Нация фастфуда - Эрик Шлоссер

В Лексингтоне я познакомился с самыми разными рабочими. Я встретил индейцев из Гватемалы, которые не говорили по-английски, да и по-испански объяснялись неважно. Они жили в темном подвале, заваленном мусором. Я познакомился с мексиканскими крестьянами, которым было непросто привыкнуть к долгой зиме в Небраске. Я говорил с рабочими, которые прежде трудились на заводе IBP в Санта-Монике. Кто-то на своей предыдущей работе собирал навоз на полях в Мексике и продавал его как удобрение. Это были малограмотные трудяги, религиозные люди, которые были готовы рисковать своим здоровьем и терпеть лишения ради благополучия своих семей.

Запах, пропитавший Лексингтон, даже хуже, чем в Грили. «У нас есть три запаха, — рассказал один житель репортеру, — горящей шерсти и крови, жира и тухлых яиц»429. Сероводород — газ, который исходит от тухлых яиц. Он поднимается от сточных вод завода и вызывает респираторные заболевания, головные боли, а высокий уровень его содержания в воздухе провоцирует нарушения работы нервной системы. В январе 2000 г. Министерство юстиции США возбудило иск против IBP за нарушения Закона о чистом воздухе на заводе в Дакоте, где в воздух ежедневно попадало не меньше тонны сероводорода430. По одному из условий заключения суда, компания IBP согласилась укрыть свои отстойники со сточными водами. «Это соглашение означает, что жители Небраски больше не будут дышать токсичными испарениями, которые выбрасывает IBP»431, — сказал чиновник Министерства юстиции. К 2001 г. компания IBP собиралась укрыть отстойники и в Лексингтоне.

В июле 1988 г. IBP организовала общественный форум в средней школе Лексингтона, предоставив жителям города возможность задать вопросы о предложении построить в городе мясокомбинат. Расшифровка записи этого собрания многое говорит о том, как компания относится к людям, в чью жизнь она вторгается432. Кто-то спросил: будет ли большая текучка среди рабочих на новом заводе? «Как только завод заработает, он даст людям стабильные места, — ответил представитель IBP. — 90% наших людей, может 80%, будут иметь постоянное место работы. «Будут ли нанимать на работу местных жителей?» — спросили из зала. «Мы не намерены привозить сюда временных рабочих», — отозвался представитель компании. Сотрудник IBP, который вернулся из поездки на завод компании в Эмпории, сообщил, что нет поводов волноваться о «сомнительных личностях», которых может привлечь завод, или о повышении уровня преступности. Он сказал, что в Эмпории «люди так устают, что после смены у них остаются силы только на то, чтобы дойти до дома и лечь спать». Вице-президент компании по связям с общественностью подтвердил его слова: «У нас очень тяжелая работа. Как сказал шеф полиции [в Эмпории], вечером они идут домой, ложатся спать и в городе попоек не устраивают». Другой руководитель компании, вице-президент по техническим вопросам, заверил присутствовавших, что новый завод в Лексингтоне не будет загрязнять воздух даже «в окружности нескольких метров». Во всяком случае, запах от отстойников будет «приятным», а не отталкивающим. А сами по себе запахи с завода не будут отличаться от «запахов на вашей кухне».

Глава 8

Самая опасная работа

Однажды вечером я посетил скотобойню неподалеку от Высоких равнин. Этот комбинат считается одним из крупнейших в стране. Около 5000 голов скота заходит сюда каждый день, а покидает уже частями. Тот, кто имеет доступ сюда и удручен условиями, предложил мне посетить это место. Мясокомбинат — громадное здание, серое и квадратное, 3 этажа без окон. По виду не догадаешься, что внутри. Мой приятель дал мне кольчугу и кольчужные перчатки, предложив их примерить. Работники на конвейере носят на себе почти 4 кг металла под куртками — блестящий стальной панцирь, который покрывает руки, грудь, живот и спину. Он защищает рабочих от порезов. Но ножи как-то все-таки протыкают его. Мой товарищ снабдил меня веллингтонами[97] — резиновыми сапогами, которые английские джентльмены носили в деревне. «Заправь брюки в сапоги, — сказал он, — тебе придется ходить по крови».

На голову я водрузил каску и стал подниматься по лестнице. Звуки становились отчетливее: шум станков, инструментов и свист выпускаемого сжатого воздуха.

Мы начали с конца конвейера, где проводится обработка. Рабочие называют этот цех «Фаб». Внутри все выглядит знакомо: стальные мостки, трубы вдоль стен, огромное пространство, лабиринт конвейеров. Это мог бы быть завод Lamb Weston в Айдахо, если бы вместо красного мяса тут был картофель фри. Одни устройства собирали картонные ящики, другие фасовали мясные продукты в вакуумные пластиковые упаковки. Работники выглядели очень сосредоточенными, и эта часть завода не вызывала никакой тревоги. Такое мясо мы постоянно видим в супермаркетах.

