Оле Бинкоп - Эрвин Штритматтер

— В моем нынешнем положении…

Лесопильщик поднимает свой бокал:

— Be happy all the days![72]

Они чокаются. После третьего стакана рислинга корова перестает фигурировать в их разговоре. Лесничиха мечтательно смотрит в воображаемую даль.

— Насколько мне помнится, в последний раз мы вели себя не так официально…

— Благодарю тебя. The same opinion.[73] — Но эти… эти рога кругом! Камера пыток!

— О, можно уйти в другую комнату. — Рамш, надо надеяться, будет не против, если она проведет его в спальню?

Нет, на это Рамш не согласен. Что-то не слишком уверенно он себя чувствует, этот джентльмен.

Лесничиха выпивает четвертый стаканчик рислинга. Она склоняет головку, ищет нужное слово. Выпивает еще немножко и находит слово, но не произносит его. Наверно, Рамшу тяжело жить всегда в одиночестве, без детей?

— Без детей? — Ничего себе шуточка! Лесопильщик теребит свой синий галстук. — Жарко здесь.

Зачем же ему мучиться? Пусть снимет пиджак, жилетку — словом, устраивается, как ему приятнее.

Рамш снимает пиджак. Жилет — ни в коем случае. Он носит подтяжки. Его спортивный живот не терпит ремня. Всему свое время!

Лесопильщик ходит из угла в угол, потом вдруг останавливается и прислушивается:

— Там кто-то прошел под окном?

Собака бегает вокруг дома.

Сабельные шрамы на лице лесопильщика побледнели. Не лучше ли закрыть ставни? Лесничиха от возбуждения вконец одурела.

— Не тревожься. Сюда ни одна живая душа не заходит. — Она зарывается носом в пиджак лесопильщика, висящий на спинке стула. Виргиния — вот оно, это слово. Save our souls! Нет, Рамшу не спастись!

Лесничиха ласкается к Рамшу.

— Виргиния!

— What means that?[74]

— У меня будет ребенок.

— Что? — Вот так штука! Дети — это то, чего Рамш в нынешнее ненадежное время, при шатком положении своего дела никак не может себе позволить. Джентльменам круто приходится. Лесничиха в подробностях узнает, до какой степени крупный лес и горбыль, равно как и распределение пиломатериалов, влияют на деловое благополучие Рамша. Дело? А что такое дело в наши дни? Мученичество, Голгофа. Контролеры, как пиявки, сосут кровь из коммерсанта.

Лесничиха его жалеет, так жалеет… Она пыталась кое-что сделать для него. Крупномерный лесоматериал. Даже с мужем из-за этого поссорилась.

В глазах лесопильщика блестят слезы. Возможно, даже неподдельные.

Романтический герой, о котором грезила лесничиха, тает на ее глазах, как снежная баба под мартовским солнцем. Она сделает все от нее зависящее, чтобы никто ничего не узнал об отце будущего ребенка.

— Я буду петь тебе славу на небе и на земле! — Лесопильщик плачет настоящими слезами. — Помни: я до гроба верен и предан тебе!

— Виргиния, — шепчет лесничиха, и Рамш мало-помалу перестает существовать для нее. Слезливая мелодрама расцветает на кучах грязи и сора.

Рамш вытаскивает бумажник. Лесничиха морщит свой мадоннистый носик.

— Что это значит?

— Детская колясочка. С тентом от солнца и фартуком от дождя. Хотя бы это!

Лесничихе кажется, что с Рамшем что-то неладно. Может, у него давление слишком высокое?

Аннгрет выслеживает возлюбленного. Следы ведут в лесничество. И вот она уже стоит там под окнами, среди невинных цветов лета. Окна высокие. Заглянуть в них Аннгрет не может, но она слышит, как Юлиан болтает с лесничихой, смеется, о чем-то договаривается.

Тучи заволакивают небо. В квартире лесничего воцаряется тишина. Окно едва-едва освещено ночником. Шепот. Аннгрет, одинокая волчица, готова завыть.

Полночи стоит она на улице под старым буком. Пошел дождь. Капли — холодные удары. Они мочат волосы Аннгрет.

Занимается день. Улица оживает. Женщины идут в лес на работу. Аннгрет бредет к Коровьему озеру. Вода — отображение дождливого неба. Дождь шуршит в камышах. Тысячи мышей грызут нить жизни. Нет! Нет! Биение сердца Аннгрет заглушает шепот смерти.

Тоска и отчаяние! Оле все еще лежит в постели. Герман, его сосед по комнате, давно поднялся и задает корм скотине. Вейхельт преисполнен божественного спокойствия. Господь сделал его неуязвимым к взлетам и падениям человеческой жизни.

Дверь отворяется. Курочка Эмма, юркнув в полутемную комнату, сразу же заквохтала:

— И что тебе на ум взбрело? Лицо как у мученика, ночная рубашка — разве так выглядит борец? Что же нашему-то брату о тебе думать прикажешь? Будь рад, что хоть Антон тебя не видит!

