Изумрудные зубки - Ольга Степнова

Ее с кем-то спутали?!

Интересно, этот факт ускоряет, или откладывает ее смерть?

– Вы взяли не ту бабу, уроды!! – заорал водитель.

– Леший, этого не может быть, – Таня не видела, кто это говорит, но голос дрожал. – Леший, ты же сказал, к скамейке ведет только одна дорожка. Примерно через час по ней пойдет баба – молодая и привлекательная...

Несмотря на ужас, сжавший сердце, желудок и горло, Таня улыбнулась: за «молодую и привлекательную» приняли ее, Афанасьеву! Умирать с этой мыслью было гораздо легче.

– Скоты! Это левая баба!!

– Что делать, братва? – спросил другой голос. Он был гораздо спокойней, чем первый, видно, не очень-то боялся этого Лешего.

Хвостатый разродился бранью, которую Таня предпочла бы не слышать. Свою тираду он завершил словами «мочить ее надо».

Мочить?!

Ее?!

Да, выход один. Нет, выхода два – в ад или в рай.

Странно, что такая безобидная клуша, как она, погибнет в криминальных разборках. И все-таки, здорово, что ее приняли за «молодую и привлекательную».

– Ну, пулю я на нее тратить не буду, – сказал тот голос – уверенный и спокойный. – Нос, вышвырни просто ее из машины!

Щелкнул центральный замок, чьи-то руки схватили Таню поперек туловища и толкнули навстречу несущемуся асфальту.

То, что мечтала сделать она сама, сделали за нее, но все равно это был путь на тот свет.

Таню швырнуло, закрутило, перевернуло, юбка парашютом закрыла голову. Страшно не было и больно не было, только вспышка, удар и – хорошо.

Эй, где вы – тот, перед которым держать ответ? Я готова. Только, чур, не на сковородку, я устала, я хочу отдохнуть...

Сознание вернулось внезапно.

Словно кто-то нажал внутри нужную кнопку, разум вернулся, и Таня открыла глаза.

Было темно, только маломощная лампочка освещала вход в какой-то подъезд. Она лежала на куче земли. Похоже, эта куча ее и спасла. Осенью во многое дворы привозят чернозем для газонов.

На зубах скрипела земля, в носу, в глазах, ощущалась земляная пыль.

Вот счастье-то – гора чернозема! Спасибо вам там, на небе, если, конечно, я не сломала себе позвоночник.

Таня приподнялась на локтях и стала себя ощупывать. Вроде все цело – только ушибы, ссадины и кровоподтеки. Больно, но не смертельно.

Афанасьева проползла пару метров на четвереньках – так, для разминки, – потом обнаружила, что она вполне может идти. Пошатываясь и спотыкаясь, но идти!! Таня хотела позвонить Сычевой, но поняла, что ни сумки, ни телефона у нее нет. Она оставила ее в «Хаммере», когда бросилась к Овечкину.

Таня шла, пытаясь понять, в какой части города она находится.

Что ей делать? Обратиться в милицию? Толку-то! Заявить, что неизвестно кто налетел на нее, затолкнул в неизвестно какую машину, а потом вышвырнул за ненадобностью? Она долго шла дворами и переулками, пока не вышла на хорошо освещенную улицу. Никто не обращал никакого внимания на ее разодранную, грязную блузку, на ободранные лицо и руки. Она шла и шла, пока рассвет не сделал серыми улицы.

Очнулась она, когда оказалась перед своим домом. Что называется «ноги принесли». В свою квартиру Афанасьева попасть не могла, да и не хотела.

Таня зашла в соседний подъезд. В квартиру матери она звонила долго, не отрывая от звонка палец. Наконец, раздались шаркающие шаги и сонный голос спросил:

– Кто?

– Мама, открой, это я.

Щелкнул замок.

– Мам, только не спрашивай меня ни о чем.

– Ой, да я уже и не спрашиваю, – мама махнула рукой, повернулась и пошла в спальню, волоча за собой тапки. Она не заметила ни порванной кофточки, ни окровавленных рук, ни ободранного лица. Она и Таню-то не очень заметила.

Обижаться не было сил, да и к лучшему было, что мать не пристала с расспросами. Таня закрыла дверь, прошла в ванную и встала под душ.

Царапины щипало и жгло, но, в общем-то, учитывая главное – что она жива, позвоночник не сломан и даже сотрясения нет, – все было просто отлично.

Таня, не вытираясь, натянула огромный махровый халат – то ли мамин, то ли прижившегося здесь Афанасия.

В аптечке не было аспирина, зато в холодильнике нашелся коньяк.

После третьей рюмки до Афанасьевой вдруг дошло, что в сквере ее перепутали с Сычевой.

«К скамейке ведет только одна дорожка. Примерно через час по ней пойдет баба – молодая и привлекательная», – сказали бандиты в машине. Кто-то знал про встречу Сычевой и главного. Думать было физически больно и Таня решила отложить это занятие на потом. Сейчас нужно просто позвонить Сычевой и убедиться, что с ней все в порядке.

