Изюм из булки. Том 2 - Виктор Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сажать за стихи было неловко — поэтому система судила Игоря Мироновича за скупку краденого. Друг Губермана, Всеволод Вильчек, был свидетелем этого удивительного процесса.
…Губерман, страстный коллекционер, дал пятьсот рублей неким молодым людям, обещавшим достать для него старинные иконы. Этот эпизод, вскрытый следствием, должен был показать лживость и аморальность подсудимого. Пятьсот рублей! Незнакомым людям!
— Скажите, — ядовито поинтересовался прокурор Сугробов, — а мне вы бы тоже доверили пятьсот рублей?
Удивленный вопросом, Губерман поднял на прокурора свои цепкие глаза, и Вильчек в ужасе обхватил голову руками, поняв абсолютную неизбежность ответной реплики.
Губерман со скамьи подсудимых рассмотрел прокурора и сказал:
— Вам, пожалуй, нет.
Время удовольствий
Лестный случай: я в Иерусалиме и иду в гости к Губерманам, да еще в славной компании с Диной Рубиной.
Войдя в подъезд вместе с нею и Игорем Мироновичем, обнаруживаем у лифта классического иерусалимского старичка: маленького, подчеркнуто аккуратно одетого.
Он с поклоном здоровается с нами, раскланивается с Диной. Приходит лифт, и следующие полминуты мы выясняем, в каком порядке мы будем в этот лифт заходить. Старичок категорически отказывается сделать это первым: Дина — женщина, а я — гость; нет, он не войдет первым; мы даже можем не тратить время на попытку его уговорить.
Диалог, разумеется, идет на иврите, но я почему-то все понимаю.
Наконец компромисс найден; старичок входит после Дины, но передо мной; на третьем этаже он покидает лифт, успев высказать несколько сентенций и еще раз раскланяться.
Он закрывает дверь лифта и исполняет последний приветственный взмах рукой — уже через сетку шахты. Мы едем дальше, и Дина, полная новых впечатлений (наш попутчик, несомненно, еще прогуляется по страницам какого-нибудь ее романа), говорит:
— Вот от кого я получаю здесь удовольствие, так это от иерусалимских стариков!
Губерман, без паузы:
— Дина, не забудь мне сказать, когда начнешь получать от меня удовольствие!
В кругу муз
В следующий раз я попал в дом Губермана в Иерусалиме через три года — с женой и дочкой одиннадцати лет.
Во главе стола сидела Лидия Борисовна Либединская.
Дочка была заранее предупреждена, в каком замечательном доме ей предстоит ужинать. Проникнувшись ответственностью момента, она предстала перед иерусалимскими хозяевами Прекрасной Воспитанной Девочкой. Уместно отвечала на вопросы, вежливо благодарила за предложенные угощения… В общем, как могла соответствовала обществу замечательного русского поэта, стихи которого (ей было это обещано) она обязательно прочитает.
Как-нибудь потом.
Губерман сидел рядом и лично ухаживал за юной гостьей. Предложил налить.
— Я не знаю, можно ли мне, — безукоризненно засомневалась Прекрасная Воспитанная Девочка. — Если только мама разрешит…
— Херня, старуха: шестьдесят градусов! — успокоил Губерман.
На безрыбье…
Бог троицу любит — пусть же историй про мои приходы в дом Губермана будет три! Впрочем, в этот раз дом был Лидии Борисовны Либединской, а израильский зять-гастролер гостевал у нее в Лаврушинском переулке.
И вот, как раз после губермановского концерта, ближе к ночи, сидим, соображаем на троих. И в разговоре выясняется, что я забыл подарить Игорю Мироновичу свою книжку. Причем уже не одну.
— Старик, у меня вообще нет ни одной твоей книжки!
— И у меня нет, — вставляет Либединская.
— Как же вы живете? — в притворном ужасе восклицаю я.
Лидия Борисовна — без паузы, с кротким вздохом:
— Перебиваемся Пушкиным…
Блистательный джазовый пианист Игорь Бриль
…оказался впридачу и человеком с отличной реакцией.
Решил я рассказать ему анекдот:
— Знаете, — говорю, — как старый грешный еврей попадает в ад?
Игорь Михайлович секунду поразмыслил над моим вопросом и ответил:
— Еще нет.
Переходный возраст
— Что такое шестой десяток? — сформулировал как-то Геннадий Хазанов. — На улице еще оборачиваешься на крик «молодой человек», но суставы при повороте уже скрипят…
Переезды
Он же заметил как-то:
— Райкин был в Благовещенском, Утесов — на Каретном… Теперь оба на Новодевичьем… Горин был на Первом Аэропортовском, теперь на Ваганьковском… Сначала переезжают учителя, потом приятели… А потом понимаешь, что какой-то маклер уже начал заниматься твоим переездом…
Долги наши
Приятель снял на лето дачу в бывшем кооперативе РКИ (Рабоче-Крестьянской Инспекции), созданном в лохматые советские годы. Как ни старалась центробежная сила времени, в кооперативе этом до сих пор обитают некоторые потомки советской номенклатуры.
И вот, приятель клянется, что видел на доске объявлений список неплательщиков: Брежнев, Бонч-Бруевич…
Ну да. И Глеб Кржижановский, за электроэнергию!
Царский подарок
Эту историю рассказывал Зиновий Гердт.
На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полуподвальчик в Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко (денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую немедленно влюбился.
Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила («простынете, молодой человек, только начало марта»). Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не смогла.
Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: «Я вас приглашаю».
— Это невозможно, — улыбнулась милая женщина. — Билетов давно нет…
— Я вас приглашаю! — настаивал Зяма.
— Хорошо, — ответила женщина. — Я приду.
Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда. Прямо из полуподвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома.
Небо услышало эти молитвы.
Зяма изложил суть дела — он уже пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера! Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нем волшебные слова «подателю сего выдать два места в партере», не без шика расписался и, выдрав листок, вручил его юноше.
И Зяма полетел в театр, к администратору.
От содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера, пущу постоять на галерку… Но обнаглевший от счастья Зяма требовал выполнения условий! Наконец компромисс был найден: подойди перед спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет…
Ожидался съезд важных гостей.
Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришел поэт Джек Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на юбилейном спектакле.
И тут же проклял все на свете.
Вокруг сидел советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов… А рядом сидела женщина в вечернем платье, невозможной красоты. На нее засматривались все гости — и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого… По всем параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале…
Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым. Его милая спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась ситуацией.
Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.
Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду, поговорил с самыми ценными гостями… И тут беглый взгляд режиссера зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену — и вошел в нее с безошибочностью гения.
— Зиновий! — вдруг громко воскликнул он. — Зиновий, вы?
Все обернулись.
Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему подростку.
— Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку…
(«Затруднительно мне было брать трубку, — комментировал это Гердт полвека спустя, — у меня не было телефона». Но в тот вечер юному Зяме хватило сообразительности не опровергать классика.)
— Совсем забыли старика, — сетовал Мейерхольд. — Не звоните, не заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить!
И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!