В этом цеху температуру снижают до 5 °С. Но по мере движения вдоль конвейера картина начинает меняться. Куски мяса становятся больше. Работники — почти половина женщины, в основном молодые латиноамериканки — режут его длинными тонкими ножами. Они стоят у столов высотой по грудь, снимают мясо с конвейерной ленты, срезают жир, кидают обратно на ленту, обрезки отбрасывают на другую ленту, позади них, а затем хватают следующий кусок. Все это занимает несколько секунд. Я был поражен количеством работников: сотни людей, тесно стоящих рядом, постоянно орудующих ножами. Только и видно, что каски, белые куртки и блеск стали. Никто не улыбается и не болтает, все слишком заняты и напряжены, стараются не поранить соседа. Мимо меня прошел пожилой человек, толкающий голубую пластиковую бочку с обрезками. Несколько рабочих измельчали их с помощью резки Whizzards — маленьких вращающихся электрических ножей. Whizzards выглядят как бритва, которую рекламирует Санта-Клаус по телевизору. Я заметил пот на лицах нескольких женщин рядом со мной, хотя температура в помещении была близка к нулю.

Куски мяса, подвешенные сверху, подъехали к группе мужчин. У каждого рабочего в одной руке нож, а в другой — стальной крюк. Они подхватывают кусок мяса крюком и яростно обрабатывают ножом. Они неистово рубят мясо. И вдруг все преображается. Оборудование остается позади, а впереди меня картина, которая остается неизменной тысячи лет: туши, крюки, ножи, мужчины, которые режут и режут мясо.

В бойне я вообще не вижу никакой логики. Одна странная картинка за другой. Работник с электрической пилой разрезает корову пополам, как будто это бревно, и половины проносятся мимо меня в морозильную камеру. Напоминает побоище. Дюжины коров, с которых сняли кожу, болтаются на цепях, подвешенные за задние ноги. Мой проводник останавливается и спрашивает, как я себя чувствую, хочу ли идти дальше. Тут многим становится дурно. Я чувствую себя нормально, знаю, что должен увидеть весь процесс, весь этот мир, скрытый от глаз. В бойне жарко и влажно. Пахнет навозом. У коров нормальная температура тела 38 °С, и в помещении очень много коров. Туши проносятся по рельсам так быстро, что нужно постоянно за ними следить, уклоняться от них, смотреть под ноги, иначе одна из них может сбить вас на бетонный пол. Такое регулярно случается с рабочими.

Вижу человека, который тянется внутрь коровы и вытаскивает ее почки голыми руками, потом бросает в железную сетку. Потом еще одна корова, потом следующая. Вижу сетку из нержавеющей стали, полную языков; пилы Whizzards, срезающие мясо с отрубленных голов, очищая черепа почти так же чисто, как на картинах Джорджии О’Киф[98]. Мы движемся по крови, ее уже по лодыжку. Она уходит в сток, ведущий в огромные котлы под нами. Когда мы подходим к началу линии, я первый раз слышу ритмичный «Поп, поп, поп» — звук, с которым оглушают живых животных.

Теперь туши коров похожи на те, которые я видел на ранчо годами. Только висят вниз головой на крюках. Поначалу это зрелище кажется нереальным. Их так много — целое безжизненное стадо. Потом я вижу несколько задних ног, дергающихся в воздухе (последний рефлекс), и все проясняется.

Восемь с половиной часов работник, которого называют стикером, стоит в реке крови, промокает в ней до нитки и примерно каждые 10 секунд перерезает сонную артерию корове. Он использует длинный нож и должен попасть точно, чтобы убить животное гуманно. Он бьет в нужную точку снова и снова. Мы подходим к скользкой железной лестнице и попадаем на маленькую платформу, где начинается производство. Человек смотрит на меня и улыбается. Он носит защитные очки и каску. Его лицо забрызгано мозгами и кровью. Это «глушитель» — тот, кто принимает коров, попадающих в здание. Животные идут по прямому желобу и останавливаются перед ним, заблокированные воротами. Он стреляет им в голову из пневматического ружья, которое подсоединено к потолку длинным шлангом и заряжено стальными болтами, оглушающими коров. Животные продолжают подходить, не понимая, что будет дальше, а он стоит и стреляет. Восемь с половиной часов просто стреляет. Пока я стою там, он пару раз промахивается и стреляет в одно животное дважды. Как только животное падает, работник берет одну из его задних ног и прикрепляет к цепи. Огромное животное взмывает в воздух.