Крутое пике. Америка и новый экономический порядок после глобального кризиса - Джозеф Стиглиц

«Инновации» в американской финансовой системе привели к тому, что усвоенные за долгие годы базовые уроки банковской деятельности были забыты. Причин такой амнезии было множество. Фактически приступы этой болезни случались и ранее: в мире пузыри на рынке недвижимости п последующие крахи встречаются часто, да и банки приходилось неоднократно спасать по всему миру. Единственным продолжительным периодом, в течение которого такие пузыри не надувались, была четверть века после Второй мировой войны, когда и этой области действовали жесткие правила, которые хорошо соблюдались. Страхование вкладов с гарант- ей правительства придало, возможно, новый импульс (хотя банки в этом вряд ли нуждались) выдаче плохих кредитов и появлению других способов принятия на себя чрезмерно высоких рисков. Согласно условиям страхования, если банк рисковал деньгами вкладчиков и терпел крах, правительство приходило на выручку, если же банк выигрывал, то всю дополнительную прибыль он забирал себе. Когда система страхования вкладов была предложена впервые, а случилось это в разгар Великой депрессии, президент Франклин Рузвельт был настолько обеспокоен связанным с ней моральным риском, что колебался и не решался поддержать эту идею. Однако он был убежден, что, если страхование сопровождается достаточно сильным регулированием, указанный риск удастся контролировать13. Сторонники нынешнего поспешного дерегулирования забыли не только о том, что финансовые рынки зачастую были виноваты в чрезмерно рискованном кредитовании, но и о том, что при действующей системе страхования вкладов стимулы для неправильного поведения усиливаются, а возможностей совершить нарушение становится больше. Следует специально отметить, что активное дерегулирование происходило в тот период, когда из‑за предложения новых финансовых продуктов опасность появления чрезмерных рисков возросла.

Были и другие причины, побудившие банки принять решения о том, что им следует начать зарабатывать на очень рискованных кредитах и принимать участие в других чрезмерно рискованных операциях. Особенно это проявилось после 1999 года, когда был отменен закон Гласса—Стиголла, разделявший коммерческую и инвестиционную банковскую деятельность: после этого крупнейшие банки стали еще более крупными — настолько крупными, что нельзя было допустить, чтобы они рухнули, и они об этом знали. Они понимали, что, если окажутся в беде, правительство их спасет. Это касается даже тех банков, которые не входят в систему страхования вкладов, в частности инвестиционных. Во–вторых, у лиц, принимающих решения, а в данном случае это были банкиры, появились искаженные стимулы, которые подталкивали их к неосмотрительности и принятию чрезмерно высоких рисков. Мало того что они знали, что их банки будут спасены, если они попадут в трудное положение, они понимали еще и то, что для них лично все в конечном счете закончится хорошо, даже если в отношении их банка не будет осуществлена спасательная операция. И они были правы.

Перечисленные проблемы усугубились из‑за того, что у моделей управления рисками, применявшихся банками, были серьезные недостатки, а так называемые эксперты в области управления рисками на самом деле не понимали тех рисков, которыми они занимались. В нынешнем сложном мире, когда «современные» банки стараются более точно определять риски, с которыми они сталкиваются, они не хотят полагаться на интуитивные суждения. Они хотели бы знать, например, вероятность того, что пакет ипотечных продуктов (или достаточно большая его доля из их кредитного портфеля) покажет плохие результаты, настолько плохие, что банк окажется в тяжелом положении. Ладно, если бы проблемы возникли лишь у нескольких участников: тогда с ними можно было бы легко справиться. Но существует вероятность и того, что в трудном положении одновременно окажутся сразу многие участники; величина этой вероятности зависит от целого ряда различных, но часто связанных друг с другом рисков: вероятности того, что уровень безработицы или процентных ставок повысится или того, что цены на жилье упадут. Если знать вероятность наступления каждого из таких событий и степень их корреляции, можно оценить риск того, что обязательства по конкретному ипотечному кредиту могут быть нарушены, но еще более важно, что тогда можно оценить и вероятность того, что в число проблемных попадут, скажем, не более 5% выданных ипотечных кредитов. Эти модели затем можно было бы использовать при прогнозировании того, сколько банк сможет вернуть при невыполнении обязательств по таким кредитам, иными словами, для определения того, за какую сумму банк мог бы продать дома, служившие обеспечением кредита. На основании этой информации можно было бы оценивать вероятность того, что банк при реализации худшего сценария развития событий окажется в настолько трудном положении, что не сможет вернуть деньги вкладчикам. (Подобные модели можно было бы использовать для оценки потерь по любой группе ипотечных продуктов, которые были сгруппированы вместе в виде ценных бумаг, или потерь по создаваемым банками сложным ценным бумагам, обеспеченных пулом ипотечных кредитов.) Но прогнозные свойства модели являются настолько хорошими, насколько хорошими являются допущения, на основе которых построена такая модель; если неверно оцениваются вероятности, например, снижения цен жилья, то все выводы, сделанные при помощи такой модели, окажутся неверными.

Банки полагаются на эти модели не только для оценки финансовых продуктов, которые они покупают и продают, но и для управления своими общими рисками. При помощи такого «финансового инжиниринга», как они считают, они могут удостовериться в том, что их капитал используется наилучшим в данной ситуации образом, что позволяет им взять на себя максимально допустимые риски. Парадокс такого подхода заключался в том, что попытка использовать финансовый капитал более эффективно, в конечном счете, привела к кризису, а его результатом, в свою очередь, стало массовое неполное использование реального капитала, как физического, так и человеческого.

Возможно, недостатки этих моделей были совсем не случайными: искаженные схемы вознаграждения глушили стимулы, предназначенные для выработки рациональных моделей управления рисками. Кроме того, многие из тех руководителей, которые отвечают за рынки, хотя они, возможно, и гордились своей предприимчивостью и способностью оценивать риски, просто не имели возможности судить о том, являются ли применяемые ими модели хорошими или плохими. Многие из этих руководителей были юристами, не имевшими должной математической подготовки, и потому они фактически не могли объективно судить о качествах используемых моделей.