Лестница Якова - Людмила Улицкая

Ночью, когда Зинаидина ладья доплыла до твердого берега, Тенгиз спросил у Норы – “Кто я тебе? Кто ты мне, Нора?”

– Тебе обязательно нужна формулировка? – она еще наслаждалась минутой, полной блаженной пустоты.

– Да. Скажи.

Нора подумала и ответила: как это ни стыдно признать, я готова быть тем, чего хочешь ты – художником-постановщиком, любовницей, подругой, обслуживающим персоналом, кажется, половой тряпкой. И во обще ты – лучшая и большая часть жизни.

– Это ужасно. Я не смогу это оплатить. Меня не хватит.

– Пока хватает, – пробормотала Нора. – Молчи, молчи.

Ей было страшно, что она спугнет это обрушившееся на нее счастье. И чем было лучше, тем страшнее.

Назавтра Тенгиз притащил пластинку, которая изменила Юрику жизнь. Тенгиз позвал его и включил проигрыватель в гостиной. Это был сингл группы “Битлз” “I want to hold Your Hand”. В те годы песни группы “Битлз” еще владели миром, и хотя слава их уже пошла на убыль, но Юрик-то слышал эту музыку первый раз. Он сидел, покачивая головой и плечами, как еврей во время молитвы, – глаза в одну точку, пальцы крепко сцеплены. Потом Тенгиз заметил, что и ногами он притоптывает в ритм. Тенгиз что-то сказал, но Юрик не услышал. Дослушал диск до конца:

– Тенгиз, что это было?

– Группа “The Beatles”. Ты что, битлов не знаешь?

Юрик покачал головой и снова поставил пластинку. Оторвать его было невозможно до вечера, а когда Нора отобрала пластинку, Юрик попросил, чтобы Тенгиз купил еще этих музыкантов.

– Проще записи достать, их целое море. Знаешь, группы давно уже нет – Джона Леннона убили четыре года тому назад…

– Как – убили? Как? Да не может быть! – взвыл Юрик.

– Но группа распалась не из-за его смерти. Еще раньше.

Юрик заплакал.

– Ну что ты так расстраиваешься? Ты же сегодня утром и не знал, что он был на свете, Джон Леннон этот.

– Как? Его убили? Я не знал, что его убили! А барабанщика? Барабанщика тоже убили?

– Не надо его так уж сильно жалеть, – утешал Тенгиз. – Он столько успел, дай бог каждому… А барабанщик – ударник называется – Ринго Старр, жив-здоров, с другими музыкантами играет.

– Как – с другими? Вот сволочь!

– Ты не волнуйся, он был не самый лучший ударник, на студийные записи другого приглашали…

Юрик ударил кулаком по столу, так что проигрыватель слегка подпрыгнул, и с ревом убежал к себе в комнату. Он пережил в этот день почти одновременно любовь и смертельную потерю. Нора, которая застала лишь вторую половину этой довольно длинной сцены, не понимала, что случилось. Юрик закрылся в своей комнате. Тенгиз тоже никак не мог взять в толк, что произошло с ребенком, чего тот так распсиховался.

Зато у Юрика в душе был полная ясность: убили Джона Леннона, это ужасное несчастье, потому что теперь никто больше не напишет эту музыку, которая нужна была ему с первой секунды, как он ее услышал и, ясное дело, на всю жизнь. Но никто, никто этого не понял. Даже Тенгиз!

Глава 22

Из сундучка. Письма с Урала и на Урал

(октябрь 1912 – май 1913)

ЗЛАТОУСТ – КИЕВ

Киев, Кузнечная, 23

ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ

31 октября 1912

…Вот я и в казарме… Должен был я ехать четверо суток. Но в Пензе стояли 18 часов. А в Кузнецке, откуда выслал вам телеграмму, ввиду снежных заносов мы простояли 22 часа. Путь таким образом был вместо четырех суток – около шести.

…Поселили меня в казарме. И я из нее и не выберусь, так как здесь не разрешают жить на квартире. Все это совсем не беда. Здесь, в учебной команде, куда меня причислили, люди, видимо, хорошие, и все будет хорошо. Денег у меня уйдет, вероятно, совсем мало, чем я чрезвычайно доволен…

…Златоуст – город не совсем большой, но чрезвычайно разбросанный. Расположен он на горах, покрытых лесом. Мы живем вблизи станции, а от станции до города верст шесть. Книг у меня на первое время совершенно достаточно. Теперь сильно хочется заниматься, насколько позволит время.

Сейчас сижу в жарко натопленной комнате фельдфебеля, даже не знаю, где буду ночевать. Кажется, с фельдфебелем в одной комнате. Вы, пожалуйста, не смейтесь. Для солдата это большая честь.

Чего я особенно боюсь – это того, как бы вы по прочтении моего письма не начали бы охать и ахать. Дескать, как ему скверно живется. Ничего подобного! Сейчас не скверно, совсем не худо. Где мне пока приходилось бывать – у адъютанта полка, у старшего врача, младшего врача – везде со мной обращались очень вежливо, предлагали садиться – словом, самые большие почести, какие могут быть оказаны солдату.

