Дагги-Тиц - Владислав Крпивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это не имело никакого значения и никак не влияло на Инкины беды. И все же он спросил с прежней капелькой интереса:
— А где сейчас твой отец?
Егошин ответил сразу и просто:
— Он разбился, когда мне был пятнадцатый год. На Ми-восемь… Тушили лесной пожар, ну и вот…
Инки молчал. Но кто-то внутри его будто сказал: «А ты и не знал… Не у тебя одного несчастья…»
Подошел Альмиранте, пушисто потерся о Инкину ногу, выгнул спину.
— Видишь, сочувствует, — заметил Егошин. И слегка сменил тон: — Однако, надо и делами заниматься. На кухне кавардак, Маргарита ворчит. Возьми-ка, Инки — (опять «Инки»!) — ведро с мусором и отволоки на помойку.
Инки никогда не спорил с Егошиным. Выполнял все, о чем тот просил (хотя просил тот, по правде говоря, не часто). Но сейчас… что-то новое, с намеком на усмешку и опасение, шевельнулось в нем, он проканючил тоном балованного домашнего ребенка:
— Ну вот! Опять я да я… Сил уже нет.
Егошин всё учуял в один миг. Возгласил с актерской ноткой:
— Кто-то из нас получит сейчас по загривку крепкого… леща.
Слово «отцовского» ускользнуло из фразы явно в последний миг. Казалось даже, что мелькнуло в воздухе.
И это была секунда выбора.
Конечно, по логике событий следовало ответить:
«Думаю, что не я. Моего папы поблизости нет…»
Инки так и ответил. То есть почти ответил… То есть собрался ответить, но… Вместо этого он потупил взор, сдвинул носки кроссовок, затеребил на карманах бриджей дурацкие хлястики и надул губы. И пробормотал, как провинившийся первоклассник (актер, все-таки!):
— Я больше не буду…
— То-то же… — выдохнул Егошин, словно сбросил с плеч коленный вал от КАМаза. — Пошли, я открою тебе дверь, а то ведро тяжелое…
Ведро было ничуть не тяжелое, но Егошин широко распахнул перед Инки дверь на лестницу, словно тот волок несгораемый шкаф. А когда Инки шагал наружу, Егошин мягко взял его за плечи, придвинул к себе, ладони положил на его спину и затылок. Прижал Инки к рубашке грудью и лицом.
Инки замер.
То плохое, что оставалось мутным серым стеклом, никуда не исчезло. Но по этой мути вдруг побежала чистая капля, оставляя на пыльной поверхности прозрачную дорожку. И сквозь полоску промытого стекла глянула синева…
Инки не мог прижать палец к виску, поэтому капля была, видимо, настоящей. Инки знал, что она промочила рубашку Егошина. Ну и пусть… Инки сиплым шепотом спросил:
— А может быть, она… еще вернется?
— Может быть, — очень серьезно откликнулся Егошин. — Будем ждать. И знаешь что, Инки? Ждать и надеяться вдвоем гораздо легче… Ну, шагай…
Инки поволок ведро по лестнице.
Когда он вернулся, Егошин был в большой комнате. Он расстелил на двуспальной кровати метровый настенный календарь. Разноцветный, лаковый. Перебрасывал листы. Посреди каждого листа был большущий рисунок со старинным самолетом, а вокруг — мелкие картинки.
Оглянулся через плечо.
— Видал? Как тебе нравится?
— Круто, — сказал Инки, хотя вообще-то терпеть не мог это словечко.
— Моему знакомому, Олегу Кравцову, подарили два таких на день рожденья. Вот я и выпросил один… для тебя…
Инки посопел, что можно было понять, как: «Ну, ладно, спасибо…»
Но тут же капризный «домашний ребенок» опять дурашливо шевельнулся в нем. Инки надул губы:
— Лучше бы раму у велика сварил. Обещаешь, обещаешь, а сам…
— А я сварил. Позавчера еще. Тебе лень в сарай заглянуть, посмотреть. Гоняешь на одной машине со своим Гвидоном… А я, между прочим, всегда выполняю, что обещано.
— А вот и не всегда, — возразил «ребенок». — Давным-давно еще обещал прокатить на самолете…
— Ну так в чем дело-то? Устрою хоть завтра… Я боялся, что не захочешь. Мол, опять укачаюсь…
— Ничего я не укачаюсь! Подумаешь, один раз случайно…
— Принято к исполненеию…
Серое стекло несчастий казалось уже промытым и синим во многих местах Но серой мути оставалось еще немало. В общем-то как в жизни…
Егошин перевернул еще один «самолетный» лист.
— Это не теперешний календарь, а на будущий год, — бодро (может, чересчур бодро) объяснил он. — Так что здесь все впереди… Повесишь в своей каюте, она сразу станет, как номер люкс… Да у тебя и сейчас там отлично. Даже муха на маятнике появилась, как раньше…
Инки мягко и стремительно рванулся к двери.