Оле вяло отмахивается: зачем ему вставать? Не исключено ведь, что он сумасшедший, а может быть, враг, во всяком случае — человек без партбилета.

Эмма отодвигает занавески, открывает окно, в комнату врываются воздух и утреннее солнце.

— Антон тоже был сумасшедший, да?

— Нет.

— А врагом был?

— Нет.

Значит, и Оле не сумасшедший и не враг. А насчет партбилета, так в Советском Союзе есть и беспартийные коммунисты. Антон частенько это говорил. Господь видит, что у человека в сердце!

Эмма ушла с работы в лесу. С сегодняшнего дня она в полном распоряжении нового крестьянского содружества. Фрида Симсон небось не пойдет полоть общинную землю. Ни в коем случае! А дело ведь известное, замесил тесто — сажай его в печь!

Оле вскакивает с постели.

— Ох ты господи, до чего же ноги волосатые! — Эмма сплевывает. — Антон не такой волосатый был! — И курочка спешит к двери.

Оле кряхтя натягивает сапоги, ищет рабочую куртку, когда вдруг тихонько приоткрывается дверь: Аннгрет. Она не валится ему в ноги. Не покрывает поцелуями его руки. Просто стоит в дверях, подыскивая нужные слова. Трудное положение для обоих.

— Дует, — говорит Оле, весь дрожа.

Ответа нет. Мертвая тишина. Наконец Аннгрет говорит:

— Должна я просить у тебя прощения?

— Нет, не должна. И не смеешь. Что значат слова? Ветер…

— Но ты в свое время спас мне жизнь.

— Да. В свое время.

— Будет у нас с тобой все, как было?

Оле смотрит в утомленное лицо своего прошлого: сеть морщинок под глазами! Его знобит. «Что мне делать…»

— Никогда, никогда не будет, как было!

— Благодарю! — Аннгрет высоко вскидывает голову. И идет, идет горделиво, не сгибаясь, Аннгрет Анкен прежних времен, чтобы за дверью комнаты с розами заплакать, как плачут все обманутые женщины на свете. Оле дрожит, но не двигается с места.

Фрау Аннгрет ходит взад и вперед по комнате, взад и вперед. Ходит по битому льду. Осколки разбитого зеркала все еще валяются под ногами. Звенят и потрескивают. Аннгрет последнее время курит. Где-то она слыхала, что курение успокаивает. Она пьет мятную настойку и ходит взад и вперед; что ж, сказать лесопильщику «прощай»? Все получится печально и слащаво, как она читала в каком-то романе: «Прощай, все было сном…»

Я больше не Аннгрет. Он больше не Юлиан. Прошла юность. Прошла пора вереска. Последние мои слова будут горьки: чем ты лучше своего отца? Дела, только дела! Ты шагаешь по трупам. Поэтому прощай, прощай!

Но мятная настойка оказывает свое действие. Вольнолюбивая рыбацкая дочь просыпается в ней. Урожденная Анкен не поступится тем, что она любит!

Аннгрет вспоминает сумасбродные мечты поры вересковых холмов. Одна из них не оставляет ее и сейчас — мечта об острове.

Поздно ночью Аннгрет садится писать письмо — клеем, сваренным из ржаной муки, газетой и ножницами. Разрезав фразы, она добывает слова, рвет их в клочья и пожинает буквы, которые образуют новые слова. Так, например, из слова «социалистическая» у нее получается «ситоация». К утру после долгих трудов и большой порции клейстера письмо готово.

«Дорогой господин Рамш!

Некоторым людям не безразлична ваша судьба. Из достоверных источников нам известно, что сейчас снова начато расследование несчастного случая с Антоном Дюрром. Кто-то, видно, сболтнул, что это вы пододвинули его обед под то дерево. Если вам дорога ваша свобода, сделайте выводы из этой ситоации. Еще не поздно. С приветом от тех, кому все это до́лжно знать».

Рабочие лесопильни, принадлежащей фирме Рамша «Штакет, ящики и т. п.», сидят на дворе в тени большого орешника. Они завтракают. Из вод Ласточкиного ручья выползает змея. Чернявый Шульц швыряет жестянкой из-под консервов в испуганную змею. Змея живо прячется в досках.

Завтрак окончен. Аппетит пропал. Рабочие разбрасывают сложенные штабелем доски. Змея притаилась под нижними и шипит. Спасения ей нет. Ее железы источают едкую вонь пресмыкающегося. Она шевелит и шевелит языком. Мужчины стоят наготове с палками и камнями.

— Видишь ядовитый зуб?

— Я слышу запах яда!

Три камня, удар палкой. Змея мертва. Они прибивают ее к шесту. Шест прислоняют к стене сарая.