в полный восторг.
— Так играют только на Пикадилли! — категорически заявил он.
В семьдесят девятом это звучало немыслимой похвалой. Сегодня рискну заметить: на Пикадилли играют хуже.
Как бы то ни было, Евтушенко приметил Марина и вскоре позвал его на роль в фильм «Детский сад». Пробе на киностудии предшествовала краткая встреча с поэтом-режиссером.
— Ты пьющий? — прямо спросил Евгений Александрович.
А Марин в рот не брал, но, положившись на интуицию, сходу разыграл перед Евтушенко этюд на тему мятущейся русской души: мол, да, бывает… Когда, мол, тоска эдак, знаете… прижмет, разбередит… — бывает!
И посмотрел на режиссера честными глазами.
Очень хотелось роли.
А роль была как раз вполне «пьющая», что и успел сообразить ушлый Сашка.
И вот пришел решительный день. Марин, железный профессионал табаковской школы, пришел, готовый к пробе, с текстом, отскакивающим от зубов, с планом сцены…
Камера, мотор… Начали!
И Марин начал: что-то крикнул, рванул ворот рубахи, налил стакан, начал пить…
И понял, что пьет настоящий коньяк.
Полный стакан!
Краем глаза он увидел позади камеры сияющего Евгения Александровича (рубахи у Евтушенко такого цвета, что его видно и в темноте). Коньяк был режиссерской находкой, и классик был счастлив.
Марин доиграл сцену на аварийном самоконтроле. Сцена была длинной. Партнеры и павильон расплывались, звук собственного голоса приходил снаружи…
…— Ты кончай пить! — строго сказал ему Евтушенко. Он отвозил Марина домой. — Кончай пить, я тебе серьезно говорю! Сколько поэтов на моих глазах спились вот так. А были талантливей меня! — заявил Евтушенко уже совершенно невозможную вещь.
И еще полчаса компостировал Саше мозги, затуманенные его же собственным коньяком. Непьющий Марин приехал домой косой и пристыженный.
На роль взяли другого.
Далеко от Москвы
Дело было в начале двадцать первого века.
Артист Машков ехал со съемок домой — по самой что ни на есть России. И практически посреди Родины сломался у Машкова его «мерседес». Причем сломался кардинально — чуть ли не выхлопную отломало на очередной колдоебине.
А ближайший сервис (не «мерседеса», но хоть какой-то) — в городе. А ближайший город — хрен знает где…
И Вова Машков пошел в народ. Народ (в ближайшей деревне) почесал в голове и указал направление, по которому обитал механизатор Серега. До Сереги машковский «мерседес» волокли на тросе трактором.
По счастью, умелец был на месте и трезв. Он оглядел фронт работ и велел Машкову прийти наутро.
Наутро «мерседес» был на ходу — и, полагаю, менеджмент немецкого автопрома дорого дал бы за то, чтобы увидеть этот технологический процесс!
Обрадованный Машков задал ключевой вопрос:
— Сколько?
— Сколько-сколько… — крякнув, повторил довольный монополист Серега и внимательно рассмотрел кинозвезду, оценивая кредитоспособность.
И Машков понял, что сейчас отдаст монополисту половину гонорара за съемки в «Капитанской дочке».
Серега выдержал паузу и, шалея от собственной наглости, произнес:
— Сто рублей!
Если выходит хорошо…
— Это артист театра и кино Табаков, — говорит голос в трубке. — Помнишь такого?
— Вас забудешь… — отвечаю.
Через минуту выясняется: «артист театра и кино Табаков» звонит с предложением, чтобы я написал еще одну пьесу для его театра. Но главное — не само предложение, а довод.
— Витёк! — говорит Олег Павлович. — Я тут смотрю на Марию Олеговну… — (у семидесятилетнего Табакова только что родилась дочь) — …и думаю: если что-то выходит хорошо, надо это делать!
Источник звука
А в середине семидесятых Олег Табаков был директором театра «Современник».
Разумеется, «расколоть» его на сцене было отдельной радостью для товарищей. Счеты с наглецами директор сводил не в кабинете, а тут же, на сцене.
В «Двенадцатой ночи» Табаков играл Мальволио — тоже, можно сказать, человека из администрации! Группа шекспировских шутов гороховых во главе с сэром Тоби в полном согласии с Шекспиром буйствовала под окнами и не давала администратору спать. Дурацкий смех одного из них Мальволио — Табаков осаживал фразой:
— Что это вы, сэр Эндрю?
Мол, что вы себе позволяете?
И вот как-то раз этот сэр Эндрю (молодой Константин Райкин) разгулялся сверх меры: уже осаженный Мальволио, он продолжал подхихикивать, взблеивать, всхрюкивать — в общем, валял ваньку и изводил партнера, благо драматургия позволяла…
Мальволио — Табаков терпел-терпел, а после очередного взблеивания надменно поинтересовался:
– Чем это вы, сэр Эндрю?
Смешливого Костю унесло со сцены.
Верный способ
— Витёк!
Это, уже в глубоко путинские времена, я привел съемочную группу телеканала «Дождь» во двор родной Табакерки, а там — сбор труппы! И Олег Павлович — на крыльце, собственной персоной.
— Витёк! Они должны наградить тебя Орденом Почета!
О да. Удушение в обьятиях — способ известный. На этот счет Табаков и рассказал мне поучительную историю из личного опыта…
Вскоре после августа 1968 года он получил посылку из Праги. В ней без лишних объяснений лежали подарки — его, Олега Табакова, подарки Вацлаву Гавелу, Милану Кундере и другим друзьям-чехам… Задавленные танками Варшавского договора, чехи молча возвращали свидетельства былой дружбы.
Уязвленный Табаков намек понял. И, собравшись с духом, выступил по пражскому вопросу на каком-то мероприятии в ЦК ВЛКСМ. Мол, что за гадость ваши танки!
Устроили они этот либеральный демарш вместе с Олегом Ефремовым — и сели в уголку ждать, чего будет.
Советская власть взяла паузу. Кровавая бабушка Софья Власьевна могла сказать надвое довольно категорическим образом, и Табаков был готов к переменам в судьбе — он хотел этого и боялся, боялся и хотел…
Профессия и репутация лежали на разных чашах весов.
Но советская власть умела быть тонкой — и члену ЦК ВЛКСМ Табакову дали Орден Почета. На тебе цацку — и оправдывайся дальше перед Гавелом!
Хорошая технология, иезуитская, проверенная…
— Они должны дать тебе Орден Почета, Витек!
О да. И, по новым временам, долю в «Газпроме».
«И быстро уйти»
Проклятье театрального критика — просмотр спектакля в присутствии режиссера. Кинокритику легче: поглядел фильм на диске — написал рецензию… А тут — зажигается свет, а этот ирод сидит в трех метрах и смотрит тебе в глаза!
Рецепт спасения принадлежит Александру Свободину. Он инструктировал молодых коллег: бежать не надо! Надо самому подойти к режисссеру, крепко пожать ему руку, с вызовом сказать «А мне понравилось» — и быстро уйти.
Второй вариант текста при рукопожатии: «Есть о чем поспорить!»
И быстро уйти.
Как видите, быстро уйти — общий знаменатель в этом несчастном случае…
Гастроль
— Старик! — вскричал Александр Филиппенко. — Какое счастье, что я тебя встретил! Это судьба! Осенью летим в Кахетию!
— Мы с тобой?
— Да! Ты был в Кахетии?
— Нет.
— Ты ничего не понимаешь в жизни! Осенью надо лететь в Кахетию!.. С концертами! Два концерта, по отделению!
— А…
— Всё! Молчи пять минут, завтра с утра звони, согласуем даты. Пока!
Осенью, в Кахетию, с Александром Филиппенко! Мысленное троекратное раскатистое «ура»… Утром первым делом бросаюсь к телефону.
— А Александра Георгиевича нет.
— А когда будет?
— Через две недели. Он сейчас в Берлине.
— Как в Берлине?
Несколько секунд мысленно щиплю себя за все места. Нет, вроде бы вчера не привиделось…
— Передайте, что я звонил…
Через пару месяцев случайно встречаемся снова.
— Как насчет Кахетии? — спрашиваю.
— Какая Кахетия? Ах, да… Забудь. Старик! Я сейчас репетирую Платонова… Слушай!
И, взяв за рукав, большими вкусными кусками, прямо в фойе зала Чайковского, выдает мне Платонова…
Какое, действительно, счастье, когда встречаешь Филиппенко! Никакой Кахетии не надо.
Быков
Дело было в середине восьмидесятых в газете «Собеседник».
Я сидел, правя свою колонку, а рядом с дикой скоростью колошматил по электрической пишмашинке «Оптима» юный Дмитрий Быков. В комнате стоял пулеметный треск.
Не переставая колошматить, Быков рассказывал какой-то анекдот, в голос ржал над анекдотом ответным, о чем-то с кем-то спорил и одновременно разговаривал по телефону, прижав трубку ухом к плечу и не забывая пощипывать проходящих мимо девиц. В этом последнем случае он продолжал колошматить по клавиатуре пальцами свободной руки. Треск не прекращался ни на секунду.
