Знаменитые эмигранты из России - Марк Рейтман

Это не могло не отразиться на самодисциплине скрипача, на качестве исполнения. Он пишет в автобиографии: «Пришло время, когда отсутствие дисциплины в практике настигло меня. В 1921 г. после одного из концертов в Нью-Йорке музыкальный критик из «Нью-Йорк таймса» У. Дж. Гендерсон поместил критическую рецензию. Он написал, что я уронил себя во мнении публики и в его мнении и что я должен следить за собой, что не достаточно играть пьесу — нужно думать о ней. Что у меня есть долг по отношению к себе и к музыке, который никогда не будет оплачен. Я знал, что этот человек желает мне добра: описанное было для меня чувствительным ударом, ибо это была правда. Я начал серьезно практиковаться, я изменил своей юношеской экстравагантности. Я буду всегда благодарен Гендерсону. Он выбил из меня дурь и наставил меня на истинный путь. Критики могут временами делать полезные вещи. Он умер несколько лет назад, и я буду всегда сожалеть, что не встретился с ним». По-видимому, нужно быть незаурядной личностью, чтобы воспринять такой урок и так написать о нем.

Одним из элементов американизации было заведение специального агента для общественных контактов. Однажды в 1925 г. он с аккомпаниатором Исидором Акроном разговорился на корабле с малоприметной девушкой Констанцией Хоуп. Когда музыканты по-русски обсудили ее достоинства и недостатки, они услышали:

— Превосходная манера говорить в присутствии девушки!

Причем это было сказано на хорошем русском языке. Вдоволь посмеявшись, все трое стали хорошими друзьями. А через 10 лет Констанция стала представлять Горовица в общественных отношениях. С тех пор мистер Горовиц, к вящему неудовольствию прессменов, ничего не говорил для прессы, все было снабжено обесценивающим вступлением: «По словам мисс Хоуп».

Впрочем, Хейфец всегда держался осторожно, в том числе и в политических вопросах. Это позволило ему сохранить неплохие отношения с советским режимом. Он не считался белоэмигрантом или невозвращенцем и был, наряду со Зворыкиным, одним из немногих, которые посетили СССР в первую советско-американскую оттепель 1934 г.

Искусство изготовления скрипок умерло еще в XVIII веке. В Нью-Йорк Хейфец приехал со скрипкой Тонони, недостойной его. На одном из первых концертов к нему подошел человек, который предложил Яше играть на принадлежащей этому человеку скрипке Страдивари, и Хейфец с готовностью согласился. Через два года Хейфец выкупил скрипку у того человека, пожелавшего остаться анонимным, за хорошую цену. Со временем он купил себе еще одного Страдивари, а перед войной дополнил свой скрипичный парк еще и скрипкой Гварнери. Эти три скрипки и служили Хейфецу до конца его карьеры, хотя периодически он играл и на других скрипках. Например, в акустической лаборатории Гарвардского университета он издавал длинные однотонные звуки на всех трех скрипках и на многих других инструментах, например, на скрипке, купленной в магазине за 5 долларов. Ученые не нашли различия в звучаниях тонов и обертонов, но для искусного человеческого уха контраст был значителен.

Были у драгоценных скрипок и приключения. Например, когда во время второй мировой войны Хейфец играл для американских войск в Европе, начался налет немецкой авиации, все устремились в бомбоубежище. Какой-то солдат выхватил скрипку из рук Хейфеца и исчез. После налета солдат нашелся и вернул скрипку, объяснив, что он таким образом спасал драгоценный инструмент. Другой случай произошел уже после второй мировой войны в Израиле: после концерта какой-то фанатик бросился на Хейфеца с железным стержнем; он метил в скрипку, едва не сломав руку, защитившему ее скрипачу. Он таким образом протестовал против исполнения Хейфецом сонаты Рихарда Штрауса, композитора, сотрудничавшего с нацистами.

В наши дни скрипка Страдивари стоит примерно полмиллиона долларов, а Гварнери (их значительно меньше) — миллион. Слухи о многих миллионах, уплаченных за скрипки, преувеличение. Где скрипачам взять такие деньги? Ведь это же не звезды рока…

Первая жена Хейфеца, на которой он женился в 1928 г., была второразрядной киноактрисой; в 1946 г. Хейфец женился вторично. Вторая оттепель в советско-американских отношениях, пришедшаяся на 50-е гг., обошлась без Хейфеца: его политические привязанности тогда уже целиком принадлежали Израилю. В значительной мере на его средства были построены концертный зал и консерватория в Хайфе. К сожалению, городские власти без внимания отнеслись к этому дару, и со временем он превратился в захудалый кинотеатр.

Хейфец был веселым и живым человеком, как говорится, «душой компании». Он основательно обогатил не только библиотеку музыкальных записей, но и околомузыкальный фольклор. Приведем некоторые из популярных легенд о Хейфеце.

Однажды советские музыканты спросили его, какого он мнения о Давиде Ойстрахе.

— Это безусловно лучший советский скрипач и второй номер среди скрипачей мира, — последовал ответ.

— Кто же первый? — возник естественный вопрос.

— Ну, первых много.

Когда его спросили, как ему понравился «Полет шмеля» в исполнении престарелого скрипача X., он ответил:

— Это были лучшие полчаса в моей жизни. (В нормальном темпе пьеса длится не более двух минут.)

Хейфец был очень живой и общительный человек, не умевший обходиться без шуток даже в самых обыденных делах. Например, когда концерты в Калифорнии проходили без программок, в его обязанности входило не только исполнять, но и объявлять исполняемые пьесы. Вот как это звучало:

— Венявский, концерт для скрипки с оркестром в трех частях. Часть вторая почему-то следует за первой, и завершается концерт, как это ни странно, третьей частью.

Рядом с Хейфецом жил его друг, главный комедиант планеты Чарльз Чаплин. Не думаю, чтобы эта шутка привела его в восторг. Скорее всего Хейфец таким образом пародировал некоторых музыковедов с их претенциозной, околонаучной болтовней.

Не следует думать, что игра Хейфеца порождала у всех слушателей только положительные эмоции. Некоторых раздражало само совершенство его игры, ее гладкая безупречность (в этом Хейфец повторял Рахманинова). Вот что писал о его концерте уважаемый музыкальный критик В. Томпсон: «Концерт Хейфеца напомнил мне огромную сумму денег. Если цель музыки выразить непередаваемую роскошь, то эта цель была достигнута. Его знаменитый шелковый звук, его не менее знаменитые удвоенные паузы, этот невыразимо мастерский музыкальный мармелад нисходил к музыкальному слуху подобно мягчайшему восточному дивану с бесчисленными подушечками… Это как сладкое мяуканье Сары Бернар. О его Моцарте чем меньше скажешь, тем лучше для него же. Каждая нота у Хейфеца замирает, как будто Моцарт писал музыку только для того, чтобы очаровывать… Если это Моцарт, то я готов съесть свою шляпу». Вот так… Правда, сравнение с Сарой Бернар наводит на мысль об обыкновенном антисемитизме — он и в США не редкость. Нельзя сказать, чтобы такие скандальные рецензии оставляли Хейфеца равнодушным, но потерявшим самообладание его никто не помнит.