«Дагги-тиц»… «Дагги-тиц»… — говорил маятник, и на нем, как прошлой осенью, пристроилась темная мушка с искоркой на крошечном крыле.
Инки спиной вперед неслышно отошел к своей койке. Так же неслышно лег. Не отрывал от маятника глаз.
«Дагги-тиц…»
Инки приподнял над грудью, согнул голый локоть. Чудес, конечно же, не бывает, но… муха снялась с маятника, сделала по комнате несколько бесшумных зигзагов и села на локоть. Щекотнула его лапками. Взлетела и устроилась на маятнике снова.
Пришел Альмиранте, сел под маятником, покачал в ритме «дагги-тиц» ушастой головой и вдруг замер, словно прикидывая высоту для прыжка.
Зловещим полушепотом Инки сказал:
— Не вздумай…
Алька укоризненно оглянулся: «За кого ты меня принимаешь?!»
— То-то же… — тоном Егошина сказал Инки.
Затем он встал. Хотя и муха была здесь, и синих промоин на мутном стекле становилось все больше, но оставался нерешенным главный вопрос:
Инки вышел в прихожую, встал на пороге большой комнаты. Егошин по-прежнему разглаживал пальцами листы кадендаря. Согнувшись, стоял спиной к Инки, но спина его словно чего-то ждала.
Инки кашлянул и спросил:
— Егошин… а я тебе зачем?
Тот не обернулся, но ответил сразу:
— Дурацкий вопрос.
Инки обиделся почти всерьез.
— Почему дурацкий?!
— Ты не злись, — откликнулся Егошин и сел рядом с календарем. К Инки лицом. — Он дурацкий не потому, что глупый, а потому что на него не ответят и сто мудрецов… Зачем человеку сын? Да затем, чтобы он был, вот и все… Тем более, что другого у меня не будет уже никогда…
Инки, будто на экране, увидел два наложившихся друг на дружку кинокадра.. Мальчика Дэви, который тащит по желтому песку к самолету своего окровавленного отца, и Егошина, который несет его, Инки, от болота…
— Егошин, а почему… никогда?
Егошин глянул прямо, сказал скучновато:
— Медицина, брат… Повреждения позвонков не проходят бесследно, в организме все связано… Может, и Яся поэтому… Инвалид, мол… Ну, ты ведь не маленький, понимаешь, что к чему…
Инки понимал. И сказал с тихим, но яростным упрямством:
— Никакой ты не инвалид!
— Ну… поживем — увидим…
— Егошин… — Инки подумал вдруг, что, если все пойдет дальше так, как сейчас, то придется, наверно… когда-нибудь сказать… «папа»… Нет, он решится на это очень-очень не скоро, ведь даже слово «мама» он произносит с трудом… И все же, в какие-нибудь времена… А пока он повторил: — Егошин… а откуда ты знаешь про муху? Ну, что она была у меня…
— Вот те раз! Ты же сам рассказывал. В тот день, когда мы познакомились Когда в школе был скандал…
— Правда ведь, — вспомнил Инки. — Ну, хорошо… Пойду, еще взгляну на нее…
Инки снова пришел в свою комнатку. Спиной и затылком привычно опрокинулся на мятую постель, согнул ноги. Стал смотреть выше поднятых коленок на ходики. Маятник бодро ходил туда-сюда, словно и не было дней, когда он стоял. Муха по-прежнему качалась на маятнике. Будто хотела доказать Инки, что теперь все в порядке.
«Может, и правда?» — подумал Инки.
И спросил:
— Может она… мама… вернется к нам?
— Дагги-тиц, — тут же откликнулись ходики и муха.
Инки передохнул. Хотелось верить. И… он поверил.
Потом спросил снова. Уже о другом:
— Смерти нет?
— Дагги-тиц! — был немедленный ответ. Мол, о чем тут говорить…
Инки полежал с полминуты. И спросил о самом главном:
— А ты… та самая?
На миг ему показалось, что в ходиках случился крошечный сбой. Словно часы нерешительно мигнули. Но, может, и правда показалось, потому что ответом тут же стало четкое, без всякого сомнения, щелканье:
— Дагги-Тиц!
Инки вздохнул медленно и спокойно. И долго смотрел, как маятник качает муху с таким вот хорошим именем. Солнце в окне ушло за ближние тополя, по углам стал скапливаться мягкий полумрак.
В этом полумраке появились на леске Сим и Желька. Пошли рядышком. Инки уже не удивлялся, как они умеют идти бок о бок по натянутой струне, он и сам это умел Там, в их пространстве, такие законы природы… Сим одной рукой держал Желькину руку, а другая висела у него на перевязи — белая от локтя до запястья. Наверно, бинт или гипс. Что-то случилось? Но случилось, видимо, в прежние дни, боль и несчастье были уже позади, Сим шагал уверенно, Инки чувствовал его улыбку…
Август 2007 г.