От меня письма будут ехать очень долго. Если я опускаю письмо в полковой ящик, то оно из Златоуста уходит только на другой день. А если со станции – дней пять будет идти до вас. Значит, может так случиться, что письмо получается через дней 6–7…

Пишите мне по адресу Златоуст Уфимской губ.

196 Инсарский пехотный полк.

Учебная команда, вольноопред. Якову Осецкому.

3 ноября 1912

…служба еще не началась, пока приглядываюсь только ко всему окружающему. Живу в канцелярии, еще с одним. Обедаю и ужинаю в Офицерском Собрании. Там обеды довольно хорошие и недорогие. Утренний завтрак покупаю себе в полковой лавке. Теперь могу даже читать газету. Мне ежедневно будут давать в Офицерском Собрании “Новое время”. Хожу пока в своем. Амуниция будет готова через неделю. Заказывать полагается два комплекта. Так необходимо, потому что один комплект сдается в цейхауз на хранение (к параду, празднику, походу), другой комплект – буду носить ежедневно.

Хорошо, что я приехал в своей студенческой форме. Все обращали внимание, офицера разспрашивали, а сегодня какой-то солдатик даже честь отдал. Мой начальник учебной команды спрашивает – вы где обучаетесь? Говорите, в институте? А в который класс вы там перешли? Такое представление о высшем учебном заведении.

…Как хорошо, что я привез с собой книги. Надо было взять побольше, не только по специальностям. Сегодня уже занимался – у них даже полковой библиотеки не имеется, а до города шесть верст. Офицерское Собрание выписывает только “Новое время” и “Русский инвалид”. Это офицерский-то клуб. Пожалуй, в Общественном Собрании несколько больше журналов.

…Первый день вел себя очень осторожно. Боязливо посматривал кругом. Все казалось, как бы не схватили и не отправили на гауптвахту (военную тюрьму). Вечером облегченно вздохнул и помолился – шучу, конечно.

Офицер, с которым я разговорился, мне вот что сказал: могут быть худшие полки, но лучшего вряд ли найдете. Может быть, он и прав.

Назавтра

Отпросился сегодня в город. Пока я еще без формы – пользуюсь большой свободой, на учении не участвую. Хожу только между солдатами и наблюдаю. И встречается много интересного. Сейчас пойду в город. Оттуда вам это письмо пошлю. Если на вокзале бросить письмо – дойдет днем раньше. Из ящика полкового уходят из Златоуста на второй день…

ОТДЕЛЬНЫЙ ЛИСТ.

ДЕТВОРЕ

3 ноября 1912

Милая детвора! На почте получил ваше письмецо. Чрезвычайно доволен. Бумагой и чернильницей распоряжайся, как знаете. Соберите совет, выберите председателя и решите сами. Заранее согласен с вашим решением…

Если вы думаете, что у всех людей в Златоусте – золотые уста и что солдаты целый день катаются на пушках, – то все вы очень ошибаетесь. До сих пор я не заметил ни у одного человека золотых усов. То есть, устов. Напротив – у многих людей такие уста, что вовсе не хочется с ними целоваться. А для катанья солдат пушек не имеется, потому что здесь совсем пушек нет. Бедные солдатики! А им так хочется, если б вы знали.

В генералы меня пока еще не произвели, золотой сабли еще не пожаловали – но со временем, бог даст, заслужу и то, и другое. Вот увидите!

А пока я солдат. Но вы, вероятно, не знаете, что это значит. Сейчас объясню. Раскрываю учебник для молодых солдат и вот что читаю (стр. 16): “Солдат есть имя общее, знаменитое. Имя солдата носит на себе всякий из верноподданных Государя, на плечах коего лежит сладкая душе и сердцу обязанность защищать Веру, Царский Трон и родной край. Он должен поражать врагов иноземных и врагов внутренних”. Вон кто я такой! Встать! Я человек общий, знаменитый! Буду поражать врагов внешних и “унутренних” настоящим ружьем! (Сеня! У меня уже есть ружье, живое ружье, стреляет).

12 ноября 1912

…Может быть, тебе, мама, интересно знать состояние моего хозяйства?

Купил себе в Златоусте шерстяные толстые носки. Приобрел еще тюфяк. Вот все! На днях дам стирать. Корзинка маленькая мне очень нужна – грязное белье одну смену сохраняю в корзине. Когда вторая смена будет – дам стирать. Больше двух смен держать в корзине нельзя.

…Жду с нетерпением прибытия моей амуниции, т. к. из-за моего платья создается часто неловкое положение. Бывает, встречаю на улице офицеров моей команды и очень неприятно: честь отдавать неудобно, кланяться еще неудобнее. Все же во фронт приходится становиться. Точно так, никак нет, здравия желаю, Ваше Высокоблагородие, уже говорю “лихо”. И как-то обидно за свою студенческую тужурку. Впрочем, завтра или послезавтра это уже кончится.