Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс

– Бриллиантовый, Шорисс. Из крупных камней. И больше никогда не изменял. После того единственного раза ему удалось правильно расставить приоритеты. Он чуть не потерял Грейси, и это ранило его в самое сердце. Поэтому каждый раз, когда он видел на ее запястье браслет, вспоминал, насколько супруга ему дорога. Красиво, правда?

Я протянула:

– Не знаю.

– И это еще не все. Сейчас самое важное. Слушай внимательно, Шорисс. Это тебе в жизни пригодится.

– Ладно, – согласилась я.

– Много лет спустя Грейси попивала джин с мартини в компании дам из элитного загородного клуба, и Джордж услышал, как она сказала: «Я всегда надеялась, что Джордж еще раз изменит. Хочу браслет на вторую руку!» – Тут мама снова рассмеялась своим густым смехом. Она несколько раз стукнула ладонью по рулю. – Поняла?

Я покачала головой.

– У тебя поворотник включен.

– Но ты поняла?

– Наверное, – ответила я.

– Соль в том, что Грейси с самого начала все знала. Она лишь притворялась, что не в курсе. Из этой истории можно вынести два урока: а) человек нутром чувствует, кто его по-настоящему любит.

– Но почему он изменил?

Мама улыбнулась:

– Иногда я забываю, как ты мала. Я тебя так сильно люблю, ты ведь знаешь?

Я отвернулась к окну. Мне нравилось, когда она вот так озаряла меня своим светом, но одновременно я чувствовала смущение.

– Да, мэм.

– В этой истории есть еще один урок. Я скажу, а потом закроем тему.

– Хорошо.

– Мужчины постоянно совершают поступки, о которых потом жалеют, – объяснила она. – Важно только то, что он тебя любит. Джордж любил Грейси. Любил настолько, что завещал похоронить его под ее гробом: так она всегда будет в главной роли.

– Но почему же он связался с другой женщиной?

– Шорисс, ты не понимаешь. Вот в чем суть: если ты жена, веди себя как подобает жене. Ты ничего не выиграешь, если будешь вести себя как дура, придешь домой к его любовнице, проколешь ей шины и тому подобное. Моя мама была такой: вечно устраивала на улице свары из-за какого-нибудь ниггера.

– Все-таки почему он это сделал? Почему этот дядя, который играл Бога, изменил Грейси?

Мама выключила поворотник и вздохнула:

– Я пытаюсь сказать, что, если уж ты жена, веди себя как жена, а не как шлюха за два доллара.

Конечно, этот разговор произошел до того, как я прослыла легкодоступной девушкой, хотя совершенно незаслуженно. Когда мне было четырнадцать, я подпортила себе репутацию и потеряла девственность. Заметьте, именно в таком порядке. Жизнь в этом смысле непредсказуема. По сути, все началось с недопонимания, которое произошло в церкви, а это худшее место для недопонимания, потому что тебя сразу записывают в шалавы.

Я была в кладовке для хора с Джамалем Диксоном, сыном священника. Мы разговаривали. То есть это он говорил, а я только слушала. В тот момент все было абсолютно безобидно. Джамаль делился со мной очень неприятными фактами о своей матери. Судя по всему, она постоянно пила. Каждый день. Прятала бутылки в комнате для стирки за водонагревателем и пила из стакана для зубных щеток. Она разбила «Кадиллак Ку-де-Вилль» преподобного на парковке супермаркета «Крогер». Ее алкоголизм, видимо, превращался в серьезную проблему.

– А что ты думаешь? – спросил Джамаль.

Я пожала плечами

– От людей можно ожидать чего угодно.

Я говорила не от души, просто часто слышала эту фразу из маминых уст. Это был идеальный ответ клиентке, жалующейся на мужа. Так можно согласиться и в то же время не сказать ничего плохого. Когда супруги помирятся, жене будет все так же комфортно приходить в салон стричься. Если хочешь быть парикмахером, надо понимать, как у людей устроены мозги.

Мне было жаль Джамаля. Он часто моргал, у него дергались губы, и казалось, он сейчас расплачется, в этой кладовке. Я знала о мужчинах достаточно, чтобы понимать: он не хочет, чтобы я видела его слезы, поэтому перевела взгляд на форму хористов и заняла руки – надо было, чтобы все вешалки были повернуты в одну и ту же сторону. Джамаль все говорил о матери, что она наклюкается мятного шнапса и вырубится, а его отец ничего не предпринимает, только молится. Они всей семьей встают на колени в гостиной, берутся за руки и вдыхают алкогольно-мятный запах, идущий от ее губ и кожи. Джамаль уверял: даже масло, которое мама намазывала ему на бутерброд по утрам, отдавало мятой. Я не рассказала ему о своей, которая иногда, по особым случаям, бывала слегка навеселе. Она никогда не разбивала машины и никому не делала зла в подпитии, просто в понедельник днем смешивала персиковый шнапс с апельсиновым соком и глотала один стакан за другим, утирая слезы за просмотром сериалов.

Джамаль сказал, что не может до конца поверить, будто Бог присматривает за каждым из нас. Он сомневался, что Бог, как в песне, «приглядывает и за маленьким воробьем». Джамаль не оспаривал создание нашего мира Богом: ведь вселенная должна была как-то зародиться. Но после сотворения мира неизвестно, кто этим миром стал управлять? А я думала, что человеческий мозг и сила убеждения – это мощное сочетание, потому что мне начал мерещиться запах жвачки «Даблминт» со льдом. Джамаль все продолжал говорить, а я сжала губы, пытаясь представить вкус мятного шнапса.

Кто-то раздвинул плечики с формой хористов, как воды Красного моря: миссис Шнапс собственной персоной, непомерно высокая, словно спроектированная архитектором. Должна отдать ей должное: финт мамаши Джамаля против девочек-подростков был выверен идеально.

– Джамаль, – сказала она. – Достаточно, сынок.

– Мы ничего такого не делали, – сказал он. – Просто разговаривали.

– Теперь это так называется?! – делано возмутилась жена преподобного.

Пока я ждала на обочине маму, которая должна была за мной приехать, мама Джамаля всем нажужжала, как ее тревожит мое поведение. Женщинам-помощницам и дьяконицам было велено за меня помолиться. Слова жены проповедника говорили им о молитве, а в тоне слышалось: «Помните о Саломее». Мама подтвердила мои подозрения: настойчивым шепотом завела разговор в спальне, под бдительными взорами голов в париках, – но даже до этого я знала, что женщины в церкви нацелили свои ядовитые молитвы на меня.

Тогда я была тихой. Не сказать чтобы застенчивой, просто нечего было сказать.

– Я ничего не говорила папе, – прошептала мама.

– Насчет чего?

– Насчет Джамаля Диксона.

– Тут и рассказывать нечего.

– Я знаю, детка, – кивала мама.

Я пыталась защищаться и неделю спустя, пока она везла меня в «Декатур» на прием к своему гинекологу. В последний раз тот меня видел в день моего появления на свет. Ему я сказала то же самое:

– Я ничего такого не делаю.

– Это для регуляции