Изюм из булки. Том 2 - Виктор Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дедушка Володя», а на самом деле давно уже прадедушка, девяностолетний Владимир Вениаминович стоял вплотную к телевизору, наклонившись к экрану и качая головой. Он был глуховат, и звук был включен на полную катушку. Играл какой-то скрипач…
Впрочем, Владимир Вениаминович так не считал.
— Нет, — говорил он, — это не скрипка.
И сощурившись, снова наклонялся к экрану. И спустя полминуты выносил новый диагноз:
— Это какой-то ужас!
Через пару пассажей дедушка торжественно объявлял:
— Вибрация — козлиная!
— Так выключи! — взмолилась наконец его дочь, моя теща.
— Нет, — твердо отвечал старый музыкант, — это настолько чудовищно, что я должен рассмотреть это досконально!
Когда меня спрашивают о причинах моего неослабевающего внимания к российской политике, я вспоминаю формулировку «дедушки Володи»…
Интенсивное хозяйство
Журнал «Magazine» Жванецкого в самом начале девяностых редактировал Семен Лившин — человек приятнейший, но чересчур склонный к дружбе.
Зайдешь к нему, бывало, с текстом или за гонораром, а он и говорит: о, как кстати! Не в службу, а в дружбу — там как раз тираж пришел, поднимешь пару-тройку пачек?
Однажды в редакцию пришел один из наших постоянных авторов, Геннадий Попов, — и не один, а с каким-то еще человеком.
— О! — обрадовался Лившин. — Как кстати!..
Через минуту Гена и его спутник (которого Лившин видел первый раз в жизни) уже ехали в лифте вниз, чтобы не в службу, а в дружбу поднять в редакцию по паре-тройке пачек свежего тиража…
Спутник Гены исправно доволок пачки до редакции (последний пролет — без лифта), вежливо попрощался и ушел.
— А кто это был? — поинтересовался Лившин, когда дверь за гостем закрылась.
— А это был мой брат, — ответил Гена Попов. — Он бизнесмен, хотел дать пару тысяч долларов на журнал…
Стильная штучка
Вскоре в кресле главного редактора журнала «Magazine» Лифшина сменил Игорь Иртеньев. Зайдя однажды к нему, я обнаружил в кабинете гостя — модного молодого прозаика, номинанта Букеровской премии…
Говорили, как ни странно, о профессии. (Странно, потому что обычно пишущие люди говорят промеж собой о чем угодно, кроме этого.) Но разговор шел именно о литературе, — и разговор довольно кардинальный!
А именно: молодой прозаик отказывал мировой литературе в праве на жизнь. Немолодой поэт за мировую литературу заступался и, разделяя критический взгляд на частности, просил пощадить старушку в целом.
Я застал диалог в острой фазе: «старик Иртеньич» хлопал явно не первую стопку коньяка; номинант брезгливо морщился на фамилии, предлагаемые к рассмотрению. Он еще был готов считать своими коллегами Пруста и Джойса, ну, с натяжкой, Стерна, но остальные…
— Бел-ле-тристика! — надменно цедил букеровский номинант.
«Старик Иртеньич» еще выпил и пошел вдоль этой юной надменности, пытаясь понять, где она заканчивается. Довольно быстро миновав Бабеля и Толстого («Толстой не умел писать»), слово за слово дошли до Дюма…
На слове «Дюма» номинанта аж скривило.
— Это вообще не литература! — бросил он.
Тут Иртеньев встал. Глаза его горели темным огнем мщения.
— А «Париж, сударь, не вымощен батистовыми платочками!» — это вам не литература? — вскричал поэт.
Я понял, что сейчас стану секундантом.
Но дуэль не состоялась. Иртеньев насупился и замкнулся, и вскоре номинант ушел.
…А Толстой, действительно, писать не умел. Только почему-то плачешь всякий раз, когда старик Болконский прощается с сыном.
Отдел прозы
Иртеньеву позвонила старинная знакомая, преподаватель столичного вуза: не выступишь ли в институте? Студенты так хотят, так хотят… О гонораре было даже смешно спрашивать, и благородный Иртеньев, русский поэт о седьмом десятке, поперся пешим ходом через осеннее московское месиво читать стихи бедным, но благодарным студентам…
Был, разумеется, успех, после которого русский поэт о седьмом десятке вышел обратно в осеннее месиво и побрел домой. И увидел двух своих слушательниц, садящихся в отменную иномарку!
— Вас подвезти? — спросила та, что садилась за руль.
— Если можно, — обрадовался застенчивый Иртеньев. — Тут недалеко, до Белорусской…
— Стольничек, да? — уточнила любительница поэзии.
Те же яйца, только в профиль…
Место действия: джип с наворотами.
Действующие лица, они же исполнители: поэт Игорь Иртеньев, бард Михаил Кочетков, ваш покорный слуга и хозяин джипа, некто Леша — здоровенный детина, работавший в ту пору администратором у известного эстрадного артиста. Обстоятельства: едем вместе из посольства, где получали визы в Латвию…
Теперь — собственно история.
У светофора хозяин джипа увидел «уазик» военной автоинспекции и сказал:
— О! У меня в армии смешной случай был…
И начал рассказывать смешной случай. Звучало это примерно так:
— Это уже перед дембелем было. Иду старшим патруля, вижу — чурка, самовольщик! А у меня глаз наметанный, я сразу вижу: самовольщик. «Стой, ко мне!» — а он бежать. Ну, я за ним. А он, сука, маленький, но шустрый. Но я ж спортом занимался, у меня ж дыхалка — я на принцип! Пять минут за ним гонялся: он на станцию, я туда, он по путям — я за ним! И на запасных догнал! Он, сучонок, сдох через рельсы бегать. Догнал я его — и как дам по балде! Он с копыт — башкой об уголь (там склад был угольный) — ну и лежит. А я сел на рельсы, отдыхиваюсь, жду, пока ребята подойдут. И представляете — застудил яйца! Мне на дембель, а у меня вот такие вот стали, как у слона! А куда мне такие? мне ж на дембель! В медсанбате потом кололи какой-то гадостью — стали маленькие… Только чего-то совсем маленькие. А куда мне маленькие, мне ж на дембель…
И замолчал. А обещал смешной случай.
Он посидел еще, охваченный нежданным воспоминанием, а потом бросил через плечо Иртеньеву:
— Теперь ты смешное расскажи.
Игорь думал не больше трех секунд.
— А я, — сказал он, — как-то в армии иду в самоволку, а навстречу — патруль. А старшим патруля — здоровенный такой детина. «Стой, ко мне!» Ну, я бежать, а он за мной. Здоровый, гад — спортсмен, наверное… Где-то на путях догнал — как даст по башке! Я упал, ничего не помню… На гауптвахте сидел… А дембель этот (ребята потом рассказывали) яйца себе застудил. На рельсах сидел, идиот.
Игорь помолчал, очень довольный своим рассказом, а потом велел:
— Ну, Шендерок, теперь давай ты смешное расскажи.
Ну а мне при таком раскладе — что оставалось?
— К нам, — говорю, — в медсанбат привозят как-то старшину — вот с такими яйцами! Ну, мы колем ему, колем — они у него маленькие стали. Но чего-то совсем маленькие. Фельдшер меня тогда спрашивает: мы чего ему колем? Я говорю: откуда мне знать, ты ж раствор даешь, мое дело шприц…
Хозяин джипа уже давно сидел, вцепившись в руль, и боялся повернуть голову.
А сзади ждал своего часа бедный Миша Кочетков: снаряд сюжета давно летел в него, и Кочетков это понимал.
— Давай, Миш, — сказал я, — теперь ты смешное рассказывай.
— А я, — помолчав, печально сказал Миша, — в прошлой жизни был яйцом. Обыкновенным мужским яйцом…
Перебор
Пожив «во грехе», Варя и Сергей Пархоменко надумали наконец жениться.
Для этого, как минимум, следовало развестись с предыдущими супругами. Предыдущие супруги не возражали, поставив, однако, одно и то же условие: чтобы всю волокиту новобрачные взяли на себя.
Желая по возможности эту волокиту сократить, Пархоменко позвонил своей давней знакомой, видной юристке. Юристка пообещала помочь, и в один прекрасный день позвонили уже ему.
— Сергей Борисович! — сказал женский голос в трубке. — Это приемная Лебедева. Вячеслав Михайлович хотел с вами поговорить.
И в трубке раздался голос Председателя Верховного суда Российской Федерации:
— Здравствуйте, Сергей Борисович! Я звоню сказать вам, чтобы вы не волновались. Ваше дело будет решено положительно в самом скором времени.
Надо сказать, что как раз до звонка Пархоменко не волновался. А тут начал. И, поблагодарив, стал извиняться за свою знакомую: он не предполагал, что ее забота о его разводе примет такие избыточные размеры…
— Вот и я удивляюсь, — задумчиво произнес Лебедев. — Потратить на такую ерунду целого Председателя Верховного суда. Хоть бы вы убили кого-нибудь, Сергей Борисович… — задумчиво пошутил глава судебной системы России.
Но давняя знакомая, видать, решила помочь не на шутку, и вскоре Пархоменке позвонил глава Конституционного суда Владимир Туманов.
— Я по поводу развода вашей жены, — сказал он. — Вы не волнуйтесь, Сергей Борисович, все будет сделано, я уже говорил с Лебедевым…