Придерживаясь за стены, Таня подошла к телефону и... набрала Флека, номер мобильного которого она, оказывается, помнила наизусть.

– Ты? – выдохнула она в трубку, зачем-то прикрывая рукой рот, будто он там мог почувствовать коньячный дух.

– Я, – судя по голосу, Флек улыбался.

– Хорошо, что ты есть, – пролепетала Таня, хотя вовсе не хотела этого говорить.

– Хорошо, что существуют напитки, крепость которых позволяет сделать тебе такой вывод.

Все-таки он почувствовал запах спиртного!

– Я трезвая.

– Верю! Твой муж еще не вернулся?

– Нет, черт его побери. Но, надеюсь, что я все-таки еще не вдова.

– Я тоже на это надеюсь. У покойных мужей есть одна отвратительная особенность – их продолжают любить, даже если при жизни они были подлецами и негодяями. Ты решила проблему с подружкой, которая отправилась на опасное свидание?

– Решила. Спасибо. У тебя хорошая мама и просто замечательный сын.

Флек засмеялся.

– Я рад, что вы познакомились. Через три дня я вернусь из Италии и обязательно приглашу тебя к себе домой. Кстати, тут отличные шмотки, у меня глаза разбегаются! Я наберу товар и вернусь. Мой «Некитай» будет магазином с лучшим ассортиментом в городе! Эй, почему ты ревешь?

– Я? – Оказывается, она и вправду ревела.

Пожаловаться бы этому Флеку, что по идее она должна сейчас держать ответ перед богом, а вместо этого пьет коньяк на маминой кухне. Очень хотелось пожаловаться, но она не стала.

Кто он такой – этот Флек?

Пустышка, позер, красивая безделушка в мужском обличье, торгаш, который озадачился целью благоустроить свой быт посредством женитьбы на не очень избалованной женщине. Мама-бабушка уже старенькая, ей тяжело стравляться и с ребенком, и с хозяйством, а домработницам надо много платить, а бывает, что они не чисты на руку.

– Я знаю, почему ты ревешь, – сказал Флек. – Ты обо мне скучаешь.

– Болван самонадеянный. Я режу лук.

– В шесть утра?

– Я всегда режу лук в шесть утра и жарю котлеты. Ведь о такой жене ты мечтаешь?

– Ой, мечтаю! Что тебе привезти из Рима?

– Я продала твои розы и купила на вырученные деньги продукты. Сыр, колбасу, пельмени, масло и даже астраханский арбуз...

– Хочешь чемодан итальянской косметики?

– К черту косметику. Мы не будем пить с тобой чай с вареньем из лепестков белых роз.

– А, может, тебе привезти тебе вечернее платье? Такое, какого нет ни у кого в Москве?

– Ничего не хочу. Возвращайся и начинай доставать меня своими дурацкими розами.

– Я же говорю – скучаешь.

– Лук режу!

– Слушай, ты там продержись еще пару дней, не влипай ни в какие истории, я скоро...

Таня бросила на рычаг трубку.

– Здрассьте!

На кухне сидел Афанасий. В пижаме, в тапочках, с помятым со сна лицом.

Он нюхал рюмочку, из которой Таня пила коньяк. – Здрасьте, – повторил он и, осмотрев Таню с головы до ног, спросил: – Что-то случилось?

– Ерунда. – Она села напротив него, запахнув поглубже халат.

Афанасий ее стеснялся, и она стеснялась Афанасия. Кто он ей – типа отчим?! Таких «отчимов» у нее было уже штук десять-двенадцать (она не считала) – и все милые, добрые, представительные и небедные.

– Давайте, Танечка, я вам кофе сварю. С корицей.

– Давайте.

Афанасий оживился, засуетился, схватил джезву, и зашумел помпой на бутыли с чистой водой. Мечта, а не дядечка. Но все же хорошо, что ей не двенадцать, и не надо напрягаться, чтобы через силу звать его папой.

– Танька, тебя что, избили?! Ограбили?! – На кухню зашла мать. Она была уже накрашена и причесана, на ней был шикарный халат из синего шелка, а вместо стоптанных тапок – шлепки на каблуке.

– Что с тобой? – она зачем-то воздела к потолку руки, посмотрела на них внимательно и опустила. Наверное, заметила погрешности в маникюре.

– Мам, давай считать, что я просто упала.

– Ну давай, – легко согласилась мать. – У тебя ничего не болит? – на всякий случай поинтересовалась она.

– Давай будем считать, что не болит, – засмеявшись, ответил за Таню Афанасий и кивнул на коньяк.

– У всех дети, как дети, – вздохнула мать.

– Только не спрашивай в кого она у тебя такая, – усмехнувшись, сказал Афанасий. – Давайте пить кофе. С корицей